– Обычно я предлагаю людям вроде вас три равноценных варианта, – сухо сообщил ему Громов, не повышая голоса.
– Какие? – быстро спросил Минин, весь напрягшись, чтобы не пропустить ни одного слова. В голове у него шумело, как в канализационной трубе во время стока. Но это шумела не вода, а кровь. Та самая, которой в жилах оставалось все меньше и меньше. – Какие варианты? – повторил он, заподозрив, что его слабый голос остался неуслышанным.
– Перечисляю, – сказал Громов. – В подобной ситуации можно попытаться сбежать, попытаться убить меня и, наконец, застрелиться самому. – Он помолчал, давая собеседнику вникнуть в сказанное, после чего бесстрастно продолжил: – Первый вариант по причине ранения в ногу отпадает. Остается два. Какой вы предпочитаете?
Минин покосился на свой пистолет, до которого было рукой подать. Ручеек, отделившийся от кровавой лужицы, почти достиг его рукоятки. А за спиной Громова гудели отъезжающие машины. Завороженно глядя на их удаляющиеся рубиновые огоньки, Минин прошептал:
– Я сам.
– Громче! – потребовал Громов.
– Я сам, – повторил Минин, облизав шершавые, как наждак, губы.
– Тогда можешь взять свое оружие.
Поза Громова нисколько не изменилась. Чтобы выстрелить, ему нужно было сначала отбросить полу пиджака, выхватить из-за пояса револьвер, взвести курок, прицелиться, нажать на спусковой крючок. Масса движений, тогда как Минину их требовалось вдвое меньше. Его пистолет стоял на боевом взводе. Он осторожно положил ладонь на рукоятку и вопросительно взглянул на противника.
– Смелее, – ободряюще кивнул тот. – Это не так страшно, как кажется.
Пальцы Минина медленно обхватили рукоять пистолета. Громов стоял на расстоянии нескольких шагов, расправив плечи словно специально для того, чтобы в него было легче попасть. Его бойцы по-прежнему оставались в отдалении. Он был совсем один, как и Минин. Они остались вдвоем на целом свете. Глаза в глаза. Ствол на ствол. Пуля на пулю.
Выстрелить, доползти до края дороги, скатиться по склону вниз. Это был четвертый вариант, не учтенный Громовым. Зато Минин сделал ставку именно на него. Он медленно поднял пистолет, демонстративно держа его дулом вверх. Понадобилась секунда, чтобы поднести его к виску. Ровно столько же требовалось Минину, чтобы направить оружие на утратившего бдительность противника.
– Прощайте, – сказал Минин, все еще не решаясь оторвать дуло от виска.
Громов покачал головой:
– Это лишнее. Не надо патетики.
– Хорошо, – смиренно согласился Минин и внезапно направил ствол на возвышающуюся перед ним фигуру.
Он так и не понял, когда и как Громов успел достать револьвер и выстрелить. Просто увидел вспышку и услышал оглушительный грохот внутри собственной черепной коробки. Туда словно громадный гвоздь загнали с размаху: бац!
Минин опрокинулся назад. Его падение в темноту длилось бесконечно долго и продолжалось даже после того, как его продырявленная голова глухо ударилась об асфальт.
* * *
Всю обратную дорогу в салоне джипа молчали, как будто мчались в нем сквозь ночь мертвецы, а не живые люди.
На самом деле покойник был только один – не такой уж старший лейтенант Серегин, которого держали на коленях трое его бойцов, усевшихся на заднем сиденье. Один расположился рядом с Громовым, но он вел себя так, словно в упор не видел ничего, кроме темноты за боковым окном.
Громов на беседу не напрашивался. В смерти близких принято винить кого-нибудь постороннего. В данном случае посторонним являлся он, пришлый чужак. «Если парням от этого легче, то пусть они меня ненавидят», – решил Громов.
Если Громов и жалел о чем-то, прокручивая в мозгу события минувшего дня, то лишь о том, что не оставил Серегина рядом, где можно было как-то уберечь его от пули. Но в глубине души Громов понимал, что лейтенант все равно подставился бы под выстрел этой ночью. Что-то промелькнуло в его глазах такое, чему и названия не подберешь… Печаль по поводу расставания? Смутное понимание того, что живущим знать совсем не обязательно?.. Громов не мог сформулировать свое ощущение привычными словами, но теперь, оглядываясь назад, он знал, что лейтенант Серегин, пожелав ему счастливо оставаться, на самом деле попрощался с ним навсегда.
А может быть, пожелание счастливо оставаться было адресовано не лично Громову, а всем живущим на земле?
