3
Шмюккен-штрассе была погружена во мрак. Кругом было тихо, безлюдно. И хотя, к счастью, улегся свирепый норд-ост, мороз пощипывал уши. На звонок открыл высокий плотный мужчина, сказав:
— Битте эйнтретен! Гутен абенд![46]
Это был Манке. В прихожую вбежала веселая Шарлотта и, подождав, пока я разденусь, повела в столовую, где у горящего камина сидела фрау Манке.
Усадив меня поближе к огню, Шарлотта кивнула подруге:
— Пусть мужчины поговорят, а мы тем временем накроем на стол. Ужин по случаю приезда такого гостя готов. Найдется и ейн глас ваин аустринкен![47] — И направилась на кухню.
На первый взгляд Манке показался мне довольно недалеким, даже ограниченным. Правда, до этого с немцами приходилось встречаться мало. А вспомнив круглое «мужицкое» лицо Богрова, заключил: «Внешность обманчива», — и подобрался.
— Альзо?! — протянул он глядя в упор на меня, заключая в этом «Итак?!» и вопрос, и введение.
Не опуская глаза, я ответил тем же «Альзо?!». Потом, согласно договоренности с Павлом Ивановичем, протянул записную книжку, где, как я полагал, была шифровка. Потом поделился парижскими новостями и рассказал о своей недавней встрече с Байдалаковым и Поремским.
— Ваша задача, господин Дорба, раздобыть список фамилий военнопленных, переведенных в Вустрау, подчеркнув тех, кого считают самыми надежными. И хорошо бы знать, чем они определяют их надежность. Вы меня понимаете? Сможете?
Начальственный тон немца мне не понравился. Я вскочил, щелкнул каблуками и отрапортовал: «Так точно, господин пггурмбаннфюрер, вас понял!»
Немец смекнул все тут же, и уже другим тоном заметил:
— Надеюсь, найдется и контрпредложение?
— Мне думается, что энтеэсовцы отбирают людей на разный манер: тут и собственное желание, и высказывания во время задушевной беседы, и споры на самые разные темы; кроме того, наверное, есть и сексоты, зарабатывающие на рюмку шнапса и кусок колбасы. И мало ли еще что. Поэтому мой совет таков: вы называете мне десяток верных ребят в Цитенгорсте, а я постараюсь перевести их в Вустрау с тем, чтобы после прохождения курса выдвинул» их вожаками групп, перебрасываемых на Восток. А там они смогут либо перейти к партизанам, либо, раздобыв оружие, пробраться через линию фронта. О чем, кстати, мечтаю и я!..
— Согласен! Однако надеюсь, что вы какое-то время у нас поработаете. Потом я дам вам индульгенцию! — и взглянул на лежавшую на столе записную книжку, которую я ему недавно передал.
— Отсюда? — ткнул я пальцем в ту сторону.
— Натюрлих! — улыбнулся он впервые. — Абер, ман мус ейн штемпел махен![48]
Напряжение спало, тон стал дружелюбный, беседа потекла непринужденней. Под конец условились встречаться раз в неделю.
— Осматривайтесь, господин Йохан, ознакомляясь не спеша с обстановкой с людьми, и тогда окончательно разработаем план действия, — закончил Манке, поднимаясь, чтобы позвать дам.
За ужином, выпив два-три бокала доброго рейнвейна, я чуть захмелел. Сказалась усталость и насыщенный переживаниями день, и на моем лице и взглядах, бросаемых на Шарлотту, она могла, как по открытой книге, прочесть многое.
Не отставал и Манке, которого я уже называл Вилли.
— Это чудное вино, — разглагольствовал он, — рождают знаменитые виноградники древней Галлии, лозу которых перенесла в Германию в девятом веке супруга герцога Боривоя Людмила, принявшая христианство.
Видя, что муж пустился в рассуждения, фрау Манке поднялась, поблагодарила за ужин и, положив ему на плечо руку, стала прощаться.
«Интересно, — подумал я, — кто командует парадом?»
Через полчаса я уснул, как убитый... а под утро Шарлотта юркнула ко мне под одеяло, и я почувствовал ее горячее тело.
— Гутен морген, майн либхень![49] — и, лукаво на меня глядя, добавила: — Я так замерзла. Пришла погреться. Можно? Видишь, какой снег там на дворе? — и все теснее прижималась ко мне.
Поздно утром, когда усталая от любви и ласк Шарлотта заснула на моем плече, я, в полном упоении, какое-то время лежал, гордясь своей победой над красивой немкой. Но вскоре мой склонный к философствованию ум привел ряд ядовитых доводов: «Дамы в восхищении, а девицы льнут далеко не всегда к настоящему сильному духом и телом мужчине... Женщина всегда активней. И неизменно выбирает только она, предоставляя легковерным мужчинам воображать, что инициаторы они! Умные, если мужчина стоящий, держат его мертвой хваткой, нет — ищут другого. Глупые... Интересно, умна или глупа Шарлотта?..»
