лишь любопытство. Скажи коротко.
– Ты был не в себе, – отрезал Кротов.
– Не совсем ясно.
– Сам просил, коротко. Мне вот что сказали, тоже коротко: «Наш Феликс издал лирические ноты. Может, это случайность, а вдруг что-то другое. Проконтролируйте его, очень ценный сотрудник, чтобы дать сбой». Вот, как-то так.
Шоцкий ухмыльнулся.
– А что вы, Иван Владимирович, тут про каторжников говорили, про каторжный город? – вспомнил вдруг Кротов.
– А ты взгляни на скульптуру, – призвал Шоцкий, указывая на памятник Достоевскому. – Идет, как на заклание, руки будто скованы его же одеждами… Мы оказались в незавидном положении… с определенной точки зрения.
– Когда нас кинули на это дело или когда мы влипли с этой кавказской мафией?
– Когда смирились с нашей жизнью.
– Извини, Иван Владимирович, не понимаю.
– Разве ничего не слышишь?
– Нет, а что я должен услышать?
– Кандалы лязгают…
Расстояние в пятьсот с лишним километров удалось преодолеть за день. Выехав рано утром из Тобольска, к вечеру были уже в Сургуте. За все время пути сделали три остановки. Как и в Тобольске, в Сургуте была снята квартира. Бюджет был спланирован с таким расчетом, чтобы можно было теряться в больших городах, снимая квартиры. Если со съемом жилья особенных проблем не возникало, отелями решили не пользоваться. По обстоятельствам, в зависимости от местности, погодных условий и прочих сторонних факторов было решено разбивать лагеря. Жилье, бензин и еда! До Тихого океана денег хватит с излишком. Оставался вопрос пополнения бюджета для перехода границы, для Вячеслава с Марией, и для оформления документов и обустройства на выделенной земле, с учетом времени проживания в ожидании подтверждения заявки и непосредственно выбора самого участка, для остальных. Кроме того, Андрей не исключал возможности поселиться где-нибудь «в такой глуши на берегу океана, что и документов никаких не нужно». Данная перспектива при всей прелести ее романтизма ничего, кроме скептической улыбки у всех, даже у Петра Ильича, да и у самого Андрея, не вызывала. Ислам оставался равнодушен ко всему. Казалось, он до сих пор не понимал, что с ним произошло и происходит. Тем не менее, Петр Ильич был полон решимости, взять всю ответственность за молодого горца на себя.
Андрей изучал местность по картам, нарисованным в тетради Вячеслава. Он насчитал еще два тайника, которые должны будут встретиться на пути, и в которых, согласно этому бесценному справочнику должны храниться деньги.
– Заметь, Слава, я выбрал только те, что на пути. Если мы будем наматывать круги по стране, то, думаю, вскоре разбогатеем. Я шучу, конечно. Меня не оставляет мысль о продаже тачки. Я бы рискнул. Не прямо сейчас, но в самое ближайшее время. Честно говоря, каждый раз, когда я сажусь за руль, у меня начинают трястись руки. Что если нас остановят? Нам придется стрелять, чем мы возьмем и так запросто себя обнаружим. Я понимаю, что для местной полиции это можем быть и не мы, но, это уже, как повезет. Ты понимаешь меня? Если бы не оружие, не… да, я не спорю, так мы мобильнее, нам комфортнее, но не хотелось бы после всего, что мы преодолели снова попадаться в те же капканы. Нужно подумать об этом. Ты как думаешь? А?
Вячеслав соглашался со всем, что предлагали. Фактически руководство мероприятиями взяли на себя Андрей с Оксаной. Вячеслав лишь мог проконсультировать относительно того или иного вопроса. Да, он был готов ко всему, но сам он инициативу не проявлял. С каждым днем он становился все задумчивее, суровее и отрешеннее. Он словно пытался слиться таким образом с Марией, стремился прокрасться в ее мир, полный тихой боли, чтобы забрать всю ее боль себе, освободить свою возлюбленную от оков страдания.
Петр Ильич тоже ушел в свой мир с головой. Как только он переборол последний приступ, он вернулся к написанию своих путевых заметок с такой яростью, словно боялся опоздать к выходу номера журнала, в котором должны были опубликовать его труды от начала и до конца. Он лишь изредка делился некоторыми своими мыслями с Андреем или Оксаной, оставляя основную идею своего произведения в тени, как он говорил. Это, на его взгляд, способствовало более глубокому его проникновению в свои личные переживания, которые он намеревался излить в мир уже в отредактированном для этого самого мира образе.
– Сколько мы здесь пробудем, как считаешь? – спрашивала Оксана, когда они с Андреем прогуливались по берегу Оби.
– Я бы уже завтра снялся, – отвечал Андрей, – не хотелось бы прибыть на место осенью. – Андрей рассмеялся. – Да и надежды на нашего ангела в погонах не так много, как хотелось бы. Даже не на него лично, а на саму его идею. Допустим, он подыграл нам и увел следствие по другому следу, долго это продолжаться не будет. Он не волшебник, и он не один в органах, и рано или поздно его ошибка, а то и явная подтасовка выльется наружу.
– То есть, станет известно, куда мы направились, – продолжила Оксана.
– Конечно, поэтому, не стоит злоупотреблять случаем, каким бы счастливым он не казался. Тем более… – Андрей запнулся, задумавшись.
– Что?
– Взгляд у этого полковника был какой-то странный.
– Что ты имеешь в виду?
– Не то, чтобы больной, а какой-то словно увлеченный игрой, источающий азарт, и в то же время отчаяние. Может, я уже начинаю бредить, но мне показалось, что в его голосе звучали нотки независимого духа… Независимого, но в тоже время обреченного.
– Не совсем тебя понимаю, – улыбаясь, заметила Оксана.
– Не уверен, что смогу объяснить, – признался Андрей, – но, мы все находимся в каком-то совмещенном состоянии. Мы словно синтезировали в себе все свои чувства, стремления, страхи, надежды, и, стараясь вырвать самое необходимое, нужное в настоящий момент, мечемся среди своих мыслей, установив призрачную цель и убедив себя в том, что она достижима. Мы бежим от оков, но бежим, по сути, в неизвестность. Мы стремимся к независимости, и убеждаем себя в том, что мы свободны, но нас гложет отчаяние, гложет настолько, что не ясно, что нас захватило сильнее, какой из процессов: путь к свободе или бегство от отчаяния.
– Может, нам недостает силы?
– Возможно. Опасность, на мой взгляд, заключается в том, что отчаяние способно поглотить нас настолько, что преградит путь к свободе. Взгляни на Славу. Его любовь и чувство ответственности за Марию порабощает его стремление к воле.
– Разве можно так говорить? – воскликнула Оксана.
– Но, разве ты его не видишь?
– Да, но… нельзя так говорить, – Оксана потупила взгляд. – Ты же не хочешь
