– Вряд ли.
– А… А как же тогда?
Он растерялся и даже стал ниже ростом. Но через минуту снова распрямился.
– Как ты его уделал! Раз – и все! Я и не заметил – а он уже подыхает! Где это ты так научился, неужели в тюрьме?
– А то где же? – ответил Вольф. – Тюрьма – школа жизни.
– Я тебе заплачу, – лихорадочно зашептал Шнитман. – Охраняй меня, Володенька, охраняй… А этого гада кончить надо, чтоб все узнали… Соглашайся, Володя, мне теперь надеяться не на кого! Деньги везде нужны…
Вольф усмехнулся:
– Странный ты человек, Яков Семенович. Деньги, деньги… Неужели еще не понял, что в тюрьме это не главное? Здесь здоровье нужно да везение. Фарт – по-нашему. За деньги их не купишь… И потом, мы в особорежимной зоне, тут деньги не ходят. У тебя они есть?
– Сейчас и вправду нет, отобрали. Но потом-то подгонят… Или на воле рассчитаюсь.
– Через двенадцать лет?
– Ну хочешь, скажи адрес – в Москве или где угодно, и туда каждый месяц будут бабки носить. Пока. Попомнишь мое слово – скоро на волю выйдем. Амнистия или указ какой – не знаю, но выйдем. Я тебя и там не забуду.
– Это пустой базар, Яков. Здесь расклады одни, на воле другие. Там пути-дорожки обычно расходятся.
– Нет, я коммерсант, я все рассчитал. Ты надежный и опытный человек. Скоро такие будут в большой цене.
– Когда «скоро»?
– Очень скоро. Начнется другая жизнь, у людей появятся большие деньги, им понадобятся охранники, телохранители, специалисты для всяких деликатных дел…
Вольф усмехнулся:
– Ладно, я за тебя подписку брошу[78]. Но убивать никого не буду, выбрось это из головы. И постарайся не заводить врагов. Потому что я тут долго не задержусь.
– Что?!
– Ничего. Я пошутил. А может, и не пошутил. Но меня в любой момент могут выдернуть на этап: за побег ведь положено добавить срок.
– А-а-а, вон ты о чем… Это будет плохо для меня. Очень плохо.
Шнитман расстроился.
* * *
Наступила короткая осень, стремительно холодало. Когда утреннее построение перед запуском в рабочую зону затягивалось, зэки ежились и втягивали головы в плечи. С каждым днем чувствовалось приближение зимы.
Станки в деревообрабатывающем цехе были немецкими, на станинах отчетливо читался год выпуска: 1929, 1932, 1935. Неизвестно, откуда поступили в ИТК-18 эти напоминающие о предвоенной дружбе с Германией реликты, но, несмотря на повышенный шум и вибрацию, работали они вполне нормально. Дядя Иоганн считал это символичным.
– Прошло полвека, а изготовленное на нашей исторической родине оборудование по-прежнему безотказно. И мы, немцы, находящиеся в неволе за свои убеждения, соприкасаемся с прекрасным вечным металлом, олицетворяющим силу и мощь нации, ее неуничтожимость. Когда мы победим, я поставлю эти станки на пьедестал!
Фогель был нарядчиком, он ходил в тщательно выглаженном синем халате, из нагрудного кармана которого торчали бланки нормовыработки и шариковая ручка. Каждый, кто работал в цехе, зависел от него, потому что выполнение плана позволяло лишний раз отовариться в ларьке, получить внеочередную посылку, а то и свидание. Дядя Иоганн неоднократно приписывал Вольфу объем работы, спасая его от штрафного изолятора, но каждый раз предупреждал:
– Не лезь на рожон, здесь ты подневольный человек, винтик в машине. Надо крутиться вместе со всеми ее шестеренками и маховиками, иначе тебя раздавит, как букашку. Ты можешь не быть передовиком, но должен выполнять выработку!
Однажды он специально подошел к распиловочному станку Вольфа. Гул двигателя и визг бешено крутящихся ножей делали разговор неслышным для окружающих.
– Сегодня тебя кум[79] вызовет. Вроде бы на профилактическую беседу. Но будь осторожен, от них можно ждать любой провокации.
Вольф кивнул, лишний раз подивившись его осведомленности. Значит, не только оперчасть имеет агентуру среди осужденных, но и у Фогеля есть осведомители в администрации! В принципе об этом следовало рассказать Климову, но скрупулезно следовать правилам не хотелось. В конце концов, дядя Иоганн и так достаточно пострадал от их семьи, зачем делать ему еще одну подлянку…
Черт! Именно об этом предупреждал полковник Ламов в курсе оперативной психологии! Сращивание – вот как называется этот феномен. Когда сотрудник утрачивает чувство противостояния с объектом разработки, начинает симпатизировать, сочувствовать, входить в его положение. Это может стать первым шагом на путь предательства. Нет, обязательно надо сказать Климову!
