— Да, — сказал я, — давайте сыграем во что-нибудь другое.
Он расставил шары, намелил кий и нагнулся над столом, чтобы сделать первый удар. При свете, падающем из окна на его лицо, довольно широкие скулы словно бы заострились, подчеркивая тонкие щеки, выделялся большой лоб. Превосходной лепки череп, с этим бы согласился любой художник. Руки тоже были хороши — крупные, но тонко оформленные, твердые, четкие в движениях. Пальцы, слегка обхватывающие кий, непринужденно прижимали его к большому пальцу левой руки. Говоря, он не сводил глаз с красного шара.
— У вас, кажется, были какие-то нелады с полицией?
Сказано это было так, будто он спрашивал который час. За этим последовал триплет.
Я попытался ответить так же непринужденно:
— Превосходный удар! Так, недоразумение с паспортом.
Он обогнул стол, выцеливая следующий удар.
— Вы ведь югослав?
На сей раз в лузу упал один шар.
— Нет, венгр.
— А, ясно. Трианонский договор?
— Да.
Следующим ударом Шимлер промахнулся.
— Этого я и опасался. Все очки потерял. Остаток — ноль. Ваш черед. Расскажите мне про Югославию.
Я наклонился над столом. В эту игру можно сопротивляться.
— Я не был там почти десять лет. А вы ведь немец, верно?
Мне удалось уложить красного.
— Отличный удар! На глазах растете. — Но на вопрос он не ответил.
Я зашел с другой стороны:
— В наши дни не так-то часто встретишь немца, проводящего отпуск за границей.
Я снова забил красного.
— Прекрасно! У вас все получается. Так о чем это вы?
— Говорю, в наши дни нечасто встретишь немца, проводящего каникулы за границей.
— Да? А мне что до этого? Я живу в Базеле.
Это была откровенная ложь. Я так разволновался, что следующим ударом положил своего, даже не задев чужого.
— Не повезло вам! А мне же — напротив. Где тут у нас мелок?
Я молча передал ему мелок. Он тщательно обработал кий и снова принялся за игру. Счет быстро рос в его пользу.
— Сколько там у меня набежало? — проворчал он наконец. — Шестьдесят четыре, кажется?
— Да.
Шимлер снова нагнулся над столом.
— Вы хорошо знаете Германию, герр Водоши?
— Никогда там не бывал.
— А стоило бы как-нибудь съездить. Славные люди. — Красный шар подкатился вплотную к крупному. — Слабовато ударил. По-прежнему шестьдесят четыре. — Он выпрямился. — У вас очень хороший немецкий, месье Водоши. Словно вы много лет прожили в Германии.
— В Будапештском университете мы говорили в основном по-немецки. К тому же я преподаю языки.
— Ах вот как? Ваша очередь.
Я играл плохо, потому что никак не мог сосредоточиться. Выбил три шара за борт. Один раз вообще промахнулся. В голове у меня вертелись разные вопросы. Что этот человек хочет у меня выведать? Ведь не просто так он задает эти вопросы. Какой в них смысл? Неужели он подозревает, что я нарочно делал эти снимки? А к вопросам, на которые не было ответов, примешивалась мысль, что никакой Шимлер не шпион. Было в нем нечто такое, что делало абсурдным подобное предположение. Некое достоинство. И потом, разве шпионы цитируют Гегеля? Разве читают они Ницше? Ну, он бы на это ответил так: «А почему бы и нет?» И верно, какое это имеет значение? С таким же успехом можно спросить: «А из шпионов получаются хорошие мужья?» Почему бы и нет? Верно, почему?
— Ваша очередь, друг мой.
— Извините, задумался.
— Ах вот как, — слегка улыбнулся он. — Верно, игра не особенно занимает? Может, прервемся?
— Нет-нет. Просто вспомнил кое о чем, что должен был сделать, да не сделал.
— Надеюсь, ничего серьезного?
— Нет, что вы.
Как бы не так, очень серьезно. Я должен позвонить Бегину, полагаясь на его милосердие, объяснить, каким образом я лишился фотоаппарата, и попросить, чтобы номер Шимлера обыскали так же, как в свое время мой. Предлог — чужое имя. Если бы только мне удалось установить нечто подтверждающее его связь с фотоаппаратом, нечто способное убедить меня, что я не совершаю глупой ошибки. Может, все-таки стоит рискнуть? Скажем, я с невинным видом спрошу, есть ли у него фотоаппарат. В конце концов, что в этом дурного? Тот, кто захлопнул дверь в читальню и забрал второй аппарат ничуть не усомнится в том, что я причастен ко всей этой истории.
Я уложил дуплет.
— Нечаянно, — признался я.
— Похоже на то.
