Петр не выдержал и обругал Фому растяпой. Фома отвернулся с пренебрежительным видом.
— Ну-ну, — сказал он, потягиваясь и притворно зевая-
Кандауров ваял Фому за плечи и заглянул ему в глаза.
— Ого-го! — сказал он, прищелкнув языком. — Дело серьезнее, чем я думал. Сонная болезнь. От нее одно спасание — бессонница. Не дадим тебе сегодня Спать.
— Не имеете права, — испугался Фома, — лучше расчет давайте.
— Нет. Я тебя научу работать, — сказал землемер. — Ты у меня не отвертишься.
Миша, оставшись в лагере, долго раздумывал о случившемся. Вот как все повернулось. Ну и подлец же этот Фома! Если юн мог похитить консервы, то, возможно, он же взял и соль, а если так, то не он ли и змею подложил в ичиг?..
Впрочем, ведь у них нет неопровержимых доказательств, что именно он закопал консервы. Конечно, подозрение падает на него, но этого недостаточно для того, чтобы сказать: «Во всем, что случилось с нами, виноват Фома». Ох, уж этот Панкрат! Своим непродуманным поступком он окончательно все запутал. Консервы исчезли, конечно, не без участия Фомы, но, вероятнее всего, он был только послушным исполнителем, а главный виновник всех бед Гжиба. Тот и не скрывает своей вражды к ним. Запугал Фому или подкупил, вот и все. И волчью яму, конечно, Гжиба выкопал. Больше некому. Эх, напрасно — все-таки землемер заступается за него. А не поговорить ли с Настей? Не знает ли она что-нибудь о Фоме?
Миша позвал девочку и усадил рядом с собой.
— Ну, как у тебя дела, поваренок? Все в порядке? — спросил он, с интересом рассматривая смуглое лицо девочки, озаренное радостно сияющими, но все же чуть-чуть настороженными глазами. Видно было, что она гордится ответственным поручением.
Настя кивнула.
— Я лапшу варю.
— А я твоего отца видел, — проговорил Миша и рассказал Насте о своей встрече с Ли-Фу. Девочка довольно равнодушно отнеслась к этому известию. «Какая скрытная», — подумал Миша.
Он начал расспрашивать девочку о Гжибе, о Ли-Фу, о Фоме. Но Настя отвечала односложно, иногда отрицательно качала головой. Мише удалось узнать лишь одно важное обстоятельство: не Гжиба обидел девочку, когда она защищала понравившуюся ей липку, а Фома. Это он драл лыко и чуть не за волосы оттаскивал девочку от дерева, а Гжиба заступился за нее и прогнал Фому.
«Ну и плут! — подумал Миша о Фоме. — Обманул он, значит, нас. Такой может сделать любую подлость! Нет, видно, в самом деле Фома не в ладах с Гжибой. Иначе зачем ему наговаривать на него?»
— Как считаешь, Фома друг нам или нет? — спросил Миша напрямик.
Лицо девочки затуманилось. Она молча отвернулась.
«Что-то знает, но не хочет сказать», — решил Миша.
— Хорошо, не отвечай, если не хочешь, — сказал он. — Но все-таки ты должна нам помочь.
Настя помолчала, подумала, глядя вдаль.
— Хорошо. Помогу… — Она помедлила и добавила, как бы решившись на откровенность: — Давно бы помогла, если бы не Фома… — После этого нахмурилась и умолкла, давая понять, что более точного объяснения Миша от нее не добьется.
Отпустив девочку, Миша достал папку с поэмой и так углубился в работу, что уже через десять минут забыл обо всем на свете.
Когда начало темнеть, Миша услышал голоса возвращающихся рабочих. Он собрал листочки, сложил в папку и, не без труда поднявшись с постели, вышел ив палатки. Его мучили угрызения совести. Что, если Настя не справилась с заданием? Ведь он ни разу не проверил ее. Тогда отряд останется без ужина. Но, кажется, все было в порядке. Настя поила Чалого. Жарко пылал костер. Бурлила вода в котле, и язычки огня старательно лизали его шершавые, закопченные, прогнутые боке. Крышка огромного чайника стучала, подпрыгивая, из-под нее вырывался пар. Миша облегченно вздохнул.
Его не покидало сознание, что все вокруг них полно не разгаданных еще тайн. Юноша был озабочен этим, и все же его вдруг охватило чувство безотчетного восторга.
Ловкая, подвижная девочка, напоив лошадь и кинув веселый взгляд в сторону Миши, будто давая понять, что она разделяет его радость, подбежала к костру и принялась помешивать лапшу в котле.
Все как-то изменилось за последнее время, и сам он уже не тот Миша, что любил отплясывать по утрам индейский танец. Он почувствовал себя возмужавшим, закалившимся в опасностях и трудах. Да и Настя выглядела сегодня не такой, как всегда. Движения у нее были уверенные, в глазах лукавство. Что же, собственно, произошло?
Миша, удивляясь своему настроению, смотрел на рабочих.
