По окончании допроса встал вопрос о том, что делать с художником. Я уже почти решился. Слишком мы наследили здесь. Но в последний миг отправил парня в спецприемник, в одиночку на неопределенное время. Мне какой-то внутренний голос подсказывал, что он нам еще пригодится.
Теперь следовало ждать сигнала о Звереве. Руководство пришло в полную ярость. Я не знал всех подробностей дела, по которому он проходил. Мне их просто не давали, но я понимал, что затронуты интересы тех, кто на самом верху. Начал Юрий Иванович с дела попсы. Тогда их выкосили изрядное количество. Он и вел дело. Объединенные в одно производство крутейшие факты; вышел в конце концов на Бухтоярова, организатора убийств, на их мозговой центр, а потом что-то произошло, и он перешел на сторону противника. Сам стал исполнителем их приговоров и, по слухам, лично устранил телеведущего программы «Знаменатель» Кислякова. Это уже в Москве. По делу красной нитью проходили колдуны. Я в них никогда не верил, но материалы дела убеждали. Колдун Телепин. Книга какая-то магическая. Ее-то, по всей видимости, и нашли в бункере, а потом опять потеряли.
Зверева приказано было найти и взять живым и невредимым. Бухтоярова разрешено было уничтожить. Второй раз он получил приговор. Вначале, еще при Горбачеве, в Японии. Тогда-то он и ушел в подполье. Сдавалась твердая агентура, потенциально опасная в период приближавшегося переворота. Бухтояров выжил и натворил потом много бед для нынешней власти. И еще натворит. Я не сомневаюсь.
Зверев не был в Воронеже лет восемь. А может быть, и восемнадцать. Прошлая мирная жизнь слилась сейчас для него в один какой-то несуразно-великолепный год. В котором уместилось совершенно все. Универсальный хрустальный шарик. Верти его и наблюдай течение судеб и перемещение шпал и станций. Поезда остаются на месте. Мы побрели неведомо куда…
Поезд был забит под завязку. Время требовало перемещения людей с баулами и сумками. Зверев перемещал свою постылую оболочку. Душа же его давно болталась на ниточке, подобно воздушному шару на ярмарке.
Он подождал, пока последний пассажир покинет свое плацкартное логово, спустил ноги со второй полки, спрыгнул, долго завязывал шнурки замшевых туфель, купленных накануне в вокзальном ларьке. Потом снял футболку, в которой спал, вынул из сумки рубашку, надел. Взял сумку, пошел к выходу. «Вагонные» хлопотали в тамбуре, вытаскивали узлы с простынями, мешок с пустыми бутылками. Пил весь вагон и пил сильно.
— Спасибо, товарищи проводники.
— Служим Советскому Союзу! — ответили веселые тетки.
Зверев шел по пустеющему перрону. Он не хотел больше проверяться и отрываться. Он хотел выйти из войны.
На вокзале отыскался ресторан. Там он заказал салат из помидоров, курицу, минеральную воду и бутылку красного сухого вина местного разлива. Понаблюдав течение ресторанной жизни, совершенно в благодушном настроении вышел на привокзальную площадь.
Ехать следовало на Чижовку. Там, в доме с садом, огородом и погребом, проживала женщина Варвара Львовна. Он совершенно забыл номера и маршруты общественного транспорта, а потому вышел из трамвая на Кольцовской, предполагая, что автобус номер восемь — константа незыблемая. И действительно, остановка была на прежнем месте, напротив букинистического магазина. Зверев подождал минут двадцать, ушел с остановки, в магазине долго рылся в книгах, ничего не купил, вышел и обнаружил, что «восьмерка» прошла минуту назад. Тогда он двинул пешком и через две остановки, возле цирка, другая «восьмерка» догнала его, впустила сквозь шипящие двери внутрь.
Он смотрел в заднее окно, с трудом узнавая окрестности города, где когда-то провел несколько лет. Баня, гастроном, пивной ларек. Демократический иллюзион не смог устроиться здесь прочно. Прошелестел над частными домами и крепкими заборами, подобно слепому дождю. Там, в центре города, супермаркеты. Здесь — гастроном.
На предпоследней остановке он вышел, спустился двумя кварталами левее, повернул направо. Дом был на месте. Черемуха, яблоня, рябина. Калитка на задвижке открывается легко. Зверев посмотрел на часы: половина двенадцатого. Варвара Львовна должна сейчас быть дома, так как ее «почтовый ящик» приказал долго жить. Дочь Варвары Львовны семнадцати лет сейчас поступает в городе Москве на актерское отделение. Наверное, сразу в три или четыре места. Родители Варвары Львовны на погосте, а бывший муж в городе Липецке. Все это он выяснил вчера, позвонив из Питера, прикрывая при этом наборный диск таксофона рукой, озираясь и говоря вполголоса. Звереву повезло. А такое в последнее время случалось редко.
