— И все-таки мне кажется, что дело обстоит не так просто. Ну не верю я, что все упирается только в коммерческий интерес, только в торговлю наркотиками — пусть даже в гигантских масштабах. Американцы наверняка тоже что-то учуяли, не зря ведь они в последнее время прямо наводнили Персию своими агентами.
— Разве их там не всегда было полно?
— Конечно. Но все-таки не столько. Я не видел такой суеты и паники на Ближнем Востоке с тех пор, как этот Филби сбежал из Бейрута.[40] Парни из Лэнгли явно пронюхали, что там затевается что-то серьезное.
— А как у нас сейчас обстоят отношения с Лэнгли? — спросил начальник штаба.
М. покачал головой:
— Боюсь, пока что по-прежнему. Довольно прохладные. А все этот Вьетнам. Пока политики о чем-то не договорятся с глазу на глаз или пока мы не пошлем туда какое-то количество войск, между нами будет оставаться… некоторая сдержанность.
— Получается, что в отношении Персии мы с американцами сидим в одной лодке, вот-вот готовой утонуть, но при этом не разговариваем друг с другом.
М. тяжело вздохнул:
— Вы совершенно правы, Билл. Вот почему нам так исключительно важно услышать что-то от Ноль-Ноль-Седьмого.
— А как дела у Ноль-Ноль-Четвертого? Есть хоть какая-то информация?
— Ни слуху ни духу. Что меня на самом деле беспокоит, так это сведения, полученные из Вашингтона. Они посылают в Тегеран агентов, чуть ли не заказывая специальные шпионские чартеры. Привлекают даже некоторых отставников, еще числящихся в резерве. В общем, «свистать всех наверх».
— А почему они так переполошились, мы на самом деле не знаем. Есть что-то, чего они нам не говорят.
М. молча кивнул.
На некоторое время в кабинете воцарилось тягостное молчание, потом начальник штаба сказал:
— Если Горнер вышел на русских и сумел договориться, чтобы использовать их экраноплан для транспортировки своего героина, значит, он должен с ними каким-то образом за это расплатиться.
— Но не деньгами, — сказал М. — Интересно, что вы по этому поводу думаете, вернее, совпадают ли наши с вами догадки на этот счет.
— Сэр, я полагаю, что не зря прослужил бок о бок с вами столько лет, — ответил начальник штаба.
М. положил погасшую трубку на стол и нажал клавишу переговорного устройства.
— Манипенни, — распорядился он, — соедините меня с премьер-министром.
— Горнер, вам повезло, что у меня руки связаны, — сказал Бонд сквозь зубы.
— Красиво сказано, Бонд, но я думаю, что мои люди в любом случае не позволили бы вам причинить мне хоть какой-то вред. — Горнер мотнул головой в сторону двоих вооруженных охранников, стоящих у дверей. — Неужели вам не хочется посмотреть на свою очаровательную подружку? Странно. Все остальные хотят. И, судя по шуму в цехе, даже очень хотят. Она им явно понравилась.
Бонд непроизвольно бросил взгляд в окно. Обнаженная Скарлетт почти бежала по стеклянной галерее, пытаясь прикрыть руками свою наготу; шедший позади нее охранник подгонял ее, тыча в спину прикладом автомата, а рабочие-рабы внизу громко орали и хохотали.
«Убейте Горнера, — вспомнил Бонд слова Поппи. — Теперь это единственное, что вы можете сделать. Убейте его».
Бонд подумал, что ему придется еще дожидаться, пока представится такая возможность, но уж тогда он убьет этого человека с превеликим удовольствием.
— Не беспокойтесь вы о девушках, — «утешил» его Горнер. — Это же сброд, представительницы самых низших слоев общества. Таких людей ваша империя всегда считала легко восполняемым расходным материалом.
Бонд выругался — лаконично, но очень грубо.
— Ну а если вы находите это зрелище слишком отталкивающим, — сказал Горнер, полностью успокоившийся и явно наслаждающийся произведенным эффектом, — можете вернуться в свою камеру.
Горнер жестом подозвал охранника и отдал ему какие-то краткие распоряжения на фарси.
— Ваша подружка скоро присоединится к вам, Бонд. Сегодня мы не будем отдавать ее рабочим. Пусть нагуляют аппетит.
Оказавшись один в камере, Бонд попытался придумать план побега. Конечно, можно было наброситься на часового и захватить его оружие, но для этого нужно хотя бы немного ослабить нейлоновые веревки, которыми связаны руки. Впрочем, нападение на часового не имеет смысла, пока нет хоть какого-нибудь плана спасения самого себя, Скарлетт и Поппи из логова Горнера.
Пока что, подумал Бонд, ему не остается ничего, кроме как выполнять указания Горнера и ждать дальнейшего развития событий. Рано или поздно Горнер наверняка сознательно или случайно посвятит его в какие-то детали своей предполагаемой «военной интервенции»; может быть, тогда у Бонда появится шанс передать в Лондон или хотя бы Дариусу в Тегеран сколько-нибудь стоящую информацию о готовящемся нападении. Может статься, что сам он в результате погибнет, но если нужные сведения попадут по назначению и все системы обороны будут приведены в боевую готовность, то он, по крайней мере, умрет с чувством выполненного долга.