— Костер-то, костер! — закричал Фома, который рыскал по лагерю, ища к чему бы придраться. — Костер загасишь. Снимай чайник! Вишь, льется в огонь.
Землемер, осведомившись у Миши, как тот себя чувствует, подошел к девочке и ласково потрепал ее по плечу.
— Ну, хозяюшка, — оказал он, — управилась вовремя? Сейчас попробуем твоей стряпни.
— Все одно — отравит, — бурчал между тем Фома. Он сновал теперь возле Чалого, проверяя, накормлен ли конь. — Я и чаю-то не буду пить. Набросает туда волчьих ягод. Да мало ли здесь пакости в тайге! Вот у нас подле Фомичевки трава растет такая — красавка: цветы синие-синие, красивые, пахучие. А понюхаешь — и ослепнешь. И ягода у нее крупная, блестящая, как вишня. На возьмешь в рот — и всего тебя в дугу сведет, корчит, помертвеешь с головы до пят, да и поминай как звали, дух ион.
Миша не слушал Фому. Он внимательно наблюдал за Настей. «Молодец девочка, — думал он, — толк из нее выйдет. Перестала дичиться. Но что-то угнетает ее… Что бы это могло быть?» Миша посмотрел на Кандаурова. О том же, видно, думал и землемер. Трубка его давно погасла, а землемер машинально сосал ее и рассеянно уминал табак пожелтевшим пальцем.
Уже все было готово к ужину. Миша подошел к костру. Фома, хоть и говорил, что не будет есть, первый положил себе полную тарелку лапши. И то сказать, кушанье выглядело очень аппетитным. С обиженным и мрачным видом покопавшись в дымящейся тарелке, возчик вытянул оттуда самую маленькую лапшинку и долго опасливо нюхал. Потом положил ее в рот и сидел, не шевелясь, не закрывая рта и выпучив глаза с таким видом, как будто лапшинка эта могла взорваться от неосторожного движения. Фома нерешительно прижал ее языком к щеке и боязливо сморщился, отчего вся кожа со лба собралась у него возле переносицы. Но ничего неприятного он не почувствовал. Наоборот, челюсти непроизвольно сжались, и неразжеванная лапшинка проскользнула в глотку.
Это произошло так неожиданно, что у Фомы даже вырвалось испуганное:
— Ух!
Он секунду подождал, закатив глаза и прислушиваясь к тому, что творилось у него в животе, и уже смелее, но вое с таким же видом, словно его заставляют есть под страхом пытки, снова склонился над тарелкой.
— Вот еще есть у нас в Фомичевке такая крапива, — забормотал Фома, набивая рот лапшой, — чуть тронешь ее и… — Но в этот момент он поперхнулся, закашлялся и выплюнул лапшу на землю.
— Отравлена! — закричал Фома. — Я ж говорил, а вы не верили: еда отравлена. — Он плевался, стонал, хватался за голову.
— Ну вот еще, — сказал недовольно Миша, — выдумываешь! — и покосился на Панкрата, который инстинктивно отодвинул от себя тарелку.
— Не ешьте, — кричал Фома, — бросьте, бросьте, отрава! — Он протянул руку и чуть не выбил миску из рук землемера, подскочил к котлу и вывалил бы содержимое в костер, если бы Миша не схватил возчика за плечи. Фома вырвался и погрозил Насте кулаком.
— Говори, глупая, чего в лапшу подсыпала?
— Ну, чего вы расшумелся? — оказал Кандауров. — Пища присолена, вот и все. И это действительно странно. Настя достала где-то доли. — Он испытующе взглянул на девочку. — Не кричите на нее. Она нам все расскажет.
Но Настя была обижена, испугана. Она глядела исподлобья и ничего не хотела объяснять.
Видя, что землемер ест охотно, рабочие взялись за еду. Только Фома все еще отплевывался. Он был очень испуган, сердито глядел на девочку и жаловался на резь в животе.
Неизвестно, что за приправу нашла Настя в тайге, но лапша в самом деле оказалась соленой. Она была посолена даже сверх меры. Настя пользовалась приправой без сноровки.
Миша успокаивал Настю и вое пытался узнать, где она раздобыла соль.
— Оставь ее, — сказал землемер. — Иди-ка ешь.
— Ой, ой! — застонал опять Фома. — Смертушка приходит! Не ешьте, братцы. Отравитесь. Не соль это, а зелье проклятое. Всех наведет, злодейка!
Но на него уже никто не обращал внимания. Рабочие ели и похваливали. После того как им в продолжение долгих дней пришлось довольствоваться пресной пищей, пересоленное блюдо казалось всем необыкновенно вкусным. Один лишь Фома наотрез отказался от всего, к чему прикасалась девочка. И даже чаю не пил. Он лежал в палатке, держась за живот. А когда рабочие стали ложиться Спать, вышел, постоял у костра, уныло посмотрел на Чалого и зашагал к лесу, что-то бормоча.
