Иногда Председатель Ли представлял себе, как подобная метаморфоза происходит с ним самим, и тогда смерть в открытом море казалась ему куда предпочтительнее провала операции. Он твердо решил перерезать себе глотку в случае катастрофы, но это не избавило его от постоянного тягостного страха, поселившегося в сердце. Истязания других людей отчасти приглушали этот страх, хотя не рассеивали его полностью. И все же это было лучше, чем ничего. Чужие унижения и страдания помогали забыть о том, что Председатель может очутиться в точно таком же незавидном положении. Так почему проклятый русский и его американская потаскушка упорно не желают унижаться и молить о пощаде? Почему они не вопят от ужаса, не проявляют должного уважения к Председателю, не обещают исполнять его малейшие прихоти? Что есть в них такого, чего не достает ему самому? И подчиняясь непреодолимому стремлению проникнуть в тайну чужого мужества, Председатель тихо спросил:
– Скажите правду, вам не страшно? Вы не хотите попросить меня о снисхождении? – В его взгляде появилось что-то похожее на жалобное выражение. – Вы, оба, ну, скажите же что-нибудь! Не сидите, как две бесчувственные мумии. Что вы думаете о своем поражении? Разве вы не считаете, что я обставил вас по всем статьям?.. Я, – Председатель ударил себя кулаком в грудь, – я переиграл ФСБ и ЦРУ, вместе взятые! Как вам такая горькая пилюля? Не стоит поперек горла?
– Насчет пилюль, – обронил Бондарь, глядя на распаренную физиономию Председателя. – Без них тебе действительно не обойтись, Константин Ли. – Вся твоя биография – сплошная история болезни. Прогрессирующая паранойя, вот как это называется. Навязчивый бред. Мания величия плюс мания преследования в одной упаковке. Лечиться не пробовал? – Бондарь улыбнулся уголком рта. – По глазам вижу, что нет. Так я и думал. Чего еще ожидать от бешеной собаки, брызгающей слюной? Медицина тут бессильна. Таких, как ты, Константин Ли, отстреливают. Впрочем, есть еще один выход – самоубийство. Параноики часто кончают с собой. Привяжись к якорю и прыгай в воду, пока тебя не лишили такой возможности.
С каждым словом Бондаря лицо Председателя все сильнее искажалось гневом, глаза наливались кровью, пот градом катился с подбородка, рот приоткрылся, обнажая расставленные веером зубы, струйка слюны поползла и повисла над стоячим воротником френча.
Бондарь видел, что довел корейца до исступления, и сделал это намеренно. Нужно было добиться того, чтобы Председатель совершенно потерял голову от гнева. Чтобы выскочил из каюты, как ошпаренный, оставив на столе паяльную лампу и спички.
Результат превзошел все ожидания. Шумно хватая ртом воздух, Председатель метнулся в угол, схватил уже знакомую Бондарю дубинку и пустил ее в ход, выкрикивая что-то невразумительное. Наносимые удары были столь яростными, что Лиззи зажмурилась, не в силах наблюдать за тем, как избивают ее любимого. Председатель неистовствовал долго. Один раз ему даже пришлось поднимать с пола кресло вместе с привязанным Бондарем. Наконец дубинка выпала из усталой руки и с грохотом покатилась по пляшущему под ногами полу.
– Для начала хватит, – пропыхтел Председатель, вытирая вспотевшие ладони о штаны. Пошатываясь, как пьяный, он добрался до двери и обратился к Лиззи через безжизненно мотающуюся голову Бондаря: – Думаю, продолжение будет более впечатляющим. Когда твой дружок очнется, передай ему, что я предвкушаю новую встречу. К утру вы оба превратитесь в обугленные трупы. Интересно, акулам придется по вкусу мое угощение? Подозреваю, что до сих пор им не предлагали полакомиться поджаренной человечиной.
Лиззи снова закрыла глаза. Дверь хлопнула, как закрывшаяся крышка гроба.
Бондарь с трудом поднял голову и попытался улыбнуться разбитым ртом.
– Неужели было обязательно доводить его до бешенства? – выкрикнула Лиззи с отчаянием.
– Обязательно.
– Но зачем, зачем?
– Чтобы товарищ председатель не успел подумать, – не слишком внятно ответил Бондарь.
Лиззи с ужасом посмотрела на его расквашенное лицо:
– Ты весь в крови.
– Порядок, – хрипло произнес Бондарь. – Не беспокойся. Человечество мы спасем. Если не все, то некоторую его часть.
– Кого ты имеешь в виду?
– Тебя и себя, кого же еще.
– У тебя есть план? – приободрилась Лиззи.
– Само собой. Как только вернусь в Москву, сразу же отправлюсь в стоматологию. – Бондарь сплюнул и поморщился, услышав костяной стук прокатившегося по полу зуба.
