– Не надо принимать поспешных решений, Витя, – ласково сказала я Мещерякову.
– Нет, – твердо ответил он. – Я не останусь на этом корабле ни одного лишнего часа, ни одной лишней минуты…
Мы стояли у лееров на кормовой палубе, и ветер ерошил волосы хоккеиста. Макс, Антон и Филипп спускали на воду фанц-бот. Макс сидел в кабинке управления портальными лебедками, а Антон с Филей возились у бота. Сейчас Мещеряков должен сесть в него, спуститься на воду и уйти от нас навсегда. В боте уже лежал запас, который приготовил сам хоккеист: тяжелый рюкзак с шоколадом, спиртом, веревками, галетами и парой бутербродов, – ничего легкомысленнее и печальнее, чем эти бутерброды и придумать невозможно.
– Останьтесь, – безнадежно попросила я. – Ведь это верная гибель.
– Нет. Я так решил – пусть так и будет. Я была в отчаянии, я не знала, какие аргументы привести.
– Пусть вы доберетесь до берега, пусть. Здесь не так далеко, четыре километра – не расстояние…
– Доберусь, конечно, доберусь. – Мещеряков ободряюще улыбнулся мне.
– А потом?
– А что – потом?
– Что вы будете делать потом?
– Пойду вдоль берега. – Он сказал это вовсе не так уверенно, как мне хотелось. И как хотелось ему самому.
– Вдоль берега… Вдоль скал, да? Здесь на четыреста километров ничего нет. И растительность может появиться только… Я даже не знаю, когда она может появиться. У вас нет даже ружья…
– У меня есть нож. – упрямо сказал юный Мещеряков.
– Нож! Таким ножом можно резать только хлеб.
– Это хоть что-то… Во всяком случае, у меня хотя бы будет надежда.
– Надежда? Какая надежда?
– Надежда на то, что если я и умру, то умру сам. Я не хочу дожидаться смерти на этом проклятом корабле. Все равно у вас осталось не так много дней… Я постараюсь продержаться дольше. Я не буду ждать, пока за мной придут. Что-тo или кто-то. Я ухожу.
– Это путь в никуда, Витя.
– Оставаться здесь – это путь в никуда.
– Вы не дойдете…
– Куда-нибудь да дойду. Хотя бы до своего конца. Но это будет мой собственный конец. Потому что я сам его выбрал… Я сам.
– Я … Я не знаю, как помешать вам.
– Никак Я все решил. Может быть, – глаза его на минуту загорелись и тотчас же погасли. – вы пойдете вместе со мной? Вы все?
– Нет. – Я в отчаянии сжала руки Мещерякова.
– Так и будете ждать? Так и будете ждать, пока уйдете по одному?
– Идти даже без палатки.
– У меня есть брезент. Прощайте, Ева. Все так здорово начиналось…
– Прощайте, “московская торпеда”…
– Уже нет. – Он вспомнил свое прозвище и грустно улыбнулся мне.
– Подождите! Подождите… Витя, подожди меня… – На палубу выскочила Карпик. Она была в плюшевой шубке, с шарфиком, накинутым на голову.
С разбегу она ткнулась в полушубок Мещерякова – полушубок отдал ему Антон. Мещеряков крепко обхватил Карпика, а потом нагнулся и поцеловал ее в щеку.
– До свидания, Карпик. Ты очень хорошая девочка. Было очень приятно с тобой познакомиться…
– Зачем ты уходишь?! Ты просто на тюленей?
– Да, – соврал Мещеряков.
– Ты врешь. – Карпик уличила хоккеиста и рассмеялась. – На тюленей не ходят без ружей.
– Ты же знаешь, у нас нет ружей.
– Да. – Карпик нахмурилась – Ты уходишь насовсем?
– Не знаю. Наверное, насовсем. Пойду искать помощи. Может быть, мне удастся.
– Но Макс… Макс говорит, что отсюда невозможно выбраться.
– Я проверю. Не всегда можно доверять Максу, Карпик. Он не истина в последней инстанции.
– Не всегда можно, но всегда нужно, – заступилась Карпик за своего обожаемого Макса. – Ты должен остаться.
– Нет. Я уже решил.
– А… А если я пообещаю, что с тобой ничего не случится? Тогда ты останешься?
– Нет.
– Я правда обещаю тебе.
– Нет, Карпик. До свидания.
Мещеряков еще раз поцеловал Карпика в щеку, почтительно приложился к моей руке и пошел к боту. Когда он сел в него, Макс привел в движение портальные лебедки, и бот плавно опустился на чистую воду.
Теперь, с борта, фанц-бот казался совсем игрушечным. Мещеряков поднял руку и помахал нам на прощание. А потом завел мотор, и маленькая лодка заскользила между льдами.
