Когда все было готово и они садились на нарты, Шараборин сказал:
— Плохо ты сделал…
— Что плохо? — готовый огрызнуться, спросил Оросутцев.
— Надо было того насмерть резать.
— Я сам знаю, что плохо, — мягче сказал Оросутцев. — Кто же мог знать, что все так по-дурацки получится?
— Все надо знать, — сказал Шараборин. — Теперь, однако, надо скоро ехать до Кривого озера. По нашему следу пойдут. Хорошо бы, снег выпал.
Оросутцев ничего не сказал и тронул оленей.
* * *
А майор Шелестов со своими друзьями мчался по свежему следу и думал лишь об одном:
«Только бы не пошел снег. Все, что угодно, но только не снег. Тогда пропало».
Примерно после часа быстрой езды Шелестов сделал первую и, как все поняли, вынужденную остановку. Взоры всех обратились к лежащим перевернутым нартам.
— Мало-мало поломались, — сказал, посмеиваясь, Быканыров.
— Значит, они теперь с шестью оленями и одними нартами, — сделал заключение лейтенант Петренко.
Эверстова посмотрела на Шелестова.
А Шелестов, по привычке, рассуждал про себя:
«Хуже это или лучше, что у них вышли из строя одни нарты?» — и пришел к заключению, что этот факт не играет никакой роли. Преступники имеют шесть оленей и поэтому, при нужде, могут перепрягать уставших.
Около брошенных нарт задержались на несколько минут и тронулись дальше.
Часа через три, когда олени выбежали на широкую безлесную равнину, между двумя горами вдалеке, впереди послышался рокот самолета, и Шелестов остановил оленей. Все соскочили с нарт.
Шелестов и Петренко обратились к биноклям. На горизонте слева обозначилась едва заметная движущаяся точка. Она приближалась, увеличивалась, и уже невооруженным глазом можно было определить, что летит самолет.
Какой то буйный восторг охватил друзей Шелестова, особенно старика Быканырова.
Самолет приближался, в воздух летели рукавицы и раздавались громкие, приветственные выкрики. Самолет опустился ниже, прошел чуть не над головами, развернулся, сделал второй заход и бросил вымпел. Тот быстро опускался на маленьком красном парашютике, относимый в сторону неощутимым движением воздуха.
Потом самолет с сильным ревом пошел вверх, прощально качнул плоскостями и полетел на запад. Все махали руками, пока самолет не скрылся с глаз.
— Молодец Ноговицын. Нашел-таки нас, — задумчиво произнес майор, глядя на горизонт.
— Хороший летчик, — решил высказать свое мнение лейтенант Петренко. Знаете, когда мы летели из Якутска на рудник, он мне показывал волка. Скажу честно, до сих пор не видел живого волка. Я сам бы его ни за что не заметил. А Ноговицын говорит, что на волков можно охотиться с самолета. Правда это или нет?
— Правда, — ответил Шелестов. — Хорошая, интересная охота. Мне однажды довелось в ней участвовать, и я получил большое удовольствие. Но лучше охотиться с самолета поближе к весне, когда потеплеет. Самолет-то должен быть открытым, а сейчас в такую стужу и носа не высунешь.
За вымпелом захотелось бежать Эверстовой. Она быстро сняла с нарт лыжи и умчалась.
— Догоню! — весело сказал Петренко, охваченный спортивным азартом, и бросился к своим нартам.
— Нет, не догнать, — бросил ему вслед старик Быканыров. — Она уже полпути прошла. И крепко идет.
— Все равно догоню, — сказал Петренко.
Шелестов вынул коробку папирос, закурил и, прикинув глазом расстояние, пройденное Эверстовой, подумал: «Пожалуй, прав старик. Не догонит».
Петренко встал на лыжи, быстро закрепил их на ногах, сбросил с себя кухлянку и побежал наискосок, не по следу Эверстовой, а к зарослям тальника, куда по его предположениям упал вымпел. Он бежал, пригнувшись, размашистым, натренированным шагом опытного лыжника.
Прошло не более полминуты, как Быканыров уже изменил свое мнение.
— Ой, догонит, догонит… Ошибку я дал. Быстрый на ноги парень. Смотри, Роман Лукич, смотри!
Старик, стоя на месте, притопывал ногами и хлопал рука об руку.
Майор, прищурив глаза, наблюдал за двумя фигурами, быстро скользящими по снегу.
«А и верно догонит», — подумал он.
Быканыров не стерпел:
— Надя! Надя! — громко крикнул он, сложив руки рупором. — Айда шибче! Айда…
Эверстова обернулась, но было уже поздно. Она увидела лейтенанта метрах в двадцати от себя.
Петренко обошел ее, вырвался вперед и, издали заметив красное пятно парашюта, направился к нему.
