– Заговоров у нас тут нет, это верно, – иронично улыбаясь, сказал дядя Иоганн. – И рация нигде не спрятана. Поэтому то, что сказал Вольф, вполне логично.
Обстановка разрядилась. Только сейчас Волк почувствовал, как напряжены нервы и насколько окаменели мышцы. Он незаметно перевел дух и расслабился.
– Но я часто встречался с совершенно нелогичными действиями властей, – тем же тоном продолжил Иоганн. – Нередко их логика как раз и состоит в отсутствии всякой логики. Поэтому этот довод меня не убедил.
Атмосфера вновь стала сгущаться. По спине Волка потекли струйки холодного пота.
– Зачем наш друг скупал паспорта? – Фогель перестал улыбаться. – Объяснить это можно по-разному. Он сам дал одно, вполне правдоподобное объяснение. Но существуют и другие. Если послушать Хмурого, его объяснение, несомненно, будет другим. Не так ли?
Хмурый оживленно закивал. Он торжествовал.
– То же касается пистолета. И у татуировок есть две правды. Похоже, они наносились много лет. Но есть непохожие похожести. Если власть сильно захочет, она может сделать все очень быстро. И очень правдоподобно. Поэтому и татуировки меня не убедили.
Эйно надел и тщательно поправил черную кепку. Теперь он вновь стал похож на эсэсовца. Парцвания сжал кулаки, почернел лицом Коныхин. Хмурый с угрожающим видом подошел ближе. Волк снова напрягся и изготовился к бою. Интересно, есть ли у них оружие? Хмурый в любом случае умрет первым, затем тот, кто окажется быстрее других. Наглядные примеры такого рода очень убедительны и мгновенно охладят пыл остальных. Но ненадолго. За время замешательства надо успеть выбежать из отряда и добежать до вахты. Вряд ли получится – слишком далеко. Лучше выброситься на запретку: по существующим инструкциям часовой пропускает убегающего и стреляет по преследователям. Это более реальный вариант.
– Да, я могу предположить, что Вольфа покрыли татуировками, чтобы он вошел к нам в доверие, – продолжал сторонник немецкой автономии. – Но много лет назад, когда Вольдемар был маленьким мальчиком, а я находился в гостях у его отца, в дом пришел милиционер и изъял самодельный пистолет. При этом он сказал, что Вольдемар дружит с преступниками, настоящими бандитами. Я не могу предположить, что это была уловка властей…
«А ведь была! – отстраненно подумал Вольф. – Иезуитская уловка, о которой, если бы не случай, мы бы никогда не узнали…»
– …и это был первый шаг Вольдемара по пути, который вполне логично привел его сюда. Вот в эту логику я вполне верю.
Парцвания разжал кулаки и хрустнул пальцами, Эйно снял кепку и без особого успеха пригладил редкие волосы, Хмурый будто невзначай сделал шаг назад.
– И еще, – Иоганн снова улыбнулся. – Если бы Вольф был тем, за кого его принял Хмурый, то он всячески бы пытался войти в доверие. А он не стал выдавать себя за противника режима и дал понять, что ему вообще наплевать на политическую борьбу. Поэтому я ему полностью доверяю.
Иоганн замолчал и обвел соратников внимательным взглядом.
– У кого есть другое мнение?
Наступила тишина.
– У тебя, Шалва? – требовательно спросил Фогель.
Парцвания покачал головой.
– У тебя, Виктор?
– Нет, – поколебавшись, ответил Азаров.
– Да все ты верно расписал! – восторженно улыбаясь, сказал Волосюк. – Вот голова у человека! Нам до него – как до неба!
– Убедительно, – кивнул Коныхин.
– Согласен, – не очень убежденно произнес Вялло.
– Тогда все сомнения сняты, – подвел итог Фогель. – Обвинения Хмурого не подтвердились. Он будет наказан. А теперь спать.
* * *
На следующий день в распиловочном цехе плохо закрепленная доска, соскользнув со штабеля, сломала Хмурому ключицу, руку в двух местах и расплющила ступню. Если это было обещанное наказание, то прекрасно организованное, если совпадение – то очень удачное. Как бы то ни было, вора увезли на больничку и у Вольфа отпала необходимость следить за подходящими сзади. Впрочем, в этот же день он обзавелся новыми врагами.
После вечерней проверки Парцвания и Якушев заспорили о правах и свободах.
– Нет, ты скажи, почему нельзя «Новый мир» выписывать? – с кавказским темпераментом кричал Шалва. – Я не говорю про другие журналы, про «Америку», например. Но ведь «Новый мир» – наш, советский журнал, там ни порнографии, ничего такого. На воле его свободно выписывают, продают в киосках. Почему мне запрещено?
– Потому что там Солженицына печатали, – объяснил Якушев. – Вдруг еще что-нибудь такое тиснут. А мы здесь прочтем…
– Солженицына по команде Хрущева напечатали. Ему даже хотели Ленинскую премию дать!
