Сошли с нарт.
Это было то место, где Оросутцев и Шараборин утром делали привал и лишились завтрака из-за появления самолета.
— Десять минут отдыха. Перекур, — дал команду Шелестов. — Внимательно осмотреть все вокруг.
Не выпрягая оленей, все начали обследовать место привала преступников.
Нашли лужу крови, кости, разделанную и почему-то брошенную оленью тушу, угасший костер, в котором лежали куски обуглившегося мяса и стекла от разбитой бутылки.
«Теперь у них не шесть, а пять оленей, — сообразил Шелестов, продуктов у них, видно, нет».
— Торопились… Шибко торопились, — сделал заключение Быканыров. Все бросили.
— Наверное, почуяли погоню? — высказал предположение Петренко.
Шелестов ничего не сказал и только пожал плечами. Он еще раз подумал:
«Хотя бы не пошел снег. Сейчас перед нами открытая книга, читай и разумей, а пойдет снег — все занесет, все скроет».
Хотя день был на исходе и солнце уже укуталось на горизонте в морозную дымку, Шелестов не думал уже делать остановки на ночевку. Он не опасался за оленей и, следуя советам Быканырова, делал частые остановки. Олени до сих пор не выказывали усталости, бежали быстро, весело, бодро.
«Медлить нельзя», — решил про себя майор и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь, а как бы разговаривая с самим собой:
— Интересно, когда они здесь были?
Быканыров, ни слова не говоря, опустился на корточки у костра и, сняв рукавицу, пощупал золу. Потом он начал осматривать кости и еще раз следы, оставленные ногами людей и оленей. Делал он это молча, с сосредоточенным, серьезным лицом.
Шелестов закурил, внимательно наблюдая за своим старым другом.
Эверстова стояла под пышной заснеженной елкой, похожей на невесту в белой фате.
Петренко незаметно подобрался с другой стороны елки и сильно стукнул по стволу прикладом винтовки. Иневый дождь вместе с большими хлопьями снега осыпал Эверстову с ног до головы. Эверстова вскрикнула от неожиданности.
— Вы стали как дед Мороз, Надюша, — рассмеялся Шелестов. Радистка, отряхиваясь, сказала:
— Ничего, я отомщу!
Быканыров поднялся, отошел от костра.
— Дело такое, — заметил он. — Они здесь были рано утром.
Шелестов посмотрел на часы.
— Ого… Четыре. Как же Ноговицын их не увидел? Хотя в такой чащобе разве увидишь! Нужно быть опытным таежником, чтобы здесь не заблудиться.
— А как вы узнали, дедушка, — поинтересовался Петренко, — что они были тут утром?
Старик встряхнул головой, посмотрел внимательно и цокнул языком:
— Годы, друг… Годы. Всю жизнь я провел в тайге. Родился здесь. Меня знает каждое деревцо, каждый кустик. Тайга — шибко большое дело. Тайгу надо узнавать душой, сердцем. У тайги много тайн, и не всем раскрывает она свои тайны. Тайгу надо полюбить, очень крепко полюбить.
— Мне кажется, я ее уже полюбил, — весело отозвался Петренко. Нравится мне тайга. Чудесный край. А какая широта! Простору сколько, — и он раскинул руки.
— Хорошо, — похвалил Быканыров. — Ты полюбишь тайгу, и она тебя полюбит, и откроется тебе, и убережет тебя. Честному человеку хорошо в тайге, а худому — плохо. Худой человек обязательно пропадет в тайге. Совсем пропадет…
— Ну, пора ехать, — прервал Быканырова Шелестов.
Оленей вывели на след. Шелестов дал команду трогаться.
Надвигались сумерки. Крепчал мороз, и маленькими облачками от людей и оленей отрывался густой, сизый пар.
Шелестов считал, что уже пора останавливаться на ночевку, но место было неподходящее. След преступников вел наизволок по редколесью, где погуливал хотя и несильный, но при низкой температуре обжигающий ветерок.
Олени бежали уже не так весело, как днем. Они устали, и Шелестов их не понукал.
«Мои устали, а у меня два самых сильных, самых выносливых быка, рассуждал майор. — Значит, остальные и подавно устали».
Шелестов решил устроить первую ночевку в затишье, среди густой тайги, но удобного места, по его мнению, еще не было.
Когда нарты, въехали в распадок, густо поросший тальником, майор остановил оленей, и все подумали, что здесь и будет привал, но внезапно Шелестов потянулся к автомату.
Все насторожились. И лишь когда впереди с шуршащим звуком поднялся табун белых куропаток, стало ясно, какая дичь привлекла внимание майора.
— А я вообще не понимаю, как можно отличить от снега белую куропатку? — спросил Петренко. — Как это вы заметили, товарищ майор? Я сколько ни смотрю, ничего не вижу, а если и вижу, то лишь когда куропатки поднимутся.