…На следующее утро Зверев покинул дом Варвары Львовны с единственной целью — праздношататься. Он так долго был кротом, а выходя на поверхность, должен был проверяться и «чиститься», что простая прогулка по давно забытому им городу приводила его в необыкновенно благодушное настроение. Он не вернулся с войны, он получил отпуск.
Вот и «восьмерочка» остановилась, распахнула двери, приняла Зверева внутрь. Он сел возле окна, постигая окрестности. На углу Кольцовской и Плехановской, там, где вчера садился, вышел. Потом пошел по правой стороне улицы имени великого теоретика социальных преобразований. Агентство Аэрофлота, бывшая студенческая столовка, а теперь кафе-бульбяная. Театр оперы и балета, памятник вождю ушедшей эпохи. Брусчатка площади. Трава, пробивающаяся между плитами, библиотека. Зверев растрогался. Где-то рядом улица Среднемосковская. Там был пивной бар, а Зверев испытывал желание. Нужно было выпить и именно пива. Вчера, после того, как он долго приходил в себя в объятиях женщины, после того, как медленно, по капле выдавливал из себя крота, опера, охотника и цель, становясь просто Юрой, он пил водку. У воронежской водки был свой, мягкий и уважительный вкус. Ее было много. Несколько бутылок в секретере. Остаток после какого-то юбилея. Просыпаясь ночью, он вставал, нацеживал очередные полстакана, чувствовал теплый комок в желудке, потом пил прямо из трехлитровой банки мятный квас и ложился снова. У него ничего не получалось почти до утра. Она успокаивала его, пыталась разговорить, заморочить, но он сказал себе: если не сможет этой ночью, то не сможет больше никогда. Так и будет скрываться, зачищаться и стрелять. А вот этого не будет больше никогда. Может быть, все вернется в виде должностных обязанностей. А вот так, в тихом доме с яблонями, не будет. И наконец у него получилось. После этого он уже не пил, уснул умиротворенный и счастливый.
Утром сказал измученной им хозяйке, что выйдет прогуляться и будет к обеду. Обед обещал быть сказочным. Но мечта о подвале, где кружки запотелые и какая-нибудь мойва, жирная, с икрой. Там, в бункере, пришлось посидеть на тушенке и хлебе. Теперь вид любой консервной банки вызывал в нем отвращение. А пиво — это жизнь, это солнце, это утоление жажды. Он пива-то по совести давным-давно не пил. Не хотелось ему раньше пива.
Бар был на месте. Мойвы не оказалось. Нашлись дорогие наборы с осетриной, для людей попроще — со скумбрией. Зверев попросил леща и вареных яиц. Принесли отличного, граммов на восемьсот, с каплей жира на надрезе. Он выпил первую кружку залпом. Вторую пригубил, вырезал из леща изрядный фрагмент из самой середины. Когда допил третью кружку, захотелось человеческого общения, и потому пересел за столик, где спорили о гуманоидах.
Итак…
— Кожа серая, вместо носа пипка, ростом в метр, рта нет, так, дырочка, на руках четыре пальца, между ними перепонки.
— Кто это? Кто это?
— Пилоты. Из аппарата. Могут сжечь, могут парализовать. Прилетели с планеты у звезды Зета-один 1 Сетки.
— А говорили, с Сириуса.
— Кто говорил?
— Один мужик. Читал то ли в «Журналисте», то ли в «Коммунисте».
— Вот. Там надежно было написано. Без балды. Коммунисты до уровня бреда не опускались. А вот когда все стало у них рушиться, достоверная информация и пошла. Про тайную доктрину Молотова, конечно, чушь, а про аномалии много достоверного просочилось. Так что там?
— Какие-то нигеры в Африке все про них помнят. Умные такие. Знают теорию Эйнштейна. А сами голые. Червей жрут.
— А, догоны.
— Давай про догонов. Что там у них? — обрадовался живым собеседникам Зверев.
— Да это долго. Я вот про других гуманоидов читал. Они баб ловят — и на тарелку. Ну и изучают там.
— Чего они у наших баб изучают?
— Ну, как устроены.
— Не, без понтов. Бэтти Хилл. Поймали с мужиком и засунули спицу в пупок. Она кричать. Тогда один из тарелки ей глаза закрыл чем-то и все. В отключке. Очнулась в Кливленде.
— Лешичка не позволите, сударь?
— Отчего же не позволить.
Зверев вышел в туалет, потом долго плескал в лицо холодной водой, вытерся платком, сунутым Варварой утром ему в правый боковой карман. Посмотрев на себя в зеркало, он увидел на лице своем с провалившимися глазами, почерневшем и потустороннем, признаки жизни. А потому решил выпить еще одну кружку и погрызть лещика.
