— Ну, я не знаю… — Чиж был явно недоволен моей инициативой. — В конце концов, что ты видела? Надпись на банке, правда? Быть может, там его и не было, этого проклятого железного купороса… Может быть, банка была пустой…
— Она не была пустой.
— А может, там было что-то другое?
— Что — другое? Пастеризованное молоко? Или святая вода из соседнего прихода? Разве в емкости от одних химикатов наливают другие?
— Вообще-то это не принято… В академической среде. А в быту… Черт его знает!
Розовая салфеточная формула, до сих маячившая передо мной, вытолкнула на свет божий целую цепь несуразиц и нестыковок, которые я предпочла выкинуть из головы. Открытая дверь Аглаиной комнаты, в которую я беспрепятственно зашла, беснующаяся на чемодане Ксоло, пропавший телефон Фары, зябкий свет в конце коридора — на который мы пошли все втроем: я, земное воплощение Будды и земное воплощение индийского актера Митхуна Чакроборти. А три работающих экрана монитора — три вместо восьми! Что могло скрываться за пятью потухшими экранами?..
А дверь! Дверь из кухни в оранжерею!
Чиж разработал свою собственную формулу убийства — формулу, ничуть не менее привлекательную, чем FeS047H20! Формулу, достойную разве что пропавшего Аглаиного романа, который, по ее же заявлениям, должен был взорвать затянутое кровавой ряской болото русского детектива.
Но эта формула могла упроститься до банального Н20, если за ней стоял Ботболт! Ему ничего не стоило плеснуть яду в бокал, ему ничего не стоило отнести этот бокал в столовую и подать Аглае!
И потом — ключ.
Ключ-пантера, который и сейчас лежал у меня в кармане. И который я изучила вдоль и поперек. Его близнец болтался на связке у Ботболта. Но Ботболт сказал, что это всего лишь талисман. И ключом здесь и не пахнет.
Зачем он соврал?
— Зачем он соврал? — с отчаянием в голосе спросила я у Чижа.
— Да кто?
— Ботболт!
— С чего ты взяла?
Я не стала отвечать на дурацкий вопрос. Я просто выложила платиновую пантеру на скатерть, а следом за ней выложила и все свои, так внезапно вспыхнувшие, подозрения.
— Что будем делать. Чиж?
— Не знаю. — Он задумчиво потеребил хохолок. Господи, как же я отвыкла от его хохолка!..
— Может быть, напишем заявление?
— Шутишь? — Чиж нервно хихикнул. — Мне осталось только заявление писать! Меня там уже на дух не переносят. Обзывают сутяжником. А еще знаешь как? Рабом сверхценной идеи. Вот такие там умники сидят. Да и с Дымбрылом никто связываться не хочет… Лишний раз…
Я погладила пальцами точеную голову пантеры.
— Неужели тебе неинтересно узнать, какую дверь он открывает?
— На городское кладбище, — сразу же нашелся Чиж. — Я надеюсь, ты не собираешься ехать туда и выяснять отношения?
— Собираюсь. Более того, я собираюсь взять тебя с собой.
— И не надейся.
— У меня нет машины. А у тебя есть.
— Да какая у меня машина! Слезы, а не машина.
— А выглядит ничего. — Я повернула голову к окну: там, приткнувшись к тротуару, скучала недорезанная Чижова “копейка”.
— Ну, и как ты себе это мыслишь?
— Дорогу мы знаем. А поводов хоть отбавляй. Например: забыла дискеты, забыла зубную щетку, забыла исподнее…
— Вот это уже ближе к истине, — загоготал Чиж, несказанно оживившись лишь при одном упоминании белья.
— Значит, остановимся на комбидресе.
— Ты что, хочешь пробраться в дом? И что мы там будем делать?
— Понятия не имею… Но ключ и мониторы. И телефон… И Ботболт, который оказывался в нужное время в нужном месте… Это просто сводит меня с ума.
— Оно и видно.
— Думаю, в дом пробраться не получится. Собаки. Мы зайдем с центрального входа и для начала попросим попить водички.
— Не держи меня за идиота. Я никуда не поеду. А вместо водички лучше закажу себе кофейку.., за упокой души Аглаи Канунниковой. Твоей патронессы, царствие ей небесное. Как говаривали Минна, Tea и Софья…
* * *
…Расстояние, которое разухабистый джип Дымбрыла Цыренжаповича Улзутуева преодолел за два с половиной часа, мы, на затрапезной “копейке”, покрыли за четыре. Мне все-таки удалось уговорить Чижа отправиться к Дымбрылу Цыренжаповичу. Я не знала, зачем мы едем туда и что будем там искать, и доедем ли вообще… А если доедем, то выберемся ли обратно. Но, в конце концов, можно прикинуться ни в чем не повинным лекарственным растением “лопух обыкновенный” и сказать, что в доме осталась дискета с романом (зубная щетка, комбидрес)… И не был бы так любезен Дымбрыл Цыренжапович…
После с трудом сварганенного сочетания “не был бы так любезен Дымбрыл Цыренжапович” я забуксовала. Вряд ли он будет любезен принять нас у себя.