Прошло восемь часов: ни еды, ни воды, ни Скарлетт. Бонд не то задремал, не то впал в забытье, из которого его вырвал свет, проникший в камеру из коридора через открывшуюся дверь. Его снова под дулами автоматов отконвоировали в кабинет Горнера. На этот раз рядом с хозяином стоял Шагрен.
— Что ж, Бонд, пора ехать на боевое задание, — сказал Горнер. — Можете рассматривать это как своего рода разведку перед главной операцией. Однако не забывайте, что иногда разведка боем бывает даже более опасной, чем сам бой. Вы можете погибнуть, но в любом случае будет занятно узнать, чего вы стоите в настоящем деле. И я уверен, что это будет вам очень интересно. И к тому же полезно. Узнаете, что вам еще есть чему поучиться. Я поручу вас заботам Шагрена, моего самого доверенного помощника и заместителя.
Человек в кепи, услышав свое имя, шагнул вперед. Затем он что-то негромко сказал охраннику, который щелкнул каблуками и вышел.
— Полагаю, настало время вам узнать немножко больше о Шагрене, — проговорил Горнер. — Его настоящее имя Фам Син Куок. Он воевал в Северном Вьетнаме — сами понимаете, на чьей стороне. Будучи убежденным коммунистом, он сражался против французов. Когда французы колонизировали Индокитай, они послали туда множество монахов и миссионеров. Религия уже не была в большом почете в самой Французской Республике, где, как известно, Церковь отделили от государства еще в тысяча семьсот восемьдесят девятом году; зато французы поставляли католицизм на экспорт — больше всего его сплавляли этим маленьким цветным человечкам, не стесняясь при этом грабить их страну. Я думаю, миссионерство заглушало в колонизаторах угрызения совести.
Охранник в сопровождении еще троих своих коллег вернулся. Они втащили в кабинет дрожащего рабочего в серой униформе, который тут же упал на колени, явно в ужасе от того, что его ожидало.
— Когда Шагрен и его товарищи по оружию входили в северовьетнамскую деревню, где дети посещали занятия в воскресной школе, они обычно щипцами вырывали язык местному проповеднику. После этого он уже больше не мог ничего проповедовать. Так мы и до сих пор поступаем с людьми, которые слишком много болтают.
Горнер кивнул Шагрену, который вытащил из кармана пару палочек, которые в Восточной Азии используются для еды. Двое охранников крепко схватили рабочего за руки, а Шагрен вставил палочки ему в уши.
— А так Шагрен поступал с детишками, которые слушали всякие библейские сказки.
Широко расставив ноги, Шагрен в следующую секунду изо всех сил ударил ладонями по торчащим из ушей рабочего палочкам, которые воткнулись глубоко в голову. Кровь хлынула у того из ушей, и он с диким криком повалился на пол.
— Ну вот, теперь он долго ничего не услышит, — сказал Горнер. — Пока у него не зарастут барабанные перепонки. К некоторым детям слух так и не вернулся.
Двое охранников выволокли кричащего рабочего за дверь, а еще двое остались в кабинете.
— Мне почему-то кажется, что вы хотели бы узнать, как Шагрен заработал свое прозвище. Это слово по-французски обозначает «боль» и «горе». Вообще занятно, что эти два понятия называются одним и тем же словом, вы не находите? Но дело не только в этом. В Шагрене есть нечто, что делает его практически идеальным солдатом, упорным, яростным и жестоким. Когда русские захватили нацистские концлагеря и освободили заключенных, им в руки попали документы, касающиеся медицинских экспериментов, которые там проводили врачи. Особое сверхсекретное подразделение советского министерства здравоохранения продолжило эти опыты и занималось ими еще долгие годы после войны. Впрочем, в отличие от нацистов, русские набирали добровольцев. Участникам экспериментов оплачивали все расходы и гарантировали значительное финансовое вознаграждение. Молва донесла весть об этом и до одной из коммунистических ячеек в Северном Вьетнаме, в которой состоял Шагрен. Он вызвался ехать добровольцем и таким образом попал в закрытую клинику в Омске. Одним из направлений исследований, которые вели русские военные врачи, было изучение неврологической основы психопатии — почему, например, некоторые люди не способны представить себе ощущения и чувства других. Психопаты не в состоянии спроецировать чужие ощущения и чувства на себя. В их сознании вообще полностью отсутствует концепт «другого человека». Доктора решили, что такая способность, вернее, отсутствие такой способности может быть полезно для военнослужащих и в особенности для агентов КГБ. В общем, если говорить короче, Шагрен стал одним из дюжины добровольцев, которым была проведена экспериментальная операция на мозге. Вскрытия психопатов показывали наличие у них некоторых отклонений от нормы в височных долях головного мозга. Вы следите за ходом моей мысли, Бонд?