– Плохой план, Женя. Неправильный.
– У тебя есть лучше?
– Тебе надо к хирургу, а не к стоматологу, – решительно произнесла Лиззи. – Бровь рассечена, переносица распухла…
– Голова обвязана, кровь на рукаве, – пробормотал Бондарь, – след кровавый стелется по сырой траве.
– Эй, эй! Ты опять бредишь?
– С чего бы мне бредить? Череп вроде не проломлен. – Бондарь подвигался, оценивая масштаб полученных увечий. – Плечо, правда, побаливает, и дышать трудновато.
– Неудивительно, – сказала прослезившаяся Лиззи. – Ведь этот узкоглазый колотил тебя, как ненормальный. Я слышала треск.
– У него лопнули штаны от усердия? – попробовал отшутиться Бондарь.
– У тебя ребра хрустели!
– Ерунда. До свадьбы заживет.
Лиззи подалась вперед так порывисто, что едва не упала вместе с креслом:
– До свадьбы? До какой свадьбы? С кем?
Слишком опасная была затронута тема, чтобы развивать ее дальше. Не ответив американке, Бондарь посмотрел на лампу. Каждое движение головой отдавалось болью, словно ею вдосталь поиграли в футбол, прежде чем присобачить обратно. Однако серьезных травм не наблюдалось, насколько можно было судить, не имея возможности пошевелить ни рукой, ни ногой. Константин Ли дубасил беззащитного пленника неумело, в слепой ярости.
– Так, – задумчиво произнес Бондарь. – Полагаю, у нас все получится.
– Хотелось бы, – сказала Лиззи. Она неотрывно наблюдала за Бондарем, испытывая странную смесь сочувствия и восхищения. Глаза на его перепачканном кровью лице заплыли, отчего казались сонными, однако напряженная линия челюсти свидетельствовала о крайней степени сосредоточенной решимости. Лиззи буквально кожей чувствовала, как Бондарь собирает волю в кулак. Концентрирует ее. Накапливает силы перед отчаянным броском.
Это не было иллюзией. Когда Бондарь снова взглянул на Лиззи, его глаза блестели, как у влюбленного юноши, способного перевернуть мир.
– Спички, – сказал он, кивнув на стол. – Я спровоцировал товарища председателя, чтобы он не додумался сунуть коробок в карман. Теперь нам обоим предстоит физическая разминка. Делай, как я. – Бондарь принялся осторожно раскачивать свое кресло, сантиметр за сантиметром приближая его к столу. – Получается?
– Угу, – пропыхтела Лиззи, осваивающая новый способ передвижения.
– Твоя задача – подобраться ко мне вплотную. Только, не упади, ради бога. Иначе все пропало.
– Что?
– Не будем тратить время на разговоры, – прерывисто произнес Бондарь. – Следует поспешить, не то лампа совсем остынет.
Ничего не понимая и думая, что затея напоминает какую-то странную детскую игру, Лиззи стала осторожно раскачиваться в нужном направлении. Иногда волны помогали ей, а иногда мешали. Вскоре американка приноровилась к их ритму, и дело пошло на лад. Широко расставленные ножки кресла охотно скользили под уклон, когда пол каюты наклонялся в сторону Бондаря.
Сам он, добравшись до стола, сильно откинулся назад и резко бросился грудью на стол. Хватая коробок, он сильно ушиб подбородок, зато крепко стиснул его зубами. Вставшее на дыбы кресло попыталось опрокинуться на спинку, но Бондарь сумел укротить его, всем весом налегая на подлокотники.
Шурух! Передние ножки ударились об пол и застыли, как вкопанные. Кресло было слишком тяжелым, чтобы реагировать на качку. Бондарь был слишком осторожен и расчетлив, чтобы упустить свой шанс.
Лиззи до самого конца не верила в успех, однако они сделали это. Сделали вместе. Ее до сих пор сотрясала нервная дрожь. Еще бы! Малейший просчет, одно неверное движение – и все пошло бы насмарку. Лишь сверхъестественное спокойствие Бондаря помогло американке выполнить все, что от нее требовалось. В том, как сблизились их лица, когда спичечный коробок переходил из мужского рта в женский, не было ничего сексуального, однако грудь Лиззи окаменела, пока Бондарь зубами снимал с нее лоскуты разрезанного бюстгальтера, Лиззи старательно глотала набегающую слюну. Ни в коем случае нельзя было намочить коробок, зажатый между зубами – ни при каких обстоятельствах.
Лиззи справилась с этой задачей. Непонятно как, но справилась. И Бондарь, соорудивший перед собой кучу тряпья, одобрительно сказал:
– Молодец. Умница.
– Га-га-гу, – промычала Лиззи, из оскаленного рта которой торчал спичечный коробок. Что означало: «Стараюсь».
