— Поблагодарите за меня мистера Боггза.
— Обязательно, сэр, — тощий мужчина повернулся и двинулся к лифту.
Я закрыл дверь.
— Что там? — спросил Падильо.
— Деньги. Много денег.
Я подошел к дивану и отдал ему пакет.
— У них не хватило времени, чтобы завернуть их. Падильо взял пакет и вывалил его содержимое на кофейный столик. Горка из пачек пятидесяти— и стодолларовых банкнот радовала глаз.
— Ты не хочешь пересчитать их? — спросил Падильо.
— В столь ранний час арифметика мне не по зубам. Дальше девятнадцати мне не продвинуться.
Падильо откинулся на диванные подушки, закрыл глаза, приложил руку к левому боку.
— О-ох.
— Убедительности недостает.
— Тут должно быть тридцать семь тысяч пятьсот долларов.
— Хорошо. Я их пересчитаю.
Пятидесятидолларовые банкноты лежали в пачках по тысяче долларов каждая. Я насчитал их пятнадцать. Стодолларовые — в пачках по две тысячи. Таких оказалось одиннадцать. Две стодолларовые банкноты и шесть по пятьдесят долларов в сумме составили оставшиеся пятьсот.
— Все сходится. Ты хочешь, чтобы я разделил их на три части?
Падильо сидел, не шевелясь. Бледность проступила даже сквозь сильный загар.
— Половину — в одну часть, оставшиеся деньги — пополам. Ты помнишь.
Я произвел в уме необходимые вычисления.
— Деньги слишком крупные. Одна четверть — девять тысяч триста семьдесят пять долларов.
Падильо по-прежнему не открывал глаз.
— Раздели приблизительно.
Я прогулялся на кухню за кофе, а Падильо тем временем подтянул к себе телефон. Набрав номер, он произносил несколько слов и вновь начинал крутить диск. И когда я вернулся, он уже заканчивал последний разговор. Положив трубку, посмотрел на меня.
— Поговорил с Прайсом.
— Какой у него голос?
— Сонный и жадный.
— А как остальные?
— Придут в одиннадцать.
— А в чем мы их понесем? — я мотнул головой в сторону кофейного столика.
— У тебя есть какой-нибудь портфель?
— Скорее всего найдется.
В спальне я открыл стенной шкаф и вытащил «дипломат». Кто-то когда-то подарил мне его, но я так и не нашел повода воспользоваться им, а потому убрал с глаз долой. «Дипломат» внушал уважение. Черная кожа, хромированные замки. Работай я в какой-нибудь конторе, обязательно носил бы в нем ленч.
Вернувшись с добычей в гостиную, я поставил «дипломат» на кофейный столик, рядом с пачками денег.
— А резинки у тебя есть?
— Фредль их сохраняет. На дверной ручке на кухне.
Я принес три резинки, отдал Падильо, тот обтянул ими разложенные мной по стопкам деньги, сложил их в «дипломат», опустил крышку и защелкнул замки.
— Ключ я потерял, — предупредил я.
— Это неважно.
Опять прозвенел дверной звонок, и я вопросительно посмотрел на Падильо.
— Дом твой, — ответил он на мой немой вопрос.
— Но приходят-то к тебе.
Я пересек гостиную, открыл дверь. Увидел мужчину в пиджаке спортивного покроя, синей рубашке с отложным воротником, серых брюках и с тремя вертикальными морщинами на лбу. Морщины свидетельствовали о том, что мужчина думал. Звали его Стэн Бурмсер, и в свое время он мог послать Падильо в Европу и указать, что должен тот делать по прибытии. Я не видел его больше года. Последняя наша встреча произошла в Бонне, и три вертикальные морщины присутствовали на его челе и в тот раз. Похоже, процесс мышления поглощал у Бурмсера немало времени.
— Привет, Бурмсер.
Он улыбнулся, и морщины исчезли. Правда, дружелюбия в улыбке было не больше, чем в пятом по счету письме банка, напоминающем о просрочке платежей.
— Я ищу Падильо.
— Вы у цели, — я отступил назад, держа дверь открытой. — К тебе некий мистер Бурмсер, — предупредил я Падильо.
Он не поднялся с дивана, не произнес ни слова. С непроницаемым лицом наблюдал за приближающимся Бурмсером. Тот остановился перед Падильо, засунув руки в карманы. Покачался на каблуках, сверля Падильо взглядом.
— Два дня тому назад нам сообщили о вашем возвращении.
Падильо кивнул.
— По-прежнему дружите с ФБР.
— Вот-вот. И вы решили заглянуть ко мне с утра пораньше, чтобы лицезреть меня лично. Вы опоздаете в воскресную школу.
— Я католик.
— Странно, по вам этого не скажешь.
— Все те же старые шуточки.
— Привычка — вторая натура, знаете ли.
