ГЛАВА 5
Только на четвертый день Таина начала потихоньку выздоравливать, а до того находилась в глухой спячке от снадобий, которыми ее пичкал Кампертер. Он объяснил Кнышу, что физические повреждения, причиненные принцессе, — это ерунда, все зарубцуется, главное, чтобы прорвался психический нарыв, рассосалась душевная травма, а для этого лучшее лекарство — долгий, безмятежный покой. Кныш не спорил, хотя полагал, что гениальный хирург ошибается. Никакого психического нарыва у принцессы не было и быть не могло. По той простой причине, по которой безумный человек не сходит с ума вторично.
Кныш дневал и ночевал в больнице, в каморке рядом с кухней, отведенной ему Кампертером для временного проживания. Тут у него имелась железная кровать с матрасом и набором постельного белья, два стула, тумбочка, маленький телевизор и платяной шкаф. Чтобы легализовать его положение, Кампертер объявил сотрудникам, что нанял нового санитара, который пока не устроился с жильем. Для частных клиник, наподобие этой, наем младшего персонала из беженцев или даже бомжей был нормальной практикой: такая рабочая сила обходилась вдвое-втрое дешевле.
В первый же день Кныш связался по телефону с полковником Александром Ивановичем, и тот сообщил ему не слишком утешительные новости: Рашид-борец заказал на них всероссийский розыск и за обоих назначил награду — по сто тысяч долларов за голову. Вся московская милиция будет поднята на ноги — это не считая частного розыска, завтра их физиономии покажут по всем программам телевидения. После этого полковник поинтересовался, в надежном ли месте они укрылись, на что Кныш ответил, что в надежном, но адрес не сообщил. Александр Иванович засмеялся.
— Правильно, Володя, никому не доверяй… Только скажи: как она?
— Ничего, живая.
— Хлопцев много положил?
— Четверых.
— Не переживай… В Москве братвы немерено. Все равно придется чистку делать.
— Понимаю, — сказал Кныш.
Из разговора уяснил одно: из больницы надо уходить как можно скорее. Пошел к Кампертеру, чистосердечно рассказал о возникшей проблеме: за Тинку и за него аж по сто кусков дают. Что делать? Кампертер подмигнул Кнышу.
— Приму меры, не переживай.
— Какие?
— К Тайне Михайловне ограничу доступ, а тебе надо изменить внешность.
— Кое-кто нас уже видел.
— Будем надеяться, не продадут. А что ты еще предлагаешь?
Со своей личиной Кныш тем же вечером управился в два счета. Когда стемнело, смотался в ближайший шопик и купил темные очки, закрывавшие пол-лица. Насчет себя он не очень волновался. Чего они там покажут по телевизору? Где возьмут подходящую фотку? На все это понадобится время. А там бородка начнет расти… Хуже с принцессой, она приметная. Первое, что нужно сделать, это обстричь огненные космы и перекрасить ее в черный цвет. Этого будет достаточно, чтобы уйти из города, а пока…
Он часами сидел возле ее кровати и смотрел, как она спит. Это были счастливые часы. От ее спящего лица, изуродованного кровоподтеками, исходило лунное сияние. Изредка она открывала незрячие глаза, переворачивалась на другой бок. Кныш подолгу держал руку на ее животе, на солнечном сплетении, ворожа, пересылая свою силу. В лучшем случае им обоим предстояли долгие скитания, но на сердце у него было спокойно, как никогда прежде. Ушли и злоба, и тоска, и смятение. Он приплыл наконец к родному берегу, к своей суженой, которой никак не удавалось проснуться.
Несколько раз в день в палату заглядывала медсестра Наталья, пожилая, невозмутимая женщина с круглым деревенским лицом. Измеряла принцессе давление, температуру, делала какие-то уколы, но на очкастого Кныша не обращала внимания, словно его тут и не было. Похоже, строго выполняла тайные инструкции врача. В ее уверенных плавных движениях чувствовался большой опыт. Кныш порывался ей помочь, но наталкивался на необидное сопротивление:
— Не надо, не надо, я все сама…
— Давно работаете с Кампертером? — спросил он как-то, не удержался. Сестра Наталья ответила понимающей улыбкой.
