Все рассмеялись. Рассмеялся и Быканыров. Морщины задрожали у него на лбу, на висках, на щеках и разбежались в разные стороны. Он даже как бы помолодел.
— Правильно сказал. Хорошо сказал. Вечно молодой и вечно охотник. Ноги крепкие, — ходить можно. Глаза все видят, — стрелять можно.
— А что ты тут без меня рассказывал?
Быканыров отставил недопитый чай, сдвинул редкие выцветшие брови, полез в карман, достал трубку и кисет с табаком. Он не торопился с ответом и, видимо, вспоминал, о чем шла речь до прихода майора.
Сухими тонкими пальцами с выпуклыми, миндалевидными ногтями Быканыров набил глиняную трубку, умял табак в ней и, уже задымив, заговорил, ткнув пальцем в грудь Ноговицына.
— Ему говорил, ему. Якут, а летает, как птица. Высоко летает, всех видит, всю жизнь нашу видит. Счастливый человек. А жизнь совсем другая стала. Я в его годы ничего не видел. Купца одного видел и приказчика. Теперь Советская власть всему учит, а нас учили: купца почитай, урядника уважай, бога люби и бойся. А бога два было. Один шаман — наш, другой поп, русский, — ваш. — Быканыров закатился мелким смешком, сделал крепкую затяжку. — Ваш бог придет в тайгу, окрестит одного, а от него все православные идут, а когда помрет якут и хоронить надо, — наш бог приходит, шаман. — Он на минуту замолчал, задумался. — И тайга другая стала. Я ее всю исходил. Столько верст сделал, что шаману веревками не вымерять. Раньше в тайге ничего не было видно, а сейчас все видно. Раздвинулась тайга.
Встречи с Быканыровым всегда возвращали Шелестова к той далекой ночи, когда он впервые узнал старого охотника и нашел в нем верного друга. И сейчас, слушая Быканырова, майор вспомнил далекое прошлое. Шелестов не знал отца. Его отец убит током высокого напряжения за месяц до появления на свет сына. Плохо Шелестов помнил мать, умершую на седьмом году его жизни. Старик Быканыров, с которым он сдружился двенадцать лет назад, был, пожалуй, тем единственным человеком, на котором Шелестов сосредоточил свои сыновние чувства. Не было года, не считая трех военных лет, когда бы они, невзирая на огромные расстояния, их разделяющие, не встречались.
И с самой первой давней встречи Шелестов и Быканыров прониклись друг к другу глубокой, прочной и взаимной мужской симпатией, переросшей в большую человеческую дружбу.
Четко, ясно, зримо, во всех деталях стоит в памяти Шелестова та ночь, когда он, преследуя пробравшегося в тайгу из-за кордона диверсанта, попал с упряжкой оленей в большую полынью. Олени утонули, а сам он едва спасся, удержавшись на кромке льда. Но, спасшись от воды, он должен был неминуемо погибнуть от другого. Он лишился всего того, без чего человек в тайге при безлюдье и бездорожье, при пятидесятиградусном морозе вообще не может существовать: спичек, оружия, средств передвижения. Он не мог уже ни развести огня, ни добыть себе пищу, ни идти куда-либо в поисках людей и жилья.
А мороз быстро делал свое дело: Шелестов покрылся прочной, точно стальной панцырь, ледяной коркой, сковавшей все его члены.
Но ему не суждено было погибнуть. Семь дней Шелестов до этого находился в тайге, увлекшись преследованием диверсанта, и не встретил ни одной человеческой души, а тут, через каких-нибудь двадцать-тридцать минут после случившегося с ним несчастья, внезапно, каким-то чудом появился человек.
Человек этот шел на лыжах. Это был Быканыров. Через считанные минуты уже горел костер, и Шелестов, упрятавшись в доху нового знакомого, сушил у огня свою одежду.
Узнав обо всем, Быканыров оставил Шелестова до следующей ночи одного, отдав ему скудные запасы пиши и даже ружье, а сам ушел и вернулся с двумя нартами.
Этот эпизод и положил начало дружбе.
Через месяц Шелестов сам навестил Быканырова, подарил ему свое бескурковое ружье двенадцатого калибра, с которым старик никогда более не расставался.
Трижды проводил Шелестов свой отпуск в таежной избушке Быканырова. Они вместе охотились. Дважды старик, по приглашению майора, гостил у него в Якутске. Сколько было вместе продумано, пережито, переговорено за долгие северные ночи. Сколько поведали друг другу своих мыслей охотник и офицер-разведчик. Сколько незабываемого принесла эта большая дружба. Выполняя боевое задание, Шелестов нередко прибегал к помощи Быканырова, как опытного проводника и надежного переводчика, владевшего не только родным и русским языками, но и языком эвенков, юкагиров, чукчей…
Углубившийся в воспоминания майор не заметил, как Быканыров умолк и вместо него стал говорить Ноговицын. И оторвался от своих мыслей майор лишь тогда, когда старый охотник обратился непосредственно к нему.