— А я припас для вас новую. Такую хорошую, что мне не терпелось поделиться ею с вами. Потому-то я и заявился к вам.
— Я слушаю.
— Вас внесли в черный список, Падильо.
— Что тут нового. По-моему, я числюсь не в одном списке и не один год.
— Но в этот вы попали впервые. Англичане приговорили вас к смерти.
— Если в они это сделали, то не стали бы ставить меня в известность.
— Вы не единственный, кто перевербовывал агентов.
— Разумеется, нет.
— В этом-то самое забавное.
— Держу пари, сейчас вы поделитесь с нами самым смешным.
Ухмылка Бурмсера стала шире.
— Совершенно верно. Поделюсь. Они поручили пристрелить вас агенту, которого вы перевербовали. Филипу Прайсу.
— А чего они так обиделись на меня? — спросил Падильо. Волнения в его голосе не чувствовалось. С той же интонацией он мог спросить, почему автобус останавливается здесь, а не кварталом дальше.
— Не знаю. Да и какое мне, собственно, дело.
— Тогда почему же вы приехали в такую рань из Маклина?
— Я живу в Кливленд-Парк.
— Осенью там, должно быть, чудесно.
— Прайс — профессионал. Вы с ним работали. И знаете, что он способен на многое.
— Он также работает и на вас.
— Правильно, работает.
— Вы можете зажечь перед ним красный свет.
— Могу, но тогда англичане засыпят его вопросами, интересуясь, почему он не выполнил поручение. То есть велика вероятность его разоблачения. А он приносит немало пользы. И нам бы не хотелось что-либо менять.
— А от меня толку нет, — покивал Падильо.
Бурмсер перестал улыбаться.
— Для нас вы не существуете, Падильо. В архивах нет ни единого упоминания о нашем сотрудничестве. Мы об этом позаботились.
— Неужели ни одного?
— Будьте уверены.
Теперь заулыбался Падильо.
— Вам пришлось перелопатить кучу бумаг. За те годы я много чего понаделал под вашим чутким руководством. А зачем вы мне все это говорите?
— Выполняю указание.
— Должно быть, в вашем заведении у меня еще остались друзья.
— Максимум один.
Падильо пожал плечами.
— Хорошо, Бурмсер, сегодня вам поручили сыграть роль старого слепого Пью и вручить мне черную метку. Что-нибудь еще?
— Только одно: мы никогда о вас не слышали. Если вы попадете в беду, выпутывайтесь сами. Не будет ни телефонных звонков, ни подмоги. Никто нигде никогда не замолвит за вас и словечка. Вы давно этого хотели, Падильо, и вот добились своего. Для нас вы — мексиканец или испанец, незаконно проникший в страну, хотя мы не уверены и в этом, ибо, повторюсь, мы вас знать не знаем, — на том Бурмсер и закончил, тяжело дыша.
Падильо повернулся ко мне.
— Нет ли у тебя вопросов к посыльному?
— Надо бы узнать, что произошло с твоими взносами в пенсионный фонд.
Бурмсер одарил нас прощальной улыбкой.
— Я восхищен вашим самообладанием, господа. На этом позвольте откланяться, — у двери он обернулся. — В одно время, Падильо, вы знали свое дело. И вам еще и везло. Теперь вам потребуются и мастерство, и везение.
— Всем нашим глубокий поклон, — напутствовал его Падильо.
Брови Бурмсера взлетели вверх.
— Они никогда о вас не слышали.
С тем за ним и закрылась дверь.
— Роль эта ему понравилась, — прокомментировал я.
— Но он раскрыл Прайса.
— Получается, Прайс сказал англичанам, что ты собираешься застрелить Ван Зандта, а они поручили ему прикончить тебя.
— Вроде бы да.
— Неужели Прайс хотел, чтобы его похвалили и погладили по головке?
— Скорее он хотел получить денежки.
— От кого?
— От англичан. Он говорит им, что я готовлю покушение на Ван Зандта, они требуют, чтобы он меня остановил, что он и делает. Сверхплановая работа влечет за собой и дополнительное вознаграждение.
— А что потом?
— Он войдет в долю с Димеком, и они прикончат старика.
— А теперь скажи мне, как это все сочетается с нашим планом? Тем самым, что ты начертал на обратной стороне спичечного коробка.
— Более-менее, — Падильо отнес на кухню пустую чашку с блюдцем.
— В каком смысле менее? — спросил я его, когда он вернулся.
— Я не собирался делать из Прайса героя. Теперь придется.
Сильвия Андерхилл вышла из спальни для гостей до того, как Падильо успел познакомить меня с коррективами, которые следовало внести в наш план. Он замолк на полуслове, и мы оба поздоровались с ней.
— Я услышала, что вы с кем-то говорите, и решила, что проспала.