— С Геннадием Федоровичем мы вместе десять лет. Да вы не волнуйтесь, все будет хорошо.
Кныш не стал уточнять, что она имела в виду.
Когда случалась свободная минута, присоединялся к нему и Кампертер. Ему тоже нравилось разглядывать спящую принцессу. По вечерам долго засиживались. Один раз доктор принес бутылку молдавского коньяка, выпили за счастливое избавление девушки из плена. Кампертер поинтересовался, что он собирается делать, когда Таина выздоровеет.
— Увезу из Москвы. Там видно будет.
— Думаете, согласится?
— Думаю, ей деваться некуда.
— Вы любите ее, Володя?
— Возможно. А что такое?
— Нет, ничего… Поразительная вещь… Вы не застали, Володя, а я застал то время, когда люди были другими. На моих глазах мир свихнулся, привычные понятия утратили свой изначальный смысл, человек озверел — деньги, деньги, деньги! — больше ему, кажется, ничего не нужно. А спроси, зачем ему деньги, не всякий толком ответит. Вот вы, Володя, знаете, зачем вам деньги?
— Мне они вообще ни к чему. Так уж, если пожрать да из одежды купить кое-что.
— Ага… Но я не об этом… Врачи, Володя, истинные врачи в чем-то похожи на священников, они способны подмечать в человеческой природе что-то такое, что другим не всегда видно. Болезнь тела всегда ведь связана с болезнью души. В последнее время, буквально в последние месяцы в людях начали происходить перемены к лучшему, есть тому признаки, пусть эфемерные, но для врача убедительные. Осмысленный, просветленный взгляд юноши, больного СПИДом, улыбка всепрощения в глазах умирающего от голода инвалида, невинный лепет ребенка… перед этим бесовщина отступает. Взять хотя бы вас… Как я понимаю, вы прожили не совсем безгрешную жизнь.
— Обыкновенную… Воевал.
— Именно так. Воевали. Нахлебались всякого, а довелось влюбиться и готовы рискнуть жизнью ради нелепого, в сущности, чувства.
Что-то задело Кныша — покровительственный тон, взгляд свысока.
— Ошибаетесь, доктор. Я и раньше рисковал. Это дело привычки.
— Не скажите… Можно рисковать просто так, по стечению обстоятельств, по лихости нрава, а можно — ради кого-то. Или ради чего-то. Из-за женщины, из-за идеи. Тут две большие разницы. Через любовь приходит прозрение, никак иначе. Только на блошином рынке, куда нас всех загнали, для этого чувства нету места. Оно ведь не продается и не покупается. И вот вам главная примета: если любовь возвращается, если люди исчерпали запасы злобы и алчности, значит, вселенский морок скоро развеется.
Кныш не возражал, допил коньяк из чашки. Покосился на принцессу, которая, возможно, слушала их во сне.
— Вы ведь и сами в нее влюблены.
— Увы, — доктор устало улыбнулся. — Все давно перегорело. Я вам не соперник, всего лишь наблюдатель… Полагаете, она отвечает вам взаимностью?
— Вряд ли… Но это не важно, — с удивлением услышал Кныш собственный ответ.
…На четвертые сутки ближе к обеду (через двенадцать часов после последнего укола) Таина очнулась. Бедовые очи прояснились, с них спала пелена, как иней со стекол. Увидела Кныша и слабо, через силу улыбнулась.
— Господи, Володечка, как же долго я спала, целую вечность. И какой страшный мне снился сон, ты не представляешь.
Потом она окончательно проснулась и поняла, что это был не сон. На похудевшую щеку выкатилась серебряная слезинка.
— Значит, правда? Бореньку убили?
— Не только Бореньку, — Кныш солидно покашлял. — И Санька Маньяка, и Климушку. И старшину Петрова, но ты его не знала. Всех положили, кого смогли.
— А мы как же с тобой?
— Что — мы?
— Мы-то как уцелели?
— Фарт такой, — Кныш пересел к ней на кровать, взял ее руку в свою. — Как себя чувствуешь, маленькая?
Она ответила остекленелым взглядом, но руку не отняла.
— Володя, посиди тихо, мне надо подумать, — и прикрыла глаза.
Думала недолго, минут десять. Вернулась к нему постаревшей, с сухими глазами и жестяным голосом:
