Зажмурившись, чтобы не видеть маячащую перед ней физиономию, Лиззи Браво заговорила. Вначале она останавливалась, как бы спрашивая себя, стоит ли быть с корейцем абсолютно откровенной, но Бондарь подгонял ее, понимая, что секретные сведения уже не имеют значения. Яхту раскачивало все сильнее, волны гулко ударялись в борт, паяльная лампа скользила по столу, как живая. Каким бы ни был конец драмы, а наступит он задолго до рассвета. Либо смертью Бондаря и Лиззи, либо крушением «Летучей рыбы»: либо одновременной гибелью яхты и всех, кто на ней находился. Запираться и юлить не было смысла. Все было просто, предельно просто.
– Ну, что ж, – протянул Председатель, когда Лиззи умолкла, прикусив губу. – Будем считать, что мисс американка заслужила некоторую передышку. – Он встал и повернулся к Бондарю. – Теперь твой черед, капитан Женя. Сухопутный капитан, столь сведущий в приемах самообороны как с оружием, так и без оного. Тебя взбодрить? Или обойдемся без огонька?
Радуясь, что кореец оставил Лиззи в покое, Бондарь заговорил.
Рассказ занял десять минут, еще столько же времени ушло на наводящие вопросы и уточнения. Обдумав все, что рассказали пленники, Председатель насмешливо произнес:
– Что ж, товарищи шпионы, я поздравляю вас с тем, что наша беседа прошла столь гармонично. Дело могло осложниться, будь это сугубо мужской разговор. Дамы в таких случаях весьма полезны, согласен, Женя?
«Ты еще не знаешь, что такое настоящий мужской разговор», – зловеще отметил про себя Бондарь и неохотно разомкнул плотно стиснутые челюсти, чтобы процедить:
– Согласен. Что дальше?
– Дальше? – Председатель попробовал пальцем лампу. – Дальше опять будем разводить огонь.
– Какой в этом смысл? – возмутился Бондарь. – Зачем пытки, когда ты и без них все знаешь?
– Зачем пытки? Ты не понимаешь? Что может быть увлекательнее? – Председатель извлек из кармана френча спичечный коробок и потряс его в воздухе, заинтересованно прислушиваясь к тарахтению внутри. – Во мне сохранилось много детского, непосредственного, Женя, – сообщил Председатель. – Мальчиком я любил жечь муравьев и отрывать лапки кузнечикам. Спустя годы насекомые мне наскучили, тогда я заменил их людьми, вот и все. Просто наступил ваш черед. – Он благожелательно улыбнулся и положил коробок на стол. – А что, есть возражения?
Лиззи задергалась в своем кресле, но боль в запястьях и лодыжках заставила американку утихомириться.
– Ты не справишься с яхтой, – напомнил помрачневший Бондарь Председателю. Тот торжествующе засмеялся:
– Ошибаешься. Я внимательно наблюдал за тобой, когда ты разыгрывал из себя опытного морского волка. И теперь справлюсь с «Летучей рыбой» сам.
– А если нет? – скучно спросил Бондарь. Судя по дрогнувшим щекам Председателя, такое предположение пришлось ему не по нраву.
– Увидим, – заявил он. – Я намереваюсь провести маленькие испытания прямо сейчас. Сниму корабль с якоря, проплыву сотню метров, и тогда…
– Не слишком ли рискованно? – полюбопытствовал Бондарь таким тоном, словно речь шла о какой-то отвлеченной проблеме, никак не затрагивающей его лично.
– Я рискую на протяжении многих лет, и пока что удача мне улыбалась. – В подтверждение своим словам Председатель мимолетно обнажил зубы, бессознательно скопировав оскалившегося бульдога. – Короче, я намерен исполнить свой замысел, пока не разыгралась настоящая буря.
– Мы не станем желать вам удачи, – обронила Лиззи. Ее губы от беспрестанных покусываний сделались ярко-вишневыми.
«Словно вареньем все это время объедалась», – подумал Бондарь.
– И правильно сделаете, – кивнул Председатель. Схватившись за привинченный к полу стол, чтобы не упасть, он пояснил:
– Если пробный рейс пройдет удачно, я вернусь и закончу начатое. – Он показал подбородком на лампу и спичечный коробок, елозящие по раскачивающемуся столу. – Молитесь о том, чтобы я оказался некудышним штурманом. В этом случае придется отложить забаву до лучших времен, а тебя, Женя, поставить к штурвалу.
Председатель уставился на Бондаря.