«Берегись, сзади!» – крикнул рыцарь с правой лопатки, и тут же встревоженно зарычал тигр. Словно сквозь узкую щель Вольф увидел цех за своей спиной. Подвешенный на цепи тельфера тяжелый мешок летел прямо на них с Фогелем.
– Атас! – Вольф с силой толкнул дядю Иоганна, так что тот отлетел на несколько метров, с трудом удержавшись на ногах, а сам резко присел. Мешок пролетел над головой и плюхнулся на прозрачные круги циркулярных ножей, вмиг изменивших тональность своего визга. В стороны полетели ошметки дерева, опилок, какие-то тряпки, куски застывшего клея и фанеры. Вольф оцепенел. Вместо них должны были разлететься его кишки и куски разорванной на части плоти.
– Какая сука?!
Он рванулся в глубину цеха, Фогель кинулся следом.
– Кто мусор вывозит? Кто?! Убью падлу!
Но у пульта никого не было. Через несколько минут прибежал испуганный Васьков. Выпученные глаза возбужденно блестели, широкий шрам контрастно белел на покрасневшем лице.
– Я ничего… Только подвесил мешок и поднял на три метра, как положено… На выходе тачек все равно не было, выгружать некуда, ждать надо, я и пошел отлить… А кто-то его опустил и направил в другую сторону!
Дядя Иоганн зловеще скривился:
– «Кто-то»! Как у тебя все просто… Если б Вольф не оглянулся, нас бы обоих как кегли положило, аккурат на ножи! Чтобы так траекторию рассчитать, надо большой опыт иметь…
Он схватил человека-лягушку за ворот:
– Ведь за пульт ты отвечаешь. И ответишь по полной программе, не сомневайся! Если правду не скажешь…
Вольф с удивлением отметил, что корректный и рассудительный дядя Иоганн преобразился: в голосе чувствовалась смертельная угроза.
Васьков дернулся, но освободиться не сумел.
– Я ни при чем! Игорь Якушев подтвердит – мы вместе вышли. А у двери эти, религиозники, шушукались. Филиппов, Титов, Коныхин. Я еще подумал: чего этот безъяйцевый здесь делает, он ведь на складе пашет…
– Ладно, иди пока, – рука Фогеля разжалась, и Васьков мгновенно исчез.
– Скопец три года на тельфере работал! – дядя Иоганн поднял палец. – Он мешок может на кружку с чаем поставить! Его работа…
– Они и на меня наезжали, – сказал Вольф. – Вроде как за полицая вступились. Но это понты, тут что-то другое…
Дядя Иоганн покачал головой:
– Дело не в тебе. Когда я в зону пришел, тут все идейные борцы были. Баланов, Хабарский, Цыпман… Шушера всякая в спецзону не попадала. Меня хорошо приняли: и статья серьезная, и срок, и идея. Почти сразу в правление вошел, с годами зубры уходили кто куда, так постепенно и бугром оказался. А в последнее время шелухи стало больше, чем порядочных людей. И все хотят погоду делать. Я им – как бельмо в глазу. Религиозники с националистами объединились, хотят свою власть установить, а для этого надо меня скинуть. А тут как раз ты появился. И силу показал. Значит, надо нас обоих убирать. Вот они и попытались. За малым не вышло. И как это ты обернулся!
Фогель осекся.
– А ведь ты не оборачивался… Как стоял спиной, так и оставался… Так и крикнул и толкнул… Я даже не понял вначале, думал, ты на меня напал! У тебя что – глаза на затылке?
Вольф развел руками:
– А ты ничего не слышал, дядя Иоганн? Ни крика, ни рычания тигриного?
– Какого рычания?! – дядя Иоганн вытаращил глаза, почти как человек-лягушка. – Мы что, в зоопарке?!
– Не знаю, что со мной… Видно, крыша едет. Я голос услышал – крик: «Берегись, сзади!» И тигр зарычал…
– Постой, Вольдемар, какой тигр? Откуда здесь тигры? – Фогель явно был выбит из колеи.
– Вот какой! – Вольф стянул рубаху и повернулся спиной. – На левой лопатке, видишь? Он и рычал! А крикнул рыцарь, видишь рыцаря?
– Гм… Но ведь это же рисунки… Они не могут рычать и говорить!
– Не могут. А у меня говорят.
– Это плохо. Как у тебя с наркотиками? В смысле раньше?
– С наркотой?
Вольф уже оправился от шока и жалел о своей откровенности. Его действительно предупредили татуировки – тигр и рыцарь. И опасность он увидел действительно спиной – глазами рыцаря, через узкую прорезь забрала. Но говорить об этом ни с кем нельзя. Особенно в зоне.
– Было, дело прошлое… Баловался…
– Вот и объяснение! – обрадовался Фогель. – Это обычная галлюцинация на почве абстиненции. А выручила тебя интуиция. Да и меня заодно. Только что ты спас мне жизнь! Это, конечно, Коныхин, его компания…
– Вот сучье! – выругался Вольф. – Надо им разбор учинить!
