class="p1">Умелые дельцы, спекулировавшие на «черном рынке», стремительно обогащались, сингапурский доллар быстро обесценился; эти бумажки японский Банк развития стран Южных морей печатал в неограниченном количестве. На «военные деньги» купить было нечего. Сингапур всегда зависел от импорта продовольствия и предметов первой необходимости. С началом войны импорт прекратился, а то, что оставалось, забирали японцы. Для большинства сингапурцев военные годы были временем страха и голода…
А у меня было пятеро братьев и сестер, — продолжал Цюй Дин. — До войны отец работал в газете, которую японцы закрыли. Семья существовала только благодаря тому, что я получал у японцев… Кто осудит меня за то, что я служил им ради своей семьи, не делая никому ничего плохого?
— Боюсь, что найдутся моралисты, которые сумеют вам возразить, — заметил Стоукер. — Вы служили врагам своего народа.
От уличных лотков пахнуло ароматом китайских блюд с отчетливым преобладанием запаха арахисового масла, жареной свинины и специй.
— Может быть, что-нибудь съедим? — предложил Фуруя. — Жаль, что мы встретились с вами здесь, а не в Японии. Я бы пригласил вас в хороший рётэй. Возле здания парламента в Токио есть несколько таких заведений с национальной кухней. Представляю, как вы скучаете по нашей еде! Японцу нужно есть пищу предков.
Сонода хотел сказать, что его предки вряд ли когда могли хотя бы попробовать те роскошные блюда, которые токийские рестораны высшего класса предлагают посетителям, что сам он до войны считанное число раз ел мясо, но промолчал. Он покорно следовал за Фуруя, с опаской поглядывая на его круглое лицо, постоянно расплывавшееся в улыбке, обнажавшей здоровые, без изъяна зубы.
За сорок с лишним лет Сонода отвык говорить на родном языке, слова с трудом оживали в его памяти. В первые минуты он вообще не мог ничего вымолвить, лишь молча кивал. Он неуверенно подчинился Фуруя, который заставил его выйти из машины американца и куда-то повел. «Что он хочет от меня?» — тяжело соображал Сонода.
В марте 1942 года он попал в Сингапур и провел здесь всю войну. Ему повезло — в боях он не участвовал, служил в хозяйственном взводе при комендатуре лагеря Чанги. Одаренный от природы хорошим музыкальным слухом, он быстро выучился говорить по-китайски и по-малайски, мог объясниться и с индусом, сдружился с местными жителями и даже в самые трудные времена, когда солдатский паек совсем оскудел, не имел оснований жаловаться на тяготы армейской жизни.
Новые знакомые охотно меняли еду на золотые и серебряные вещи, которые приносил Сонода из лагеря. Но Сонода отдавал не все, что получал от пленных; кое-что предусмотрительно оставлял себе и к концу войны накопил некоторый капитальчик, и не в обесценившихся сингапурских долларах, а в более устойчивой валюте: золотых кольцах и часах, серебряных цепочках и портсигарах…
Веселый и доброжелательный, Сонода пришелся по душе старшей дочери одного богатого сингапурца. Когда стало известно, что война проиграна и императорская армия возвращается домой, они убедили Сонода остаться.
— Япония разрушена, — говорила ему девушка. — Американцы сбросили какую-то новую бомбу. Отцу говорили, что там у вас голод, нечего есть, поля заброшены. Еще неизвестно, что с вами сделают американцы. Может быть, они засадят тебя в тюрьму или убьют. Зачем тебе возвращаться? Твои, наверное, умерли от голода или погибли под бомбами…
Сонода остался. Ему достали документы, дали новое имя. Он женился. Сонода попал в императорскую армию восемнадцатилетним парнем, ничего, кроме крестьянской работы у себя на поле, он не знал и боялся неизвестности, которая ждала его дома. А здесь была работа, была девушка, которая готова выйти за него замуж, родить ему детей и содержать его дом. Были богатые родственники, которые на первых порах поддержали молодую семью.
Когда у него родился шестой внук, он решил, что должен съездить на родину. Они сидели за обеденным столом, и он неожиданно сказал: — Теперь мне нужно побывать в Японии». Жена с испугом посмотрела на него, но возразить не решилась. Сонода написал в туристическое бюро, получил кучу проспектов и стал выбирать маршрут.
Но в один из теплых солнечных дней октября к нему пришел американец, который знал о нем все…
— Послушай, Сонода, — прервал его размышления Фуруя. — Мне нужно знать, чего от тебя хотят американцы. И не вздумай крутить. Со мной это не пройдет.
Резкие, короткие фразы хлестнули Сонода как плетью. Сонода вмиг вспомнил эту командную интонацию, этот приказной тон… Так с рядовыми солдатами разговаривали офицеры лагерной комендатуры. Обращаясь к солдату, ни один из них не считал нужным скрывать своего высокомерия. Оттенок презрения звучал в словах офицера даже в тех случаях, когда он был доволен своим подчиненным. Но уж если солдату случалось провиниться…
Помощник коменданта остановил Сонода в тот момент, когда он шел на встречу с «Крысой», своим постоянным клиентом, который обещал принести хорошие золотые карманные часы с золотой же цепочкой. Взамен «Крыса» просил десять коробок сардин. Консервы Сонода без труда раздобыл накануне и надеялся на выгодную сделку. Он задумался и не успел вовремя заметить помощника коменданта в новенькой, хорошо отглаженной форме.
— Сонода! Ко мне!
Он опрометью бросился к офицеру, придерживая консервные банки под гимнастеркой. Сонода молил бога о том, чтобы помощник коменданта ничего не заметил.
— Что ты здесь делаешь?
— Сменился с поста, господин капитан! Иду на кухню.
Отвечая, он старался не смотреть в лицо офицеру, его глаза уперлись в гладкие бронзовые пуговицы на кителе. Потом опустились вниз: пехотные офицеры носили ботинки с обмотками, но офицеры комендатуры числились по жандармскому ведомству, и им выдавали сапоги. Сапоги у капитана были всегда идеально вычищены.
— На кухню в обратную сторону идти надо, заблудился? — с издевкой сказал капитан. — Я не в первый раз замечаю, что ты вокруг лагеря крутишься. С какой целью, интересно было бы узнать?
Раз спрашивает, значит, ничего не знает, мелькнуло в голове Сонода, есть шанс выкрутиться.
— Господин капитан, я всегда хожу длинным путем.
Однобортный китель Фуруя со стоячим воротником, украшенным жандармскими петлицами черного цвета, и узкими поперечными погонами появился перед самыми глазами Сонода.
— Ты что же, скотина, шутить со мой вздумал? — капитан вдруг заговорил неестественно тихим голосом. — Думаешь, я не подозреваю о твоих делишках?
Его цепкие пальцы схватили выцветший под тропическим солнцем френч Сонода и как следует тряхнули его. На землю посыпались банки с консервами. Капитан отступил на шаг и наотмашь ударил солдата по щеке. У Сонода из носа потекла кровь. Капитан стащил с руки перчатку и озабоченно осмотрел ее: не попала ли кровь на мягкую кожу.
— Твои соотечественники получают рис по карточкам,
