А она начинала догадываться. Да и как не догадаться, если от каждого ее прикосновения он ежился, как от ледяной воды. Правда заключалась в том, что если ее убили, если принцесса умерла, а осталась только вот эта черноволосая красавица нацменка с нервным ртом, то и ему ничего другого не остается, как умереть.
— Ну?! — поторопила Таина, развалясь на кровати в неприличной позе. — Что еще придумал мой герой? Какую страну выбрал для эмиграции?
Та ли, другая ли, она по-прежнему читала его мысли.
— Да, — сказал он, — ты правильно поняла. Я разговаривал с полковником.
— Что хорошего сообщил любезнейший Александр Иванович?
— Передал привет. Он кто тебе, Тин? Любовничек?
На секунду затуманился ее взгляд и снова прояснился, полыхнул голубоватым антрацитом.
— Что еще сказал?
— Дела хреновые. Если не свалим в ближайшее время, то капут.
— Тебе хочется спасти свою шкуру, Володечка? Так беги один. А я останусь с мальчиками. Для меня они живые.
Их глаза встретились, и ему показалось, что принцесса его ненавидит. Что ж, печально, коли так. Он заговорил в рассудительной стариковской манере, в той самой, какая всегда выводила ее из себя. «Ну что ты кашу жуешь? Проглоти!» — кричала она, когда он заводил свои нотации.
— Расклад получается такой, Таина Батьковна. Никому ты не сможешь отомстить, силенок у тебя нету, мы оба на крючке. Если не отчалим, нас обоих зароют в землю, а сверху помочатся. Это нормально. Так всегда поступают с лохами. И не строй из себя истеричку, тебе не подходит.
— Сволочь, — завопила принцесса, — Что ты знаешь обо мне?
— С другой стороны, — спокойно продолжал Кныш, — бегство — это не капитуляция. Мы вернемся, маленькая. Через полгода, через год — обязательно вернемся. Обещаю тебе.
Показалось, она готова разреветься, и Кныш обрадовался. Он слышал или читал где-то, что слезами женщина исторгает из себя горе и муку, потому и живет дольше мужчины, который плакать не умеет. Но у принцессы глаза остались сухими, только серая влажная тень промаячила.
— Думаешь, они меня напугали?
— Никто так не думает, что ты! Ты самый отважный человечек, отважней не бывает, уж я всяких повидал, поверь. Ты стойкий оловянный солдатик.
— У них кишка тонка.
— Тоньше твоего волоска, — подтвердил Кныш.
Девушка посмотрела подозрительно.
— Тогда поцелуй меня… Или противно?
Он поцеловал — и ничего не случилось.
Около девяти вышел на улицу. Мороз стоял градусов двадцать. Слепящей белизны снег под фонарями, чудилось, похрустывал от прикосновения взгляда. Кныш покурил на крылечке, дождался, пока на противоположной стороне улицы припарковался красный «жигуленок», из которого вылез невысокий мужчина в дубленке, огляделся и не спеша направился к нему. Из вежливости Кныш сделал несколько шагов навстречу. Мужчина спросил:
— Володя Кныш?
— Так точно. Вы от полковника?
— Да. Вы приготовили то, что он просил?
Кныш отдал паспорт, завернутый в пластиковый пакет.
— Передайте Александру Ивановичу — дня три-четыре, не больше. Он поймет.
— Хорошо… Со своей стороны, Александр Иванович советует быть как можно осторожнее.
Пожали друг другу руки — и расстались. Мимолетная встреча, даже не знакомство, но Кныш ощутил приятное чувство облегчения: все-таки он не один.
Докурив, завернул в кабинет к Кампертеру, а тот, как на грех, проводил совещание с юной медсестричкой, худенькой, смуглоликой, с прелестной фигуркой — Кныш ее и раньше примечал. Собеседование зашло довольно далеко, сидели рядышком на диване, у сестрички халат и блузка расстегнуты до пупа, на столе — коньяк, фрукты. Кныш извинился и хотел ретироваться, но Кампертер его остановил:
— Заходи, заходи, Володя… Леночка, оформи все, как я просил, попозже доложишь… договорились?
Девчушка, запахиваясь на ходу, стрельнула в Кныша укоризненно-разгоряченным взглядом и прошмыгнула в дверь.
Доктор налил коньяка в чистую чашку.
— Что-то случилось?
Кныш присел, чокнулся с Кампертером.
