— Да это же давно было.
— Скоро опять будет.
— Да, по всей видимости.
— Я вот по ночам тележурнал «Пентхауз» стал смотреть.
— И что?
— А ничего. Нравится.
— А что не нравится?
— А все. То, что переселенные народы назад потекли; то, что они города другими именами называют. То, что поезда под откос стремятся, а самолеты так врезаются в сопки, что потом от них даже пыли не найти. И то, что великие заводы не работают. Не дымят исторические трубы.
— А может, срок им вышел?
— Трубам?
— Заводам. Новые времена, новые технологии.
— Технологии продажи жилья. Освободившегося от строителей этих самых заводов. Но за это придется, мой юный друг, ответить.
— Но не мне же?
— А может быть, и тебе. Ты-то что за птица?
— Я как и вы.
— Что «как я»?
— Чтобы заводы дымили.
— По производству памперсов? Я вот говорю с товарищем Сталиным. Я ему говорю, что мы «преступные» работы Ильича изъяли, почти по-скотски. Что вместо них?
— Вместо них, очевидно, враг народа Троцкий.
— Даже зарифмовать можно. Троцкий-скотский хутор. Читал я книжонку. Занятная.
— А как здорово акцент копируют? Замечали?
— Чей?
— Товарища Сталина.
— А ты не заметил, что его теперь почти не копируют? Только вот Шендерович изредка. Думаешь, почему?
— Боятся.
— Правильно. Мистика истории. Тоннель во времени и голубой фургон. Когда на Красной площади идет концерт какого-нибудь педераста…
— Вместо парада…
— Вот именно.
— Берлинскую стену разрушили м…ки.
— Одна страна, одна нация. Все нормально.
— Ты думаешь?
— Конечно. Германцы — наша последняя надежда.
— А товарищ Власов — спаситель России.
— Вот именно.
— И вопреки законам общественного развития, вопреки доктринам истории вдоль Немана…
— И вдоль Преголе…
— А чего это ты про Преголе…
— Да вам же эти места знакомы.
— Мне-то знакомы. А вот ты-то что там ищешь?
— Судьбу.
— Чью?
— Как бы ничью и чью-то одновременно.
— А близкое видение будущего?
— Будет примерно так. Однажды впередсмотрящий…
— Кто это?
— Ну, кто там будет на вахте?
— А кто будет?
— Не важно. Ну, например, я.
— Хорошо. Продолжай.
— Однажды впередсмотрящий крикнет…
— «Земля!»
— Нет. Он крикнет: «Погасла!»
— Кто погасла?
— Не кто, а что. Звезда Люцифера. За гранью воды и неба погаснет звезда Люцифера. И в покинутые русскими балтийские порты вернется преданная вера.
— Какие порты имеешь в виду?
— Ревель, Мемель, Либаву, Ригу, Вентспилс, Кенигсберг, Тильзит.
— Так, так, так… и что потом?
— Следуя законам силы, права и истины, наши порты опять заговорят.
— А каким этот день будет? Безоблачным?
— Нет. В этот день пройдет дождь по всем историческим границам империи. По истинным. Мир не терпит пустоты, а приказ по флоту все еще хранится.
— Думаешь, есть приказ?
— И не только приказ. На тайных арсеналах есть последнее оружие возмездия. И в вахтенных журналах грядущего запишут этот день и фамилии младших командиров, которым приказ будет поручен.
— Так, так, так…
— На утренних причалах построятся десантники, которые будут горды возмездием.
— Ты хорошо это сказал. Я, кажется, верю тебе.
— А если верите, ответьте на вопрос.
— О том, что я искал и где нашел в тот достопамятный месяц в Восточной Пруссии?
— И за что получил Звезду Героя?
— И за что получил Звезду Героя.
— А что вообще происходит? Зачем все это? Лежит себе это нечто под землей, под бетонными плитами, в бункерах, куда ведут затопленные коридоры. И заминированные.
— И этими коридорами вот-вот пойдут хорошо знакомые вам личности.
— Кто бы это мог быть?
— Германцы. А может, литовцы с ними будут. А может, и американцы. Кенигсберг решено отдать, дедушка.
— Кем?
— А вы не догадываетесь?
— Ну, раз хотят, значит, отдадут.
— А что это вы территориями разбрасываетесь?
— Я же тут сбоку припека.
— Вот не скажите. Это же ваше главное дело жизни было. В том бункере.
— И что тебе даст этот бункер?
— Я вам оперативные планы открывать не могу. Будем в бункере раньше германцев, сможем сорвать операцию.
— Одну сорвете, другая пройдет успешно.
— Не пройдет.
— Почему?
— А вы с товарищем Сталиным поговорите ночью. О текущем моменте.
— Что, начнется?
— Уже началось.
— Поклянись.
— Да хватит, право…
— Обманешь, из-под земли достану.
— Да вы кому это говорите-то, вообще…
— Ладно. Не обижайся.