— Привыкнешь, глаз приучишь, все будешь видеть, — ответил Быканыров. — Черные головки куропаток здорово видно. Снег белый, а они черные. И сидят они всегда головками против ветра, чтобы ветер перья им не лохматил. Птице ведь тоже холодно. А птица тоже ум имеет. Ты знаешь, как тетерев спит зимой?
— Понятия не имею, — признался Петренко. — Спит, наверное, как все спят, сядет поудобнее на ветку, глаза закроет и спит.
— О, нет, — заметил старик. — Тетерев хитрый. Он сядет высоко на дерево, сложит крылья и бух вниз в снег. Как камень. Уйдет глубоко, пророет норку вбок и спит.
— Здорово, я этого не знал.
Раздалось повизгивание Таас Баса. Все оглянулись. Пес стоял в стороне, разгребал передними лапами снег. Шерсть на его плечах поднялась.
— Что такое? — спросил Шелестов. — Что он нашел там?
— Сейчас погляжу, — ответил Быканыров и направился к Таас Басу. И стоило ему подойти вплотную, как он сейчас же определил: — Однако, прошел сохатый. Большой зверь. Совсем недавно прошел.
Подошли Шелестов и Петренко. Да, действительно, в заросли тальника уходили следы размером чуть не с глубокую тарелку.
— Вот, тальник кушал сохатый, — показал Быканыров на обглоданный тальник. — Вот еще кушал. Старый сохатый, зубы уже плохие. Старик.
Шелестов посмотрел на часы. Поздновато. С каким удовольствием он выследил бы короля тайги — сохатого! Разве есть лучшая награда настоящему охотнику, чем убить такого зверя?
— Товарищ майор… — вкрадчиво обратился Петренко к Шелестову.
— Что?
— Разрешите мне пробежаться.
Шелестов помолчал и потом сказал:
— Поздновато, дорогой.
— Я в один миг обернусь. На лыжах, а вы езжайте потихоньку. Честное слово, я мигом слетаю, а вдруг да наткнусь.
— Наткнешься, выцеливай под сердце, а то уйдет. Крепкий зверь сохатый, а этот больше лошади, — вмешался Быканыров.
Шелестов раздумывал. Он опасался, что горячий по натуре лейтенант увлечется погоней, и след сохатого заведет его куда-нибудь.
А Петренко умолял:
— Товарищ майор, ведь скоро привал делать будем. Я по своему же следу и вернусь. Вернусь и доложу, что сохатый готов, испекся. Честное слово.
«А в общем, ничего страшного нет, — подумал между тем Шелестов. — Мы все равно сейчас должны сделать привал».
Петренко смотрел на Шелестова просящими глазами, а тот все еще колебался.
На подмогу пришел Быканыров.
— Зачем думаешь? Пусти лейтенанта. Пусть пробежится.
— Ладно, — сказал майор. — Только строго с одним условием: через полчаса не увидите сохатого — обратно.
— Есть, через полчаса обратно.
Петренко быстро снял с нарт лыжи и палки, опустил голенища торбазов, достал из сумки обмотки и перемотал икры, чтобы они не ослабли, поднял голенища, поправил ремень винтовки, встал на лыжи и с места пошел крупным шагом.
Он выбежал из распадка на пригорок и размашисто пошел дальше.
— Однако, шибко бежит, — одобрил Быканыров и поцокал языком.
— Да, лыжник из него первоклассный, — согласился Шелестов, провожая глазами удаляющуюся и уменьшающуюся фигуру молодого офицера.
— А не заведет его сохатый в дебри? — высказала опасение Эверстова.
— Я ему установил срок, — коротко ответил Шелестов.
Петренко оказался точным. Едва успели Шелестов, Быканыров и Эверстова распрячь оленей на месте, избранном для привала, как лейтенант оказался тут как тут.
Он бросил на снег большого черного глухаря, рассмеялся и сказал:
— Вот вам и сохатый! Ровно на тридцатой минуте смотрю, сидит царь-птица, а сохатого нет. Ну, думаю, чем пустым возвращаться, сшибу его, и сшиб.
— Вот как! — заметил Быканыров. — Однако, у лейтенанта глаз хороший.
— Не спорю, не спорю… — согласился Шелестов.
Таас Бас осторожно обнюхал убитую птицу. У собаки была такая поза, будто глухарь сейчас взлетит и бросится на нее.
Быканыров поднял глухаря, пощупал.
— Мало-мало суховат, старик-птица.
— Ничего, — сказала Эверстова. — На огоньке он помолодеет.
— Ну, за работу, товарищи, а то темнота наваливается, — подал команду Шелестов. — Силы распределим так: за тобой, отец, — обратился он к Быканырову, — дрова и костер. Я с лейтенантом буду разбивать палатку, а Надюша позаботится об обеде.