Теперь об этом некого спросить. В любом случае неплохим человеком на земле стало меньше.
Зато и криминальной империи Минина пришел конец. Разумеется, кто-то немедленно займет его место, но это мало волновало Громова. Когда уничтожают всякую нечисть – давят ядовитого паука или убивают бешеного пса, – не думают, сколько новых придет им на смену. А потом, глядишь, все-таки чище в округе становится, безопасней и спокойней.
Громов расправился с сочинским авторитетом не потому, что этого требовали интересы порученного ему задания. По сути, Минин уже ничего не решал в данном раскладе. Так, мелочь пузатая. В крапленой колоде Зубана и вовсе «шестерка», хотя и козырная.
Теперь, взвешивая все «за» и «против», Громов решил, что Зубаном пусть занимаются в Москве, а он пока что попробует завершить начатое в Сочи. В том, что следы Сурина затерялись именно здесь, не было никаких сомнений. Но что забыл здесь этот хитрец? Услышав от Минина о том, что Сурин искал серную или соляную кислоту, Громов насторожился. Ведь не за этим беглец прилетел сюда за тысячу с лишним километров! В его поведении был некий определенный смысл, ибо человек, сумевший до мелочей продумать и осуществить ограбление Центробанка, вряд ли руководствовался в своих действиях чем-то помимо безупречной логики.
Наличие кислоты определенно входило в план Сурина, являлось его завершающим звеном. Провезти ее в самолете он, по-видимому, не рискнул, чтобы не попасться на пустяке. Вот почему, появившись в Сочи, он первым делом двинулся на авторынок. Нашел, надо полагать, то, что искал, а потом уже бесследно исчез. Словно растворился в этой проклятой кислоте, черт его подери!
Здесь таилась какая-то загадка, и ответ на нее мог оказаться настолько же простым, насколько и важным. Человек похищает миллиард долларов, а после этого, вместо того, чтобы затаиться, бродит в чрезвычайно людном месте в поисках кислоты. Причуда гения? Прихоть идиота? И то и другое предположение Громов решительно отмел, попытавшись найти ответ на загадку в свойствах кислоты, без которой почему-то не смог обойтись Сурин.
Соляная, насколько было ему известно, входила в состав любого желудочного сока, а в концентрированном состоянии применялась в металлургии и гальванопластике. С помощью раствора хлористого водорода можно очистить поверхность металла для лужения и пайки, а можно вытравить клише для штамповки фальшивых долларов. Но зачем Сурину фальшивые, если у него целое море настоящих? Может быть, ему вздумалось изготовить так называемую «царскую водку», чтобы растворять в ней золото или платину? Однако для ее изготовления не обойтись без азотной кислоты. И потом, на кой черт Сурину проводить сомнительные химические опыты с драгоценными металлами, когда на его счетах осела столь колоссальная сумма?
С серной кислотой дело обстояло не лучше. В бытовых условиях ее можно использовать, например, для изготовления взрывчатки или для очистки бензина, вот почему эта двуокись пользуется определенным спросом среди населения. Одни адские машинки мастерят в домашних условиях, другие дешевый бензин бодяжат, пока их за эту самодеятельность не взорвут к чертям собачьим. Еще, кажется, серную кислоту применяют для разложения урановой руды, но это уже монополия государства.
Итак, что мы имеем? – подытожил Громов свои умозаключения, после чего честно себе признался: а ни хрена не имеем. Разве что труп Серегина на руках его боевых товарищей.
Бросив машинальный взгляд в зеркало заднего обзора, он закурил и опять заставил себя сосредоточить внимание на дороге, а мысли – на решении проблемы.
Пожалуй, последней зацепкой на настоящий момент оставалась покинутая невеста Сурина. Люба Бородина. Очень эффектная особа, насколько можно было судить по запомнившейся Громову фотографии. Мужики на такую должны клевать с утренней зорьки до вечерней. Но только не Сурин, заключил Громов после недолгого размышления. Этот хитромудрый карась теперь может заиметь хоть тысячу красавиц, и каждая из них будет с готовностью откликаться на имя Люба, если Сурину взбредет в голову подобная блажь. Зачем ему именно эта? Какие-то особые чувства? Страсть? Привязанность? Вздор, чепуха! Человек, оставивший отвечать за свои долги родителей, вряд ли склонен к сентиментальности.
И все же нужно было обязательно отыскать Любу в Сочи. Ухватившись за ниточку, всегда можно распутать клубок. Девушка могла знать о своем бывшем женихе нечто такое, чего не обнаружишь в его досье. Например, как-нибудь объяснить его странный интерес к кислотам.
