Не успел он вытащить чеки из кармана, чтобы продиктовать мне их номера, как я попытался возразить:
— Но, мистер Харпер, ведь этим я сам себе подписываю приговор! У меня не будет даже возможности защищаться, и, кроме того…
— А что, сейчас у вас есть варианты достойно и, главное, успешно защитить себя в суде? Если так, то, пожалуй, лучше немедленно вызвать сюда полицию и сразу же покончить со всем этим. Надеюсь, вам удастся достаточно доходчиво объяснить им, зачем вам понадобилась вот эта воровская отмычка, ну и все такое прочее. — Он чуть помолчал, затем уже более спокойным тоном продолжил: — Да, послушайте вы, папуля, может быть, мы с вами окажемся единственными, кто когда-либо будет иметь возможность прочитать это ваше, с позволения сказать, искреннее покаяние. Может, через неделю, всего через неделю-другую его вообще не будет в природе. Я ведь просто даю вам прекрасный шанс слезть с крючка, на который вы сами себя насадили, только и всего. Так почему бы вам не воспользоваться им? И возблагодарить за это Господа и… меня тоже.
— И что мне для этого надо будет сделать?
— Это мы обсудим чуть позже, а сейчас перестаньте задавать глупые вопросы и продолжайте писать: «…номера указанных чеков — с Р89.664.572 по Р89.664.577, каждый номинальной стоимостью в пятьдесят долларов. Я намеревался подделать на них вторую подпись мистера Вальтера К. Харпера, а затем незаконно их обналичить. Таким же образом я уже воровал, подделывал и обналичивал и другие дорожные чеки…» Заткнись и продолжай писать! «Но теперь с этим покончено. Покончено раз и навсегда! Я просто не могу больше так делать. Благодаря безграничной, поистине христианской доброте мистера Харпера ко мне во время его недолгого пребывания в Афинах, я чувствую, что он не заслуживает, чтобы с ним так поступали, поэтому вместе с добровольным признанием посылаю вам также украденные мной его дорожные чеки. Принимая это решение, я чувствую, что тем самым иду из мрака и тьмы к яркому свету дня. Доброта мистера Харпера открыла мне глаза: единственный путь к спасению души такого закоренелого грешника, как я, — это вернуть все неправедно приобретенное, покаяться и смиренно принять положенное наказание». Написали?.. Хорошо. Ну а теперь ставьте точку и подписывайте.
Я послушно подписал.
— Теперь поставьте дату ровно через неделю от сегодняшнего дня… Нет-нет, лучше датируйте письмо двадцать третьим… Сделали? Прекрасно. Давайте его сюда.
Я молча передал ему написанный мною листок. Он внимательно, очень внимательно прочитал его два раза, затем довольно ухмыльнулся, прямо глядя мне в глаза:
— Что-то вы приутихли, Артур.
— Я написал все, что вы продиктовали.
— Естественно. Иного я и не ожидал. Зато теперь, наверное, изо всех сил пытаетесь представить себе, что произойдет, если я отправлю это письмо в полицию, так ведь?
Я молча пожал плечами.
— Не хотите говорить? Ладно, тогда позвольте сказать мне. Сначала в полиции вас примут за свихнувшегося придурка. Возможно, то же самое подумают и обо мне, не исключено. Но я им буду не очень интересен. К тому же меня в любом случае здесь уже не будет. Но, с другой стороны, махнуть на все это рукой они тоже не смогут. У них ведь будут чеки. На триста американских долларов! Это уже не шутки. Значит, им придется связаться с «Америкэн экспресс» и постараться выяснить все случаи подделки дорожных чеков, следы которых ведут к афинским банкам. Затем, рано или поздно, они доберутся до вас, Артур, и тогда, поверьте, примутся за вас по-настоящему и всерьез. Интересно, что вы тогда будете делать? Расскажете им обо мне и о том, что на самом деле произошло? Но это же просто глупо, не правда ли? Так рисковать с бездушной машиной правосудия! Нет, нет, думаю, у вас хватит ума не делать этого. Скорее всего, вы постараетесь запудрить им мозги всякой чепухой о том, что стали на путь исправления… добровольное признание, возврат сворованных чеков на довольно большую сумму, искреннее раскаяние, глас Божий, желание спасти свою бессмертную душу… Готов поспорить, вам поверят и дадут чисто символическое наказание. Может быть, год-полтора, не больше.
— Спасибо. Вы очень добры.
Он снова широко ухмыльнулся:
— Впрочем, вам не о чем особенно беспокоиться, Артур. Сидеть в тюрьме, надеюсь, вам не придется. Во всяком случае, в связи вот с этим. — Харпер выразительно помахал написанным мной листком и чеками. — Для меня все это не более чем небольшая, но достаточно надежная страховка. Так сказать, необходимая мера предосторожности. — Он взял со стола бутылку и долил мне в бокал еще немного бренди. — Видите ли, Артур, один мой приятель собирается доверить вам нечто очень и очень ценное.
