А аптеке было прохладно и пахло одеколоном и дезодорантами. Едва отзвучал дверной колокольчик, как за стойкой появился аптекарь. Мы посмотрели друг на друга, но, судя по всему, он меня не узнал.
— Monsieur désire?[4]
— Я вчера оставил пленку на проявку.
Он медленно покачал головой:
— Она еще не готова.
— Но мы ведь договаривались на одиннадцать.
— Она еще не готова, — ровно повторил он.
Заговорил я не сразу. В повадке аптекаря было что-то необычное. Он не сводил с меня глаз, увеличенных толстыми стеклами очков. И во взгляде тоже было что-то странное. Потом я понял, что именно. Это был страх.
Вспоминаю, это поразило меня. Он боялся меня — меня; человека, который всю жизнь боится других, наконец кто-то испугался. Мне стало смешно. Но и не по себе — кажется, я понял, в чем дело. Он использовал для моей хроматической пленки обыкновенный растворитель и испортил ее.
— Негативы не пострадали?
Он яростно затряс головой:
— Нет-нет, ни в коем случае, месье. Просто не просохли еще. Если вы соизволите назвать мне свое имя и адрес, я пришлю сына, как только негативы будут готовы.
— Ладно, не стоит, сам зайду попозже.
— Для меня это не составит никакого труда.
Какая-то странная настойчивость прозвучала в его голосе. Ну что ж, я мысленно пожал плечами. Если этот тип испортил пленку и теперь так по-детски не хочет быть носителем дурных вестей, это не мое дело. Внутренне я уже примирился с провалом своего эксперимента.
— Очень хорошо. — Я продиктовал имя и адрес.
Он вслух повторил и записал:
— Месье Водоши. «Отель де ла Резерв». — Голос у него слегка упал, и, прежде чем продолжить, он облизнул губы. — Снимки доставят вам, как только они будут готовы.
Я поблагодарил его и сделал шаг к двери. Передо мной вырос мужчина в панаме и плохо сидящем на нем темном воскресном костюме. Тротуар был узкий, он не посторонился, чтобы дать мне пройти, и я сам, пробормотав извинение, попытался протиснуться мимо. Но он положил мне руку на плечо:
— Месье Водоши?
— Да?
— Я должен попросить вас пройти в комиссариат.
— О Господи, это еще зачем?
— Небольшие паспортные формальности, месье. — Он был официально почтителен.
— В таком случае мне, наверное, лучше зайти за паспортом в отель?
Он не ответил, посмотрев вместо этого куда-то в сторону и почти незаметно кивнув. В другое плечо мне вцепилась еще чья-то рука. Я оглянулся и увидел позади себя, в двери аптеки, агента в форме.
Меня подтолкнули вперед, не слишком ласково.
— Не понимаю, — сказал я.
— Скоро поймете, — сказал мужчина в штатском. — Allez, file![5]
Почтения в его голосе уже не было.
Дорога в участок прошла в молчании. Продемонстрировав свои властные полномочия, агент отстал на несколько шагов, предоставив мне идти рядом с человеком в штатском. Меня это устраивало — кому понравится, что его ведут через всю деревню, словно какого-то карманного воришку? Тем не менее наш кортеж привлек любопытные взгляды, и я услышал, как два прохожих пошутили что-то насчет violon.[6]
Французский сленг весьма причудлив. Менее всего комиссариат полиции был похож на скрипку. Это единственное в Сен-Гатьене по-настоящему уродливое сооружение, представляющее собой неправильной формы куб из потрескавшегося бетона с узкими глазками окон. Участок расположен в нескольких сотнях метров от деревни, на берегу залива, а размеры его объясняются тем, что здесь размещается полицейская администрация района, где Сен-Гатьен является геометрическим центром. Высокое начальство явно пренебрегло тем фактом, что Сен-Гатьен — это одна из самых маленьких, самых законопослушных и наименее доступных деревень во всей округе. Ну а сам Сен-Гатьен гордится своим полицейским участком.
В комнате, куда меня провели, были только стол и несколько деревянных скамей. Штатский с важным видом куда-то удалился, оставив меня на попечение агента, севшего рядом на скамью.
— И надолго это?
— Разговаривать запрещено.
Я выглянул в окно. По ту сторону залива на пляже виднелись красочные тенты. «Поплавать уж не придется», — подумал я. Правда, аперитив еще можно выпить — в каком-нибудь кафе на обратном пути. Все это весьма досадно.
— Внимание! — вдруг выпалил мой страж.
Открылась дверь, и нас поманил к выходу пожилой господин с пером за ухом, без головного убора, в расстегнутом кителе. Агент застегнул воротник, одернул китель, разгладил берет и, с избыточной силой сдавив мне руку, повел в комнату, находящуюся в конце коридора. Он осторожно постучал, открыл дверь и втолкнул меня внутрь.