Он поднял вымпел, подошел к Эверстовой и подал его ей.
Та, тяжело дыша, смерила его оценивающим взглядом, но вымпел не взяла.
— Нет уж, сами несите, — сказала она. — Вам только за оленями гоняться.
Обратно они шли вдвоем, нормальным шагом. Петренко рассказал, что всего лишь три года назад впервые встал на лыжи, увлекся этим видом спорта и начал тренироваться.
— Я, конечно, не думал, что попаду на север, хотя и мечтал о нем. А вот пришлось. А лыжи, как видите, пригодились.
— Вы молодец, — похвалила, улыбнувшись, Эверстова.
— Вы шутите или серьезно?
— Вполне серьезно. Я сама занимаюсь спортом и уважаю людей, которые его любят. Вы же не только лыжник, но еще и снайпер, и боксер.
— Собственно, я увлекался всеми видами спорта, но лучшие показатели у меня были по лыжам, боксу, стрельбе.
— Ну, а я так, середнячок, — призналась Эверстова. — И не разрядник. Как-то один раз я взяла первое место по бегу на сто метров в Якутске. Это было целое событие. Я пробежала дистанцию не то за четырнадцать, не то за четырнадцать с половиной секунд.
— Это уже неплохо для женщины.
— Возможно. Но это было очень давно.
Петренко всмотрелся внимательно в лицо спутницы и подумал:
«Что значит давно? Сколько же ей лет? По-моему, от силы двадцать два — двадцать три…» — и, не сдержав любопытства, спросил:
— Когда же это было?
— Это было летом сорок первого года, когда началась война и когда я была совсем еще девчонка. Мне было всего шестнадцать лет.
— Позвольте, позвольте… — проговорил Петренко и мысленно стал подсчитывать, сколько же сейчас лет его спутнице.
— Нечего позволять, — с теплой грустью в голосе ответила Эверстова. Мне уже двадцать семь лет, я уже дважды мама и у меня два чудесных карапуза — сынишки.
— Ни за что бы не подумал! — воскликнул Петренко.
— Что не подумали?
— Что вам столько лет. Я бы не дал вам больше… больше… — и желая сказать приятное этой маленькой скромной женщине, добавил: — ну, никак не больше двадцати.
— Спасибо за комплимент. А муж меня зовет старушкой.
— Конечно, в шутку?
— Ну да, сейчас я принимаю это как шутку, но лет через пять-шесть шутка будет звучать по-иному, на самом деле состарюсь.
— А муж ваш в Якутске? — продолжал интересоваться Петренко.
— Да.
— Давно, наверное, его не видели?
— Я его сутки назад, а он меня сейчас, наверное, видел.
На лице Петренко появились растерянность и в то же время любопытство.
Эверстова звонко рассмеялась.
— Не догадались?
— Нет. Честно.
— Мой муж — механик самолета Пересветов. Вы с ним знакомы.
— Ах, вот оно что! Понятно.
— Вымпел! Вымпел быстрее! — потребовал Шелестов. — О чем это вы так горячо разговорились, что еле плететесь?
— Да так, о делах житейских, — ответила Эверстова.
— Пожалуйста, товарищ майор. — И Петренко подал вымпел.
Шелестов бросил в снег недокуренную папиросу, вынул из вымпела свернутый в трубочку листок бумаги, развернул его и прочел вслух:
«Еле отыскали вас. След от нарт идет на северо-восток. Людей и оленей не видели. Белолюбский на рудник не вернулся. Желаем успехов. Ноговицын, Пересветов».
Шелестов покачал головой и подумал: «И не вернется Белолюбский на рудник. Теперь это уже ясно», и, обратившись к своим друзьям, сказал:
— Поехали, товарищи. Нам засветло предстоит еще много километров сделать…
И опять помчались вперед, по следу, четыре пары оленей.
Старик Быканыров, не раскрывая рта, мурлыкал себе под нос несложную песенку, придуманную на ходу. Смысл ее в переводе на русский язык был таков: всему на свете есть начало и всему есть конец. Ничего нет без начала и без конца. Роет мышь, роет и дороется до колонка.
Олени бодро бежали, взметывая пушистый снег по проторенному, ясно видимому следу. След забирал то влево, то вправо, то падал вниз, под гору, то извивался и забирался в самую глухомань.
Шелестова и его друзей безмолвно встречали и провожали неподвижно стоящие сосны, ели, пихты, лиственницы.
Олени бежали по высокой вымерзшей траве, и тогда слышался хруст, будто нарты скользили не по снегу, а по песку.
Но вот олени легко взяли крутизну, начали спускаться вниз, и Шелестов остановил их: в зарослях он увидел следы костра. Резко и отчетливо чернели на снегу перегоревшие поленья, зола.
