— «…Ca vant mieux qu’un million. Tellement, tellement c’est bon», [40] — пел Ив Монтан.
Еще раз вступил оркестр, прозвучало соло саксофониста, и песенка кончилась. За ней последовал медленный вальс.
— А ты однажды разорался на Тома за то, что он позвонил Патрику и рассказал, на каком этапе вы находитесь. Сам же передаешь Патрику весь материал, — сказала Норма.
— Да, — сказал Барски. — Смешно, правда?
— Круги, — сказал Каплан.
— Что-что?
— Мы движемся по кругу. По все новым кругам, — сказал израильтянин.
Странно, подумала Норма, Алвин говорил то же самое.
— Чем дольше работаешь, чем дольше живешь, тем больше кругов проходишь. Если проживешь достаточно долго и убедишься, что прошел по многим кругам, значит, прожил хорошую жизнь.
Раздался писк, потом несколько раз повторился с небольшими промежутками. Барски достал из кейса металлический аппарат величиной со спичечный коробок. Сигнал сделался отчетливее.
— Извините, — сказал он, — мне необходимо позвонить, — и вышел из-за стола.
— Это такая европищалка, — сказала Еля Норме. — Ян всегда носит ее с собой. Если что-то в клинике случилось и его ищут, хотят что-то важное передать, то связываются с центральной телефонной станцией, а оттуда дают сигнал на его европищалку — вот она и пикает.
К столу подошел один из охранников, сопровождавший их от самого аэропорта.
— Господин Барски уже пошел звонить? — спросил он. — Только что мы в машине получили сообщение, что он немедленно должен связаться с институтом.
— Вот видишь! — сказала Еля Норме.
Когда Барски вернулся, Каплан спросил:
— Ну, что слышно?
— Это Александра. Хочет немедленно показать нам что-то. Мне очень жаль, Еля, но ничего не попишешь. Мы подвезем тебя до дома. Не сердись.
— Сердиться? Я рада, что мои туфельки так подействовали на вас. Да и мороженого я уже наелась. Больше не влезет.
Когда Барски подозвал официанта, чтобы расплатиться, Каплан спросил:
— Что там у Александры горит?
— Хочет показать нам лично. И чтобы Сондерсен обязательно при этом присутствовал. Я ей объяснил, что он задержался в Ницце.
— Поехали в институт! — сказал Каплан.
— Нет, не в институт. Нам нужно в Бендешторф.
— Куда?
— В редакцию «Мир в кадре», — сказал Барски.
35
В жарких лучах послеполуденного солнца воздух над полями подрагивал. По обе стороны шоссе — красно-фиолетовые поля и луга. Барски поставил свой «вольво» перед высоким зданием. Здесь чудесно пахло свежескошенной травой и осенними лесами, со всех сторон окружавшими маленький городок.
В холле было прохладно. Александра Гордон сидела в кресле напротив молодого бородатого мужчины в очках с никелированной оправой. При появлении Барски, Нормы и Каплана оба встали. Молодой человек представился:
— Карл Фрид. Я замещаю Йенса Кандера.
— А где сам Йенс? — спросила Норма.
Розы она взяла с собой — в машине слишком жарко, завянут.
— Уехал, — сказал Фрид. — Уехал.
— Что за чудеса? — удивилась Норма. — Он мне ни о каком отъезде ни словечком не обмолвился. И далеко уехал?
— Да, довольно далеко, — сказал бородатый молодой человек. — Не подниметесь ли ко мне? Все уже готово.
Вскоре они все сидели в кабинете Кандера. Фрид включил телевизор, задернул гардины, сел за письменный стол и набрал по внутреннему телефону трехзначный номер.
— Фрид, — назвался он. — О’кей, Чарли. Включай!
— В чем, собственно, дело? — спросил Барски.
— Сейчас увидишь, — сказала Александра.
Норма вспомнила, что в этом кабинете она однажды была уже в подобной ситуации, когда Кандер прокручивал для нее видеокассету второй программы с похоронами семьи Гельхорнов. И снова на черном мерцающем экране появились цифры: 5, 4, 3, 2, 1, потом раздался щелчок. И появились кадры, снятые в каком-то саду в яркий солнечный день.