Я почувствовал под ногами потертый ковер. Из-за стола, на котором были беспорядочно разбросаны многочисленные бумаги, на меня смотрел маленького роста, с озабоченным видом господин в очках. Это был комиссар. Сбоку от стола, вжавшись в сиденье маленького стула с витыми ножками, сидел очень толстый мужчина в чесучовом костюме. Если не считать нескольких мышиного цвета слипшихся волосков на складках его шеи, то он был совершенно лыс. Кожа на лице обрюзгла и, захватывая с собой уголки рта, свисала брылями. Глаза под тяжелыми веками были на редкость малы. Со лба у него стекал пот, и он то и дело совал под воротник сложенный вчетверо носовой платок. На меня он не посмотрел.
— Йожеф Водоши?
Вопрос задал комиссар.
— Да.
Комиссар кивнул стоявшему у меня за спиной агенту, и тот вышел, неслышно прикрыв за собой дверь.
— Ваше удостоверение личности?
Я вынул из бумажника карточку и протянул ему. Он придвинул к себе лист бумаги и принялся делать пометки.
— Ваш возраст?
— Тридцать два года.
— Языки преподаете, как вижу?
— Да.
— Где работаете?
— В лингвистической школе Бертрана Матиса, Париж, 6-й район, авеню Марсе, дом 114-бис.
Пока он записывал эти сведения, я разглядывал толстяка. Глаза у него были прикрыты, он неторопливо обмахивался носовым платком.
— Попрошу внимания! — резко бросил комиссар. — Разрешение на работу у вас есть?
— Да.
— Покажите, пожалуйста.
— Оно в Париже. А здесь я в отпуске.
— Вы подданный Югославии?
— Нет, Венгрии.
Комиссар с удивлением воззрился на меня. У меня упало сердце. Ну вот, сейчас снова придется давать долгие и запутанные объяснения касательно моего гражданства или, вернее, отсутствия такового. Это обстоятельство всегда пробуждало у официальных лиц худшие подозрения. Комиссар яростно рылся в разбросанных на столе бумагах. В какой-то момент он издал победоносное восклицание и потряс передо мной каким-то документом.
— В таком случае, месье, как вы объясните это?
Вздрогнув от удивления, я обнаружил, что «это» — мой собственный паспорт, который, как я беззаботно полагал, находится у меня в чемодане. Выходит, полиция наведалась в мой гостиничный номер. Мне сделалось не по себе.
— Месье, я жду ваших объяснений. Каким образом у вас, венгра, мог оказаться югославский паспорт? Более того, паспорт, срок годности которого истек десять лет назад.
Краем глаза я заметил, что толстяк перестал обмахивать лицо. Я пустился в объяснения, давно заученные наизусть:
— Месье, я родился в венгерском городе Сободка. По Трианонскому договору 1919 года Сободка отошла Югославии. В 1921 году я поступил в Будапештский университет. Для этого мне пришлось получить югославский паспорт. Еще в мои студенческие годы отец и старший брат были убиты полицией в ходе гражданских беспорядков. Мать умерла во время войны, а других родственников, да и друзей у меня не было. Мне порекомендовали не возвращаться в Югославию. Ситуация в Венгрии была ужасной. В 1922 году я уехал в Англию, и преподавал там немецкий в школе неподалеку от Лондона до тридцать первого года, когда мое разрешение на работу было аннулировано. В то время такая участь постигла многих иностранцев. Когда истек срок действия моего паспорта, я обратился в югославскую миссию в Лондоне с просьбой о продлении, но получил отказ на том основании, что я не являюсь более югославским гражданином. Тогда я подал заявление о натурализации в Британии, но поскольку права на работу у меня больше не было, пришлось искать ее в другом месте. Я поехал в Париж. Там власти дали мне разрешение на проживание и выдали соответствующие бумаги, на том условии, что, если я покину территорию Франции, вернуться назад мне будет нельзя. Впоследствии я подал заявление о получении французского гражданства. Через год, примерно в это же время, — заключил я, выдавив из себя некое подобие победоносной улыбки, — я рассчитываю поступить на воинскую службу.
Я перевел взгляд с одного на другого. Толстяк возился с сигаретой. Комиссар презрительно отбросил мой недействительный паспорт и посмотрел на коллегу. Я как раз остановил свой взгляд на комиссаре, когда толстяк заговорил. Его голос заставил меня подпрыгнуть от изумления, ибо, оказывается, обладатель этих толстых губ, массивной челюсти и необъятного торса изъяснялся писклявым тенорком.