— Что именно?
— Машину. Которую вы скоро отгоните для него в Турцию. Точнее говоря, для нее и в Стамбул. И получите за это сто долларов плюс, естественно, деньги на все требуемые расходы. Только и всего.
Я постарался изобразить на лице улыбку:
— Если от меня требуется только это, тогда мне, признаться, не совсем понятно, зачем для этого понадобилось меня шантажировать. За такие деньги я бы с превеликой радостью делал это для вас хоть каждую неделю. Без какого-либо принуждения. В той или иной форме.
Его лицо скривилось, как от зубной боли.
— Господи, да при чем здесь шантаж?! Речь ведь идет всего лишь о небольшой, но надежной страховке, только и всего, Артур! И о «линкольне» стоимостью в семь тысяч долларов. Кстати, вы имеете представление, за сколько его можно сейчас продать в Турции?
— Да, имею. Минимум за четырнадцать тысяч.
— Тем лучше. Ну а теперь предположим, вы загоняете ее там в первый попавшийся гараж и продаете…
— Это далеко не так легко сделать.
— Артур, не далее как сегодня вечером вы пошли на такой большой риск всего за триста долларов. Так неужели испугаетесь сделать нечто куда менее рискованное за четырнадцать тысяч? Особенно после всего, что произошло здесь… Не будьте же зеленым юнцом, Артур! Поймите, никому из нас — ни мне, ни моему приятелю, ни вам — совершенно не о чем беспокоиться. Как только мы узнаем, что машина доставлена куда надо, я тут же порву вашу исповедь на мелкие кусочки, а вот эти сворованные вами чеки немедленно вернутся на свое законное место в моем кармане. И все будет забыто. Будто ничего никогда и не происходило!
Я молчал. Не верил ни одному его слову, и Харпер знал об этом. Но ему было все равно. Он просто смотрел на меня и, похоже, получал от этого искреннее удовольствие.
— Ладно, — сказал я наконец, устав от игры в молчанку. — Но у меня есть пара вопросов, на которые я хотел бы получить ответы.
Он кивнул:
— Есть, конечно же есть, друг мой… Вот только у нас тоже есть одно условие, причем напрямую связанное с этой работой. Никаких вопросов, Артур!
Честно говоря, меня сильно удивило бы, скажи он что-нибудь другое.
— Бог с вами, — махнув рукой, покорно сказал я. — Когда приступать?
— Завтра. Вы можете сказать, приблизительно сколько времени вам потребуется, чтобы добраться до Салоник?
— Где-то около шести-семи часов.
— Так, посмотрим, что у нас получается… Завтра вторник. Если вы отправитесь, допустим, где-то в полдень, то в среду вечером можете быть в Эдирне, а в четверг днем уже в Стамбуле. Что ж, это нас полностью устраивает. — Он чуть подумал. — Значит, сделаем так: завтра утром вы берете вашу дорожную сумку и приезжаете сюда. На такси или автобусе. Будьте здесь ровно в десять.
— Где мне садиться в машину?
— Я покажу вам.
— Хорошо. Как скажете, сэр.
Харпер неторопливо прошел к входной двери, открыл ее.
— Будем считать, что мы договорились. Ну а теперь, Артур, забирайте ваше барахло и исчезните. Мне надо хоть немного поспать. Завтра у меня полно дел…
Я собрал все мои вещи, рассовал их по карманам, направился к двери…
— Эй!
Когда я повернулся, что-то больно ударило меня в грудь, а затем упало под ноги.
— Вы забыли отмычку, — не без иронии прозвучал голос Харпера.
Я нагнулся, поднял отмычку, положил ее в карман и… молча ушел. Даже не попрощавшись. Впрочем, он этого и не заметил. Потому что был занят своим бокалом с бренди.
Самым страшным в школе «Корам», где я учился, были телесные наказания, то есть порка деревянной тростью, которая сопровождалась определенным, довольно унизительным ритуалом. Вконец раздраженный постоянно повторяющимся проступком ученика, учитель, выйдя из себя, прекращал «читать мораль», быстро царапал что-то на листке бумаги, складывал его и говорил: «Отнеси эту записку директору». Это было приговором. В записке всегда была одна и та же фраза, в конце которой стояли его инициалы: «Прошу Вашего разрешения на экзекуцию». Читать ее наказанным ученикам категорически запрещалось. Не знаю почему, но записка обычно была сложена два раза — вдоль и поперек. Наверное, учителям просто не нравилось просить на это специальное разрешение начальства.