Примерно через два часа Олег Сергеевич начал говорить и рассказал мне многое…
Присутствие группы Штока в городе обнаружилось на следующий же день. Таким образом, и Бухтояров вынужден был вернуться в город. А город разительно изменился. Можно было подумать, все, кто был задействован в Москве, кто перекрывал Звереву пути ухода, кто выпустил все же его и Бухтоярова, оказались сейчас в Кенигсберге. К вечеру следующего дня выяснилось, что команда Штока, видевшая Зверева, используется Господином Ши на все сто. Каждому придали группу сопровождения, и теперь все четверо перемещались по всем злачным местам, выезжали по предположительным вариантам в гостиницы, на вокзалы. Фотографии наших героев сопротивления красовались на всех стендах «Их разыскивает милиция» как чрезвычайно опасных преступников. Наконец прошли ориентировки и по телевидению. Вначале в сводках МВД, затем просто в городских новостях. Каким образом они могли сейчас помешать Господину Ши и его немецким друзьям? Только иррациональным. Но в руках Бухтоярова находилось содержимое герметичного сейфа из пруда господина Лемке. Или Ивана Пирогова. Кому как больше нравится. И вот это, кажется, могло помешать. Наконец квартира, где скрывался Юрий Иванович, была обнаружена, и более того, на квартиру эту имел неосторожность, впрочем, какая к черту неосторожность — необходимость прибыть и Бухтояров. Ловушка захлопнулась. Одновременно были арестованы люди из прикрытия Бухтоярова в МВД. Наджибулла ушел. Пока…
— …Ну что, Юрий Иванович, боишься смерти? — спрашивал на блокированной квартире Зверева его давний товарищ по некоммерческому риску — Охотовед.
— Боюсь.
— Только нас прежде пытать будут. По полной программе.
— Чертежи искать?
— Точно.
— А они не здесь.
— Вот именно.
— Ты как думаешь, слушают нас сейчас?
— Естественно. Направленным способом через стекло. Возможно, уже есть нашлепки на двери, или рассверлены полы в квартире наверху.
— А как думаешь, что там слышно?
— А ничего.
— Верно. Я генератор помех включил. У меня много всякого добра с собой. Видишь, какая огромная сумка? И, однако, давай поспешать. Думаю, у нас времени около часа. Они сейчас ждут указаний, а указания не спешат. Требуются согласования. Нам же лучше отсюда выйти. Так что теперь в этом городе со спорной судьбой мы одни. Активисты из сочувствующих не в счет.
Не следовало пускать в эту квартиру Бухтоярова.
Потому что в данную минуту он облачался в спецсредства защиты, которые рядовой обыватель в свое время очень часто мог видеть на бойцах группы «Альфа».
Поход Штока в направлении преисподней остановили люди Господина Ши из ФСБ. В приватной беседе, буквально перед самым походом, они настоятельно не советовали не только брать Зверева с собой, но и вообще никуда сейчас не ходить. Вернуться домой, вещи распаковать, заниматься каким-нибудь спокойным невредным делом, но при всем при том и нечто вроде подписки о невыезде взяли.
Шток — человек серьезный, жизнь повидал, приключений не ищет. Есть у него свой маленький бизнес, отложено кое-что на будущее. Приходят начальники, уходят, а то, что под землей, остается, и никто, кроме Штока, лучше это хозяйство не знает.
Шток — человек совсем не простой. Знаком с закрытыми документами. Во время всеобщего бардака и открытия сейфов, которые, впрочем, потом закрылись, добрался до папок и протоколов об изучении того хозяйства, что под Кенигсбергом оставалось, и не только под ним. Работал тогда то ли лаборантом, то ли электриком возле этих бумаг. Экспедиции в свое время предпринимались масштабные. Но сразу после взятия города специальные группы немцев ушли по коммуникациям вниз, к объектам. Город пал слишком быстро. «Запереть» объекты не успели. И начались бои местного значения. «U»-образные колодцы, «W»-образные, третьи уровни, четвертые, вода, появлявшаяся невесть откуда, мины, газ и кое-что еще, после чего всякие работы были прекращены, поскольку реальная возможность попадания боевых отравляющих веществ внизу существовала. Потом под городом оказались и литовцы, которых СМЕРШ выдавливал из их родных лесов и бункеров. Прекратился интерес русских к «хозяйству», прекратились и бои с «оборотнями». Хранители очага еще некоторое неопределенно долгое время работали под землей, а сделав свое дело, наглухо закрыв проходы, построив многоступенчатую защиту, ушли, растворились как бы сами по себе. Но ушли не одни. Как-то очень некрасиво, впопыхах покинули этот мир многие из тех, кто имел отношение к экспедициям в запретный мир. Кто опился трофейного или своего шнапса и не проснулся, кого пристрелили на охоте, кто утонул в огромной ванне бывшего хозяина во время неизбежного сердечного приступа. Время не пощадило ни генералов, ни старшин, ни младших чинов. Личные дела «ловцов жемчуга» были у меня в работе достаточно долгое время. Они просто-напросто были зачищены, как это теперь называют и как называли, впрочем, и тогда в специфической среде.