Потихоньку я освободил плечо и посмотрел на нее. Она, чуть посапывая, спала со счастливой улыбкой на губах... Так, поглядывая на немку, я задавал себе вопросы: «А ты, прелестная Шарлотта? Какая сила тебя поманила сюда? Задание Манке — проверить, чем дышит бывший начальник контрразведки НТС? Или повлекли флюиды добра, симпатии, которые излучали мои глаза, как ту привязавшуюся ко мне недавно в Париже беглую собаку, провожавшую меня, жалобно поглядывая и виляя хвостом, до самого порога, а потом уныло ждавшую моего выхода? Или просто соскучилась по мужчине?..»
Чтобы ее не разбудить, я тихонько прошел в ванную, умылся, оттуда направился в кухню, сварил по-турецки кофе, поставил чашки на поднос и распахнул дверь в спальню. Шарлотта лежала, закинув за голову руки, и улыбалась, ее большие глаза живым огнем сверкающих топазов смотрели на меня, и я прочел в них лучезарную радость. Не торжество победительницы, а, пожалуй... благодарность.
— Ты, Йохан, просто чудо! Ни один немец или австриец так не поступит.
— А откуда ты знаешь, как будет поступать австриец?
— Мой муж, как и я, из Вены. Он погиб во время аншлюса. Ты чем-то на него похож, внешне вы совсем разные, чем-то другим, сама не знаю...
— Но ты говорила, что ни один австриец не подаст кофе после такой сладко проведенной ночи.
— Насытив желудок и плоть, мужчина обычно становится ленив, во всяком случае до первого желания! Об этом твердили мне и мать, и бабушка, и три моих тетушки! Ха-ха-ха!
— И ты часто в этом убеждалась? — подковырнул я.
Она бросила на меня взгляд и нахмурилась, но тут же расправила брови и улыбнулась:
— Интересуешься? — она не сказала: «Ревнуешь?» — Опыт у меня небольшой: муж, потом немец-гестаповец, о котором вспоминаю с отвращением, и приехавший из Парижа таинственный русский, который оказался не тем, кого ждали. И Манке бранил жену за то, что привела его ко мне, а не к шлюхе Бетти, чтобы проверить, чем ты дышишь. Вилли я успокоила, пообещав это сделать самой. Так что выкладывай все, что на душе! Ха! Ха! Ха! Вот такая я глупая, а потому что — счастливая! А ты, ты разве не счастливый? Ха! Ха! Ха! Счастливые дурачки!
Весна стояла на пороге. Неподалеку от Берлина, в лагере Шарнгорст, безносая косила свои жертвы без устали. Похожие на обтянутые кожей скелеты военнопленные выползали из палаток погреть спину.
Старший в моей группе Федор Курбатов невесело прощался с оставшимися товарищами. Одни протягивал руку нехотя, другие пожимали ее крепко, а двое вовсе не подали.
«Надо будет взять их на заметку и поговорить. У сутулого шатена так злобно сверкнули глаза, что вряд ли это игра», — подумал я. И когда мы вышли из барака, спросил его фамилию у Курбатова.
— Силка Криволап, байт будто херсонский, из-под Александрии. Черт его разберет?! Недаром говорят: «Хохол не соврет, да и правды не скажет!»
— Лады, а теперь, Федор Петрович, собирайте группу. Грузовик стоит у ворот... Погода-то как разгулялась, а?
— Нынче двадцать второе марта! У нас на Дону старики гуторят: «День с ночью тягаются, равняются. Сорок сороков. Вторая весна идет-топает. Ежели сороки и галки прилетели — снег склюют, а кулики из заморья воду в клювах несут, а вешний жаворонок несет красно солнышко», — в глазах Курбатова мелькнула хитринка.
Направляясь к воротам, я думал: «С кем тут играет судьба? Что это? Искушение? Холодная справедливость говорит: "Оставь его, и вы будете квиты!" Значит, согласно древнему закону — око за око, зуб за зуб? Нет, нет! Надо его, Силку-дурака, выручить!» Перед глазами встало худое, старообразное лицо со впалыми щеками хмурого лагерника. Потом в памяти возникло из далеких лет другое лицо: нашего дворового мальчишки, сына прачки а вслед за ним наглое, злое третье лицо молодого «вояки» из банды Григорьева, в лихо надвинутой набекрень фуражке и винтовкой за плечами. Я повернул было назад, но подошла группа кандидатов в Вустрау во главе с Федором Курбатовым, и мы уехали.
В Шарнгорст я выбрался только в начале апреля и тут же вызвал Силку Криволапа.
— Ну-ка, погляди на меня внимательно, не узнаешь?
Он встрепенулся и уставился на меня. Потом лицо его стало жалким, виноватым, и он вымученно произнес:
— Панычу! Володя! — и опустил глаза.