Мы стояли у борта и провожали глазами “московскую торпеду”, восходящую звезду НХЛ, центрфорварда Витю Мещерякова. Единственного человека, который посмел бросить вызов кораблю. Лодка все еще стояла в наших глазах, хотя давно уже должна была скрыться. Она не приближалась и не удалялась, и это подтверждало все то, о чем нам так настойчиво пытались сообщить. “Эскалибур” попал в ловушку времени, в мертвую зону, в стеклянную банку, очень ограниченную в пространстве. Если Мещеряков не сможет уйти от корабля… Не уйти от корабля – еще страшнее, чем уйти… Мне даже не хотелось думать об этом. Если он вернется, значит, мы все пленники… Значит, мы все обречены, все – грешные и праведные, мертвые и живые, убитые и убийцы…
– Ну, давай, давай же, уходи, прорывайся, – шептала я.
Наконец бот завернул за один из торосов и окончательно скрылся из виду.
– Все это ни к чему не приведет, – мрачно сказал Макс. – Он обречен. Добираться до людей по берегу – дохлый номер. Скоро у него кончится пища, а ночи на побережье… Нет, он не дойдет…
– Зачем ты так говоришь, Макс? – В голосе Карпика стояли слезы.
– Я говорю правду.
– Почему ты не отговорил его?
– Его отговоришь… Каждый выбирает то, что ему нравится больше. Мещеряков всю жизнь на льду, может быть, во льдах ему повезет…
– Ты же сам в это не веришь, – уличила Макса Карпик. Она умела чутко определять интонации.
– Ну и что, что я не верю. Главное, чтобы он верил… Пойдемте.
Он скрылся в чреве корабля первым. За ним потянулся Филипп. Мы остались на палубе втроем: я, Антон и Карпик. Каждый из нас ждал, когда другой уйдет, ну и ситуация, глупее не придумаешь.
– Пойдем к папе, Ева… – решилась наконец Карпик. – Ему очень плохо, его нельзя надолго оставлять одного.
– Мне кажется, сейчас ему нужно побыть одному, – сказала я, и Антон посмотрел на меня с надеждой: сейчас мы отвяжемся от девчонки, и он сможет хотя бы поцеловать меня.
– Ему нельзя быть одному. Это его убивает. – Она сказала это так по-взрослому, что я даже поежилась.
– Тогда ему лучше быть с тобой. Я ведь, в сущности, чужой человек…
– Нет, – с жаром ответила Карпик и вцепилась в мою ладонь. – Ты не чужой человек.
– Я приду к вам попозже.
– Может быть, сейчас?
– Нет. Иди в каюту, Карпик. Здесь холодно, ты можешь простудиться…
– Макс говорит, что никогда не нужно бояться холода.
– Макс всю жизнь во льдах, он привык.
– Хорошо, – неожиданно согласилась Карпик. – Я буду ждать тебя.
Она ушла, а мы с Антоном остались на палубе. Он сразу же взял меня за руку и поднес ее к губам.
– Ты тоже замерзла.
– Какое это имеет значение, Антон… Я нашла записку в душе.
– Какую записку? – Он непонимающе посмотрел на меня, он был так далек сейчас от этого.
– Записку, которую получил Андрей незадолго до смерти. Я думаю, ее написал убийца…
– С чего ты взяла?
Потому что я сама получила записку, написанную тем же почерком, милый… Как жаль, что я не могу сказать тебе об этом…
– Кто-то назначил ему встречу в душе.
– Странное место, ты не находишь? Даже носовой отсек трюма, где мы нашли Клио, выглядел правдоподобнее…
– Я не знаю… Я знаю только то, что после этой встречи Андрей покончил с собой.
– Думаешь, он решил больше не марать руки?
– Нет, я думаю о другом. – Эта мысль пришла мне в голову только сейчас, на этом ослепительном солнце, и я попыталась изложить ее Антону, больше всего опасаясь, что он не поймет меня. – Я думаю, что мы приближаемся к развязке…
– К развязке? А мне кажется, что все только набирает ход. – От странного цинизма этих слов повеяло холодом, и Антон страшно смутился. – Прости меня…
– Я думаю, мы приближаемся к развязке, – настойчиво повторила я. – Ты видишь, что происходит?
– А что происходит? Цепь убийств, вот что происходит…
– Heт, не то… Корабль устал играть с нами. Никаких гудков, никаких флагов, никаких новых страниц из судового журнала двадцать девятого года… Ничего нового.
– Ну и что? Прошло не так уж много времени.
– Корабль устал… Или убийца устал?
– Убийцы никогда не устают, ты же знаешь…
– Теоретически… Но… Он либо устал… либо выбрал лимит времени. Ты помнишь, я рассказывала тебе, что когда маньяк выходил на охоту, то вся его жатва длилась сорок восемь часов. Двое суток. Ты понимаешь? У него больше нет времени убивать. Наступил новый день, в котором мы, возможно, будем в безопасности… Двое суток, сорок восемь часов. Странно, он убивал в строго определенный день, 30 июня… Четыре года подряд. Сейчас апрель, но это не меняет дела… Возможно, что-то спровоцировало его. Возможно, тюленья кровь…