— Еще раз прошу прощения, доктор.
— Брось… — Кампертер поморщился. — Это все суета. Бес, как говорится, в бороду… иногда просто себя презираю. Но что поделаешь, человек слаб. Так я слушаю тебя?
— Время поджимает. Я хотел бы… Вы можете сказать, сколько ей надо тут пробыть, чтобы… одолеть долгую дорогу?
— Долгую дорогу? — Кампертер в задумчивости сделал пару глотков, словно в чашке был не коньяк, а молоко. — И куда же, если не секрет, собираешься ее переправить?
— Пока в Европу.
— Крепко… И что вы намерены там делать, в этой хваленой Европе?
— При чем тут это? — Кныш насупился. — Жить намерены. Здесь-то не дадут. Здесь-то обложили.
— Но ведь деньги большие нужны, ты подумал об этом?
Только тут Кныш заметил, что доктор изрядно пьян.
Глаза у него слезились, и язык ворочался затрудненно, хотя речь оставалась внятной. Таким он его еще не видел. На лице застыло выражение вселенской тоски, как у сенбернара.
— Деньги везде нужны, я не об этом. Когда она будет готова к транспортировке?
— Да хоть завтра. Или никогда. Видишь ли, братишка, такие потрясения, какие выпали ей, ранят не столько тело, сколько душу. А душа, увы, не в ведении медицины. Она проходит совсем по другому ведомству.
— Сегодня вторник, — сказал Кныш. — В пятницу мы уйдем… Годится?
— Конечно, годится… Я и сам бы с удовольствием умотал с вами, но у меня две семьи, представляешь?
— Еще бы! — улыбнулся Кныш.
ГЛАВА 6
На звонок открыла пожилая женщина в домашнем халате. Помятое лицо, всклокоченные темные волосы — внешне она ничем не напоминала свою дочь.
— Катерина Васильевна?
— Да… А вы кто? Вы от Тиночки? Вас зовут Володя? Проходите, проходите… Она недавно звонила.
Квартира убогая, в «хрущевке», — крохотный коридор, где вдвоем не развернешься, низкие потолки, старая мебель — ото всего веет бедностью и тленом. Кныш глазам своим не верил: как-то это все не совмещалось с обликом блистательной, богатенькой рыжей принцессы. Вдобавок с кухни выполз пьяный мужик с остекленелым взглядом, с двумя волосиками на узкой головенке — и это не мог быть никто другой, кроме как папаня Таины. Уставился на Кныша.
— Ты кто, парень? Таисья прислала?
— Ступай, Миша, ступай… — Катерина Васильевна попыталась выпихнуть мужа обратно в коридор, но он стоял крепко. — Ну чего ты? Он сейчас уйдет.
— Слышь, парень, пойдем, у меня осталось маленько. Примем по глоточку за ее здоровье.
— Спасибо, — поклонился Кныш. — Не могу. За рулем. В другой раз.
— Была бы честь оказана, — обиделся мужик. — Токо Тайке передай, мы в ее поганых деньгах не нуждаемся. А сама родителей забыла — вот это грех. Передай, не забудь.
— Не забуду, — пообещал Кныш.
Кое-как женщина выставила забулдыгу, из соседней комнаты принесла картонную коробку.
— Вы уж его извините, Володя… Он вообще-то редко себе позволяет, разве что по праздникам.
— Кто сейчас в России не пьет? Все пьют. Время поганое.
— Да?.. И вы сами-то как? Не злоупотребляете?
— На моей работе нельзя… Но я — это исключение.
Он покопался в коробке — да, это, кажется, то, за чем его послали: счета, бумаги, документы, пластиковый ключ, две-три сберкнижки. Ага, а вот и серебряный ключик от банковской ячейки. До чего же предусмотрительна рыжая! Катерина Васильевна следила за ним с характерной, застенчиво-блуждающей улыбкой, свойственной многим тихим русским женщинам, пребывающим в постоянном ожидании какого-нибудь подвоха.
— Другой нету коробки, не сомневайтесь.
— Спасибо, Катерина Васильевна… Тина еще просила передать, она, возможно, уедет в командировку, возможно, длительную.
— Ой! — женщина испугалась, почуяв недоброе. — Почему же сама не сказала?
— Наверное, неудобно было. Она же с работы звонила… Так я пойду?
Женщина проводила его до порога.
— Володя, вы ничего от меня не скрываете?