– Выкуси! – прорычал капитан, жалея, что не имеет возможности показать жестом, какой именно предмет имеется в виду. Но Председатель его понял. Он внимательно посмотрел на американку и произнес:
– Тогда я попрошу товарища Лиззи Браво помочь мне убедить тебя, Женя, не упрямиться понапрасну. Женщины уязвимы и впечатлительны. Может быть, для начала я сожгу Лиззи волосы на голове, а может, что-нибудь другое. – Председатель лучезарно улыбнулся. – Будь уверен, Женя, она будет кричать так самозабвенно, так страстно, как никогда не делала этого в постели. Ты не сможешь ей отказать.
– Я не закричу! – возразила Лиззи. Мужчины, состязающиеся в прочности скрестившихся взглядов, не удостоили ее вниманием. Точно так же они отнеслись бы к заверениям маленькой девочки, решившей никогда не спать, чтобы не видеть ночных кошмаров. Трогательно, но неубедительно.
– А ты не допускаешь такой возможности, что бомбы взорвутся от удара о скалу? – спросил обретший прежнее хладнокровие Бондарь. – Сколько мегатонн у нас под ногами, Константин Ли? Представляешь, как они рванут при столкновении с островом?
– Во-первых, – рассудительно ответил Председатель, – бомбы не снабжены запалами. Запалы хранятся отдельно, поэтому бомбы безопасны, как бревна. – Во-вторых, посадить «Летучую рыбу» на мель у меня столько же шансов, сколько у тебя, Женя. Ты ведь сам признался, что никогда не управлял кораблями и абсолютно не знаешь фарватера.
– Но некоторый опыт у меня все же появился, – заметил Бондарь.
Все это время он пытался ослабить путы на руках и ногах, однако морской канат не поддавался усилиям. Создавалось такое впечатление, что узлы затянулись даже крепче.
– Минут через двадцать мы окажемся в равных условиях, – заявил Председатель. – И как только я решу, что мой опыт ничем не уступает твоему, настанет Время Проявления Истинной Сущности Человека.
Высокопарное выражение принадлежало Тому, чье имя не принято произносить вслух. В отличие от большинства других афоризмов Величайшего оно не цитировалось в учебниках, книгах и газетах. Его знали лишь просвещенные. Такие, как Константин Ли.
Сегодня на родине о нем помнили, на него возлагались большие надежды. А завтра? Все зависело от успеха предприятия. Стоит Председателю Ли обмануть надежды своего главного и единственного господина, как для него самого наступит Время Проявления Истинной Сущности Человека.
Время пыток.
Ходили слухи, что ни один допрос государственной важности не проходил без личного участия Величайшего. В одном из Его кабинетов висел специальный халат, покрытый бурыми пятнами, и лежала циновка, которую тоже никогда не отмывали от подобных пятен. Когда Он выходил из своего кабинета, одетый в этот халат, со свернутой в рулон циновкой под мышкой и шел подземными коридорами, об этом сразу становилось известно. Даже видавшие виды сотрудники Разведывательного Отдела Генерального Штаба Армии замолкали и склонялись над столами, боясь привлечь к себе внимание Величайшего.
Шепотом рассказывали, что он входил в камеру, аккуратно расстилал циновку и усаживался напротив мужчины или женщины, прикованных к столбу пыток. Внимательно глядя в глаза жертвы, Он тихо произносил номер какой-нибудь из Шестидесяти Шести Процедур, Способствующих Откровенности. Специалисты с ходу понимали, что от них требуется, и принимались за дело. А Величайший не отрывал глаз от лица жертвы, вдыхая запахи слез, пота и крови, как аромат душистых цветов. В зависимости от того, насколько менялось выражение лица допрашиваемого, отдавался приказ об изменении пытки (например, номер 22 или номер 40), после чего истязания возобновлялись. Когда силы и самообладание покидали жертву и начинались мольбы о милосердии, Величайший приговаривал отеческим голосом: «Ну-ну, товарищ, не надо плакать. Расскажи мне все, и страдания прекратятся. Хочешь, чтобы все поскорее закончилось? Поверь, я тоже этого хочу. Говори правду, и тебя уведут отсюда. Тебя ждет мягкая удобная постель, ты уснешь и забудешь обо всем, обо всем».
Но если Величайший видел в глазах жертвы упрямство, Он укоризненно произносил другие слова: «Ты глуп, а глупые люди обречены на страдания. Боль, которую ты перенес, – это только начало, пустяк. Не веришь? Тогда, товарищ, мы будем вынуждены попробовать что-то другое».
Специалисты снова меняли инструменты и методы пытки, а Величайший сидел и наблюдал, как сознание и жизнь медленно покидают человека.
Но подобное случалось очень редко. Мало кто обладал такой силой воли, чтобы пройти до конца круги ада подземных застенков, мало кто отказывался подчиниться отеческому голосу, сулящему тишину и покой. Истязаемые почти всегда сдавались, потому что Величайший инстинктивно угадывал момент, когда взрослый сильный человек превращался в беспомощного ребенка, способного лишь хныкать и размазывать сопли по лицу.
