…Самурай позвонил, перебежал на верхнюю площадку и оттуда стал глядеть на представление. Зега в своем скафандре и с цветком, сорванным с попутной клумбы, предстал перед хозяином. При этом товарищ Греф не очень испугался, но удивился основательно. Поэтому, когда резиновый человек решил войти в квартиру, Анатолий Васильевич просто стал ему мешать и попытался закрыть дверь, но резиновый просунул ногу между косяком и дверью и погладил хозяина рукой в перчатке по голове. Тогда за спиной хозяина дома появилась хранительница очага и закричала глупо и неприятно:
— Что за шутки такие? Это кто так шутит? Вам что надо? Звонить! Немедленно.
Тогда Зега завыл. Дело оборачивалось криминалом. И Зверев не выдержал, слетел по лестнице вниз и на руках вошел-таки в квартиру. Все выяснилось.
Самое интересное, что ровно ничего не произошло потом. Греф остался доволен. Он оказался веселым человеком, а ведь мог свободно прервать карьеру всех трех единомышленников, которые в одночасье становились соучастниками.
— Таких историй вы, очевидно, можете рассказать без числа?
— Таких историй я помню немерено. Еще хотите?
— Нет. Достаточно. Мы со многими хотим поговорить. Юрий Иванович — личность легендарная.
— А то…
— Есть у него друзья в других городах?
— Ну, были, естественно.
— Вот, например, в Воронеже. Он там дело одно интересное крутил…
— Были и в Воронеже. Знаю кое-кого…
В конечном итоге у нас после таких вот бесед с однокурсниками и друзьями детства составился некоторый список возможных мест пребывания господина Зверева в столице Черноземья, колыбели русского флота. Поскольку мы подошли к работе основательно, их образовалось десятка три. Точнее, двадцать семь. И если он действительно проскользнул в этот великолепный город, то в конечном итоге, будучи человеком, склонным к балагану и просидевшим несколько месяцев в подземном бункере, должен был наследить. И мы оказались правы.
Стояли невыносимо долгие вечера. Зверев благополучно прожил еще один день, настолько длинный и пустой, что блестящая перспектива прожить еще и вечер приводила его в состояние томительной ненависти ко всему сущему. Он явно злоупотребил гостеприимством города Воронежа. С утра он проявил пленки, снятые им и Варварой Львовной в Отрожке. Пикник. Потом долго мыл кюветы, после — щеточкой пальцы, так, чтобы ни следа. Но след оставался.
Он стал уже каким-то фотографом для торжеств. Варвара Львовна приглашала его за месяц на три каких-нибудь юбилейных гулянья. Он ходил на них, фотографировал новобрачных и других виновников торжества, пил добротную воронежскую водку и хорошо кушал. Это было не лучшим времяпрепровождением со всех точек зрения. Все остальное время, свободное от трудовых повинностей, он лежал во дворе, читал журнал «Фотография в СССР» — а этого журнала обнаружились залежи на чердаке, — по временам пересекал двор, обливался из шланга холодной водой. Затем он водружался на деревянный щит и опять лежал, не вставая, так долго, как хотел. Варвара Львовна нашла себе какую-то работу, чем-то торговала, приходила около десяти с пакетом бананов. Бананы Зверев уже возненавидел, а Варварой Львовной тяготился, хотя она этого еще не чувствовала. Появился у него еще один товарищ, вернее, два.
Однажды во двор Варвары Львовны пробрался огромный кот. Вернее, не пробрался, а вошел так, как входит президент большой автономии. Кота звали Коровьевым, по прямой аналогии с персонажем всемирно известного романа. Хозяина кота звали Курбаши. Пьянь забубенная, мастер на все руки, в данное время безработный и вдовый. Чем не пара Варваре Львовне? Видимо, что-то между ними и происходило когда-то, но теперь пробежало нечто вроде кота.
Едва утром оказавшись на улице, Коровьев, особь редкой пушистости, фантастического ехидства и редкой невоздержанности, находил себе предмет для утоления плоти. Время суток и года роли абсолютно не играло. И около калитки Курбаши все время слонялись какие-то киски. Сектор был частным, улица тихой. Играли дети, вязали старушки, шли в магазин с бидончиками граждане. Публичное регулярное соитие Коровьева нравилось не всем.
Курбаши пытался было усовещать своего любвеобильного товарища, не кормил его дня по два, а то и по три, но тщетно. Зверев уже успел подружиться с Курбаши — Самошкиным Василием Ивановичем, ранее под судом не бывшим, наладчиком аппаратуры с механического завода. Иногда они коротали время за трехлитровой банкой жигулевского или ходили купаться на залив. Он был недалеко. В полутора километрах.