— У меня в жизни только одно хобби, — сказал я, огибая стол и готовясь сделать очередной удар. Я промахнулся, и он подошел к столу.
— Правда?
— Да. Фотография.
Он прищурился, прикидывая, куда бить.
— Что ж, интересное, наверное, занятие.
— А у вас аппарат есть? — Я задал роковой вопрос и пристально посмотрел на него.
Он медленно распрямился и посмотрел на меня.
— Герр Водоши, не будете ли вы любезны помолчать, когда я готовлюсь к удару? Мне предстоит особенно трудный. Я собираюсь послать от борта белого и тут же, снова от борта, красного.
— Извините.
— Это мне следует просить у вас прощения. Дурацкая игра по-настоящему занимает меня. Совершенно антиобщественное занятие. Как наркотик. Она отучает тебя думать. Как только начинаешь думать, хуже играешь. Есть ли у меня фотоаппарат? Нет у меня никакого аппарата! Не припомню, когда в последний раз держал в руках. Чтобы ответить на такой вопрос, думать не надо. И все же этого отвлечения достаточно, чтобы рассеять чары. Удар не получится.
Это было сказано торжественным тоном. Судьбы мира зависели от того, будет удар успешным или нет. И все же в его выразительных глазах угадывалась насмешка. И мне показалось, я угадал ее причину.
— Вижу, — заметил я, — никогда мне не научиться этой игре.
Но он уже снова склонился над столом. Наступила пауза, послышался негромкий стук, и два шара свалились каждый в свою лузу.
— Потрясающе! — раздался чей-то голос.
Я повернулся. Это был Кохе.
— Потрясающе, потрясающе, — пробурчал Шимлер, — только это не война. Герр Водоши проявил величайшее терпение. Игра явно не по нему.
Мне показалось, что эти двое обменялись многозначительными взглядами. Зачем, собственно, понадобилось Шимлеру это дурацкое сравнение с войной? Я поспешно возразил, мол, ничего подобного, игра доставила мне большое удовольствие и, возможно, стоит повторить завтра.
Шимлер без всякого энтузиазма согласился.
— Герр Хайнбергер, — бодро заявил Кохе, — специалист по русскому бильярду.
Но странным образом изменилась сама окружающая атмосфера. Этим двоим явно не терпелось избавиться от меня. Поэтому я удалился, постаравшись обставить все самым интеллигентным образом.
— Да я уж заметил, герр Хайнбергер и впрямь большой специалист. Надеюсь, вы извините меня? Мне нужно сходить в деревню.
— Сделайте одолжение.
Они встали и проводили меня взглядом, явно намереваясь молчать до тех пор, пока я не отойду достаточно далеко и уже не смогу услышать их.
Пересекая холл, я столкнулся с Клэндонами-Хартли, которые поднимались по лестнице. Я поздоровался, но ни один из них не ответил на приветствие. И тут что-то в их облике, в их каменном молчании заставило меня замереть на месте и посмотреть вслед. Они остановились на верхней площадке, и я увидел, что она прижимает носовой платок к глазам. Миссис Клэндон-Хартли плачет? Немыслимо. Такие англичанки, как она, не плачут. Наверное, просто что-то в глаз попало. Я вышел наружу.
У ворот меня поджидал другой детектив. Теперь это был приземистый дородный мужчина в плоской соломенной шляпе. Он сопровождал меня до самой почты.
Теперь я связался прямо с Бегином.
— Ну что там, Водоши? Разобрались с аппаратами?
— Да. Но вопрос с Шимлером…
— Не надо тратить мое время. Насчет аппаратов, пожалуйста.
Я принялся медленно, чтобы он успел записать, диктовать ему составленный мною перечень. Он нетерпеливо фыркнул:
— Побыстрее, пожалуйста. Не можем же мы целый день висеть на телефоне. Помимо всего прочего, это дорого.
Уязвленный, я затараторил изо всех сил. В конце концов, за звонок платит не он, а я. Невыносимый тип. Я дочитал список в уверенности, что он попросит меня повторить. Но нет.
— Хорошо! А у трех, стало быть, аппаратов нет?
— Я спрашивал Шимлера, то есть Хайнбергера. Он говорит, у него нет. Проверить англичан у меня возможности не было. Но у них есть пара полевых биноклей.
— Пара чего?
— Полевых биноклей.
— Ну, это не важно. Ваше дело — исключительно фотоаппараты. Хотите еще о чем-нибудь сообщить?
Я заколебался. Может, сейчас как раз время…
— Эй, Водоши, вы слышите меня?
— Слышу.
— В таком случае не надо молчать. Время теряем. Сообщить есть о чем?
— Нет.
— Ясно. Позвоните комиссару завтра утром, как обычно. — Он повесил трубку.