Хотя…
В ночь убийства он вернулся под утро, в сопровождении двух охранников, которые тотчас же загнали палевых доберманов-демонов в клети и связались по сотовым со всеми, с кем только можно было связаться. Через сорок минут милиция и “Скорая” уже въезжали на улзутуевское подворье. И ночь кошмаров закончилась.
Но прежде, чем она закончилась, Дымбрыл Цыренжапович поцеловал руки дамам и сказал, что очень сожалеет, что убит горем и не скоро оправится от такого потрясения.
Правда, никакого горя в его обветшавших от времени глазах я не заметила. Но это были мои собственные наблюдения, основанные на полном незнании бурятского этноса.
… — Приехали! — Чиж заглушил двигатель у самых ворот. — Что теперь?
— Сигналь! — коротко бросила я, напряженно вглядываясь в силуэты собак, пасущихся возле силуэтов пагод.
Ничего не изменилось.
За мгновение до того, как Чиж нажал на клаксон, парадная дверь особняка отворилась, и на крыльце показался Ботболт. Он двинулся к нам, ничуть не боясь отпущенных на волю доберманов, которые тянули в его сторону благодарные носы.
Тогда, ночью, Ботболт сказал нам, что сам боится собак. Еще одна ложь, такая же невинная, как талисман на связке для ключей.
Через пять минут мы уже были в доме.
А еще через минуту произошло непредвиденное.
Ботболт оттеснил меня от Чижа и вежливо бросил ему — Подождите, Петр. Здесь, в столовой.
— А я? — прошептала я моментально запекшимися губами.
— А вы идите за мной, Алиса.
Мы миновали холл и часть коридора, ведущего в аппаратную. И остановились перед дверью, на которой две недели назад висел амбарный замок. Теперь никакого замка не было и в помине.
— Наверх по лестнице. Третий этаж, — подсказал Ботболт.
Эта лестница была точной копией лестницы левого крыла особняка. Той самой лестницы, на которой у меня было столько шансов сломать шею. Но теперь я ни разу не оступилась. Может быть, потому, что не знала, куда упаду: на руки Ботболта или на его тесак.
Преодолев последнюю ступеньку, я очутилась на площадке. И здесь сходство с левым крылом закончилось. От площадки отходил коридор, затянутый темным шелком, с одной-единственной дверью в торце.
— Прямо, — жесткая ладонь Ботболта уперлась мне в позвоночник.
Дойдя до двери, инкрустированной перламутровыми вставками (“Будда врачующий”, похожий на самого Дымбрыла, “Будда созерцающий”, похожий на пса, его Ботболта, и совсем уж легкомысленный “танцующий Шива”, похожий на Доржо и Дугаржапа сразу), мы остановились. Ботболт и не думал распахивать передо мной дверь, что было совсем уж невежливо.
— Что теперь? Долго мы будем здесь стоять? — взбрыкнула я, искоса поглядывая на Ботболта.
— Входите.
Я подергала ручку, но дверь оказалась закрытой.
— Ну, что вы, ей-богу, Ботболт! Здесь же заперто!
— У вас есть ключ.
— Ключ? У меня?!
— Пантера, которую вы украли, — сказал Ботболт, впрочем, без всякого осуждения.
Я могла возмутиться и состроить из себя оскорбленную невинность, но по здравом размышлении делать этого не стала. В моей жизни уже была дверь в Аглаин кабинет, куда я, сжираемая комплексом жены Синей Бороды, так и не попала. Интересно, как долго мне будет сниться эта проклятая дубовая дверь? И если я сейчас развернусь на каблуках, то к главной героине моих снов — блондинистой Аглаиной двери, прибавится еще и эта — брюнетистая. С перламутровыми вставками.
А подобного паломничества в мои спартанские сны я просто не переживу.
Вздохнув, я вытащила ключ из кармана, сунула его в замочную скважину и легко повернула.
Дверь подалась.
Я толкнула ее и вошла.
Я сделала это. Я вошла.
Комната, в которую я попала, была такой же темной, как и стены коридора. Но это была несущественная деталь, потому что ее украшали три картины: по одной на каждую стену. А посредине комнаты, прямо на полу, сложив ноги по-турецки, сидел Дымбрыл Цыренжапович Улзутуев.
Дымбрыл Цыренжапович медитировал над шахматами.
Эти шахматы не были похожи на огрызки советского серийного выпуска, оставшиеся в нашей с Райнером-мать-его-Вернером конуре. Эти шахматы не были похожи на мифологических персонажей из столовой.