Курбаши мог говорить о своем коте часами. Иногда у Коровьева наступали необъяснимые отрешения от бытовых реалий. Тогда он ложился на коврик возле платяного шкафа и думал. И даже когда Курбаши вставал ночью испить отвара из заповедных трав, до сбора коих он был большим любителем, он обнаруживал, что кот лежит с открытыми глазами и думает. Глаза у кота светились, и в них видел Курбаши бездны миров и космические глубины. Курбаши присаживался рядом, поглаживал кота по спине, чесал у него за ухом, говорил: «Ты не майся, дяденька, скоро дожди пойдут».
Дожди оба любили необыкновенно. В день, когда начинало лить из небесной прорвы, когда начинало капать и моросить, они усаживались у окна. Курбаши доставал проигрыватель, который в иные времена был спрятан далеко и надежно, и слушал песни своей молодости. Кот провожал каждую пластинку глазами и переживал. Словно надеялся, что наконец-то хозяин поставит любимую. Хозяин не ставил.
Шел дождь, то переставал, то опять начинался, и Курбаши с Коровьевым совершали свое бесконечное бдение. Курбаши говорил, рассуждал о жизни, кот слушал, поддакивал, временами возражал. И был Коровьев в такие дни добрым и торжественным.
Но совсем недавно он был отравлен неизвестным гражданином и вчера скончался дома, на коврике у платяного шкафа, хотя, согласно традициям, по которым птицы осенью летят на юг, а коты встречают смерть в одиночестве, он должен был уползти в какой-нибудь подвал и встретить смерть там.
Когда однажды Курбаши, удивленный необычайно долгим отсутствием Коровьева, стал подозревать неладное, тот нашелся в огороде. Выглядел он ужасно. В свалявшейся шерсти сновали блохи, которых он даже не пытался достать. Курбаши засуетился, как мог привел кота в порядок, стал заставлять его пить молоко и воду, но безуспешно…
В том, что кот отравлен, сомневаться не приходилось. Были на то веские доказательства.
Кот лежал теперь на своем коврике у платяного шкафа. Ночью Курбаши вскакивал, смотрел, не лучше ли другу. Тот лежал, дыша доверчиво и недоуменно. Глаза его теперь были закрыты. Когда под утро Курбаши встал, чтобы попить и проверить состояние здоровья друга, кот был мертв. Тогда Курбаши представил себя мертвым котом и заплакал.
Зверев утром, пройдя на территорию соседа, обнаружил непоправимое.
— Что я вижу? Скорбь у тела усопшего друга? Там, в параллельных мирах, у него уже очередное рандеву с призрачной киской.
— Будем хоронить, — распорядился Курбаши и пошел за лопатой.
Он копал долго, увлекся, и Звереву пришлось его остановить:
— Такой глубины копать рановато.
Курбаши спроворил гробик, как для младенца, из заветной кедровой доски, дно ямы выстелил травой и листьями. После этого Зверев отобрал у него лопату и сам завершил тягостный обряд.
Они вернулись в дом, сели на кухне.
— И кто бы это мог быть? — поинтересовался Зверев.
— Известно кто. Новый русский Ковров.
— И почему он новый?
— Магазинчик у него недалеко. Развлекается тем, что отстреливает котов из пневматического пистолета, ставит на них капканы, может из баллоника пыхнуть.
— Зачем?
— Не любит.
— Что он еще не любит?
— Трудно сказать. У тебя бандитов знакомых нет, Юра?
— Откуда? — слукавил Зверев.
— Я бы заплатил.
— А где он живет? Какая охрана?
— Какая охрана? Он еще маленький гад. Магазинщик.
— Уже не маленький. Ячейка капитализма. Молекула реформ. Вот ты в кооперативах работал когда?
— Зачем мне кооперативы? Меня фабрика кормила. Военная угроза. Противостояние.
— То-то же. А он в противостоянии не участвовал, наверное. Кем был-то?
— Торговым. В их сфере.
— Значит, профиль не сменил?
— Что мы это занудство опять завели? Вот ты, Юра, метростроевцем был, так?
— Так, — подтвердил Зверев свою легенду. Он достаточно серьезно овладел теорией метростроительсгва. В подземелье у него было много свободного времени.
— А давай и мы его отравим, — предложил без всякого перехода Курбаши.
— Отчего у тебя кликуха такая?
— Опять же с фабрики. Долго рассказывать. Давай отравим? Кто сейчас искать будет, кто разбираться.
— Разберутся, — объявил Зверев решительно, — он чем его отравил?