— Это снято в Париже, за зданием госпиталя имени де Голля, — сказала Александра.
Камера отъехала от клумб с пышными цветами и показывала теперь Патрика Рено в белом халате. Все так и впились в экран: руки Патрика, его лицо и уши были, казалось, только что покрашены яркой золотистой краской.
— Почему у него такой вид, Александра? — спросил Барски.
— Подожди, подожди, — ответила та.
На экране новая картинка. Большой двор внутри больничных зданий, тоже залитый солнцем. Здесь прогуливается другой человек в белом халате.
— Это… — начала Александра.
Норма перебила ее:
— Профессор Кайоль! Президент наблюдательного совета «Еврогена» в Париже. Он вместе с другими зарубежными гостями был на похоронах Гельхорна и его семьи на Ольсдорфском кладбище, я его хорошо знаю по фотографиям в газетах.
— Да, — сказала Александра. — Это профессор Робер Кайоль. Его снимали скрытой камерой, и он ничего не заметил.
Среднего роста кряжистый мужчина приблизился к камере. Его лицо, уши и руки были такого же ярко-золотистого цвета, как и у Патрика Рено. Кайоль медленно прошел мимо камеры и исчез из кадра.
— Черт побери, Александра, что сей сон значит? — спросил Каплан.
— Техники сделали из этой ленты кольцовку, — сказала англичанка. — Сейчас все повторится сначала. Вот, пожалуйста…
И снова на экране появился Патрик с золотистыми руками и лицом, а за ним — профессор Кайоль в таком же виде.
— Достаточно, — сказала Александра бородатому молодому человеку в очках с никелированной оправой.
Тот снял телефонную трубку, набрал трехзначный номер и проговорил:
— Спасибо, Чарли. Конец! — Встал, выключил телевизор и отдернул гардины.
— Видите ли, с самого начала, когда фрау Десмонд сказала, что пленка первой программы телевидения о похоронах пропала, я почуяла неладное. Я про видеозапись. А ведь пленка второй программы цела и на месте. Впоследствии исчезли и две пленки французских телевизионщиков о пресс-конференции по поводу загадочных раковых заболеваний в «Еврогене». Я предполагала, что долгое время фрау Десмонд считала, будто отсюда пленка похищена из-за одной известной нам теперь личности.
— Я заблуждалась, — призналась Норма. — Потому что этот человек на пресс-конференции в Париже не присутствовал, и тем не менее обе пленки были украдены еще до первого их показа.
— Вот в этом вся соль, — заметила Александра. — Я себе просто места не находила. Снова и снова рассматривала все снимки похорон в газетах. На них попали абсолютно все присутствовавшие. Значит, если бы на пленке телевизионщиков оказался снятым кто-то, кто не должен был попасть на экран, его не было бы и на снимках — ведь их делали с телеэкрана. Помните, фотографов на кладбище не допустили? Поэтому я задала себе вопрос: а вдруг электронные камеры — а снимали только такими — зафиксировали что-то, чего фотоаппаратом не возьмешь?
— Например, некоторые изменения цвета кожи, — предположил Каплан.
— Например, да, — сказала Александра. — Я думала о том, что и мы, и парижане движемся в одну сторону. Мы и они пытаемся найти средство против некоторых разновидностей рака. Мы делаем это с помощью энзимов, вирусов и разрезов, они — с помощью радиоактивного облучения. Скорее всего, никто из вас не заметил, но я-то точно помню, что в одном месте передачи о похоронах Гельхорна по первой программе — когда показывали его зарубежных коллег — возникла незапланированная техническая перебивка кадров. И не всех показали. Был слышен только голос диктора.
— На пленке второй программы их можно увидеть, — сказала Норма. — Мне несколько раз прокручивали ее записи.
— Я ее тоже просмотрела, — сказала Александра. — Да, коллеги Гельхорна на ней есть. Кроме одного. Может быть, он выражал в этот момент соболезнование родственникам. Как бы там ни было, на пленке второй программы его нет. Зато по первой программе в передаче «Мир в кадре» его показали.
— Ты хочешь сказать, что пленку «Мира в кадре» украли потому, что на ней был профессор Кайоль? — спросил Каплан.