– Хрущеву? – еще сильнее вытаращился Якушев.
– Да нет! – Парцвания с досадой махнул рукой. – Хрущев Солженицыну хотел Ленинскую премию дать. Так почему нельзя? Журнал «Коммунист» – можно, «Политическое самообразование» – можно, «Огонек» – можно. А «Новый мир» нельзя! Это же не иностранный журнал!
– А иностранные разрешают, – сказал Якушев. – Вон Матрасов «Корею» выписал. Читает и хохочет – смешней «Крокодила»…
Со стороны умывальной послышались звуки ударов, возня, потом раздался жалобный крик. Узнав голос Шнитмана, Волк в три прыжка оказался на месте. Бледный как мел Яков Семенович сидел на полу, прислонившись к нарам, и зажимал рукой нос, из которого лилась кровь. Другой рукой он машинально отряхивал перепачканную рубаху, так что брызги летели во все стороны. Он был близок к потере сознания, но порывался подняться и, захлебываясь, бормотал:
– Меня никто никогда не бил… Ты за это ответишь, гнида… Я тебя достану…
Андрей Головко, вытирая запачканную кровью руку, пнул его ногой в бок.
– Заткнись, жидяра, насмерть забью!
Вольф схватил полицая за шиворот и оттащил в сторону:
– Ты что, дед? О душе пора думать, а не махаловки затевать!
Тот резко повернулся.
– Заткнись и не лезь! – гаркнул он с неожиданной и непривычной властной интонацией. – Стой тихо и дыши в тряпку, пока до тебя дело не дошло! Что ты про душу-то знаешь? Мне твоя немчура не только в душу наплевала, всю жисть искалечила! Паскуды! Я пацаном был, только восемнадцать стукнуло, они меня посулами сманили! Потом сами сбегли, а меня на муки бросили! И ты такой же гад!
– Долбанулся, старый? Шнитман-то тут при чем?
– Да при том! Ты с ним – два сапога пара! Жаль, не всех жидяр я передушил! Их с малолетства надо на штык сажать или в огонь… И вас, фашистов, туда же! Моя бы воля – я б вас рядом к стенке прислонил! А ну, беги, коли жить хочешь!
Вольф протянул руку, словно желая взять разбушевавшегося Головко за пуговицу.
– Ты, сука, что думаешь, – медленно и зловеще произнес он, – я твой фуфловый базар слушать буду?
Полицай смотрел на него в упор побелевшими от ненависти глазами. Сейчас он не казался стариком. Он явно ощущал на плечах черную форму и тяжесть винтовки в руках. Много лет назад беззащитные люди, встречая этот взгляд, испытывали безысходный животный ужас. И сейчас он смаковал сладость безвозвратно ушедших времен.
– В распыл пущу, фашистское семя! В ногах валяться будешь, сапоги лизать!
– Глохни, старый козел, – без выражения сказал Вольф. И ткнул его пальцем под грудь – быстрым, коротким движением, рядом с пуговицей, за которую, казалось, только что хотел ухватиться.
Будто машина времени перенесла Головко в современность, где не было ни формы, ни винтовки, ни власти, ни силы. Лицо его посинело, он согнулся, как перочинный нож, и, судорожно хватая ртом воздух, повалился на дощатый пол. В отряде наступила тишина, только всхлипывал Шнитман и сипел задыхающийся Головко.
– Ты чего к старику привязался? Никого моложе не нашел?
Плотная толпа осужденных окружила их плотным кольцом, голос раздался откуда-то сзади, и Вольф не сразу отыскал враждебное лицо Азарова.
– Ну ты-то моложе. Давай, иди сюда!
Тот не двинулся с места, только погрозил пальцем:
– Свои порядки здесь не заводи, Расписной. Жиды и немцы у нас командовать не будут.
– Это точно, мы на русской земле, – поддержал кто-то Азарова с другой стороны. Вольф перевел взгляд. Коныхин смотрел на него в упор, на лице явно читалась угроза. Рядом с тем же выражением стоял Титов.
– Да идите вы все в жопу! Я метлой трепать не привык. Кто хочет помахаться – выходите!
Но вызов принят не был. Толпа начала молча расходиться. Головко остался лежать на полу. Он не был никому нужен. Заступались не за него – выступали против Вольфа.
Волк подошел к Шнитману. Тот уже встал на ноги и платком оттирал перепачканное лицо. Кровотечение прекратилось.
– Ну как, нос дышит?
– Дышит вроде. Спасибо, Володенька, он бы меня и вправду насмерть забил.
– А с чего вы завелись?
– Не знаю. Ни с того ни с сего. Подошел и ударил. Меня никто никогда не бил! Я его… Я…
Шнитман осекся.
– Слушай, а тут Перепела знают?
– Вряд ли.
– А… А как же тогда?