— Клава и Вера здоровы? — спросил Быканыров о жене и дочери Шелестова.
— Все в порядке, здоровы, и тебя помнят. В гости ждут.
— Приеду. Последней зимней дорогой приеду, — заверил старик. — Белок на шапки обеим привезу. И дело в Якутск есть.
— А помнишь, как ты мне в Оймякон вез лисят, а они у тебя по дороге сбежали?
— Однако, помню, — ответил старик, кивая головой. — Помню, как и в Чурапчу приходил к тебе в гости, как угощал ты меня.
— Вот угощал я в Чурапче тебя плоховато, не криви душой, — улыбнулся Шелестов. — Не было тогда чем угощать.
— Э-э, неправильные слова говоришь, — возразил Быканыров. — Совсем неправильные. Неважно, чем угощал, а важно, что с душой, с сердцем.
Беседу друзей прервал вошедший в комнату Белолюбский.
— Я к вам, товарищ майор, — обратился он, переступив порог.
Шелестов спохватился, что, увлекшись разговором, он на какое-то мгновение забыл, что привело его сюда. — Меня прислал товарищ Винокуров, продолжал Белолюбский. — Как вы считаете, можно хоронить Кочнева?
— Нет, нельзя. Передайте Винокурову, что тело Кочнева надо сохранить до приезда сюда представителей судебной экспертизы. Это не составит особого труда при данной температуре. Как ваше мнение?
— Полностью согласен, — ответил комендант и вышел.
Шелестов встал, прошелся по комнате. Решил он, кажется, правильно. Конечно, нельзя хоронить инженера. Везти тело покойного в Москву — дело очень трудное и практически неосуществимое. Придется сюда пригласить судебно-медицинского эксперта.
— А кто умер? — поинтересовался Быканыров и смахнул с колен хлебные крошки.
— Инженер. Инженер Кочнев, приехавший из Москвы, — пояснил Шелестов и добавил: — И не умер, а его убили, а кто — неизвестно.
От этих слов Быканырова точно подкинуло. Он вскочил со стула, подошел вплотную к майору и взял его за поясной ремень. По расположению складок на лице старика Шелестов определил, что он разволновался. Шелестов ждал, что скажет Быканыров.
Тот взглянул поочередно на каждого из присутствующих, решая про себя, можно ли посвящать в такое дело всех, и, приняв решение, сказал:
— Дело у меня. Большое дело. Не напрасно я тут. Чужой человек пришел в тайгу. Я не знал, что ты здесь. Хотел повидать директора и узнать, кто пришел сюда.
— Какой человек? — недоуменно спросил Шелестов.
— Не знаю, какой, но, видно, чужой.
— Ты видел его?
— Не видел. След видел. Таас Бас на след вывел. Темный, чужой человек не дошел до моей избы. Крюк сделал, а зачем делать крюк, если человек хороший. Три дня назад. Я пошел по следу и пришел на Той Хая. За полверсты от рудника потерял след. Совсем потерял. Снег выпал, и след пропал.
Сообщение Быканыррва заинтересовало майора. Он усадил старика, сел рядом и попросил подробно рассказать обо всем.
Быканыров рассказал, как было дело, не упустив ни одной детали.
Шелестов думал: новые обстоятельства. Подозрительный человек мог появиться на руднике и уйти, не замеченный жителями поселка. И ничего в этом странного нет, тем более, что выпал обильный снег. Но что заставило его появиться здесь на столь короткое время? Не имеет ли это какой-нибудь связи с убийством Кочнева? И неужели никто не мог заметить его прихода или ухода? Ведь приходил он не просто так, а к кому-нибудь.
Смутное, глухое беспокойство овладело майором.
«Уже вторые сутки идут, а ясности пока никакой нет, — волновался он. — Хотя бы, какая-нибудь маленькая зацепочка, а то, ну, ровным счетом ничего».
Он энергично потер лоб, встал и начал натягивать на себя кухлянку легкую дошку из шкурки молодого оленя, шерстью наружу, с прорезом для головы и с длинными рукавами.
— Пойдем со мной, отец, — предложил майор Быканырову.
Старик встал и начал надевать доху
— А нам какого-нибудь дела не будет? — спросил старший лейтенант Ноговицын.
— Пока нет. Отдыхайте. Много дела будет впереди, — ответил Шелестов и подумал: «Не все же время я буду топтаться на одном месте. Не может этого быть. Определенно, не может…»
С неба падали сухие и редкие, легкие, как пух, снежинки.
— Однако, опять снег будет, — сказал как бы про себя Быканыров, поглядев на небо.
