Зубан мог не обратить внимания на эту деталь. Но Громов никогда не упускал из виду мелочи. Именно из них состоит любая законченная конструкция. Это как кремешок зажигалки, подумал он, прикуривая новую сигарету. Без него зажигалку хоть выброси. Зато при наличии такого пустячка, как кремешок, все становится на свои места.
Отражение тлеющего кончика сигареты одиноко плясало перед глазами Громова в лобовом стекле, пока за поворотом не открылся вид на целый сонм огней ночного города. Он опять поднял глаза к зеркалу заднего обзора и спросил у безмолвных отражений трех темных фигур:
– Вас куда доставить? Сразу в управление?
– Если вас не затруднит. – Это подал голос молчаливый сосед, не проронивший ни слова на протяжении всего пути. Он постарался придать своему тону максимум сарказма. Парень не мог простить Громову, что тот не позволил ему поквитаться с Мининым лично.
– Не затруднит, – ответил Громов, поколебавшись. Ему хотелось сказать приунывшим бойцам что-нибудь ободряющее, но он знал, что сейчас любые слова утешения наткнутся на стену отчуждения. Поэтому он просто проворчал, не обращаясь ни к кому конкретно: – Не ищите, кто прав, а кто виноват, ребята. Просто служба у вас такая. Вы стреляете, в вас стреляют. Не бывает так, чтобы потери несла только одна сторона, вражеская.
За спиной некоторое время молчали, а потом оттуда донеслось горькое:
– Да обидно за Серегина, товарищ майор. Глупо он погиб. По-дурацки как-то.
– А разве умно кто-нибудь погибает? – спросил Громов у блестящих глаз в зеркальном отражении.
– Ну, хотя бы смысл какой-то был во всем этом, тогда еще ладно. А то…
– Смысл, говоришь?
– Смысл, – подтвердил один из бойцов. – Для чего вы все это затеяли, можете сказать?
– Уж не для собственного удовольствия, – отрезал Громов. – Более того, не я все это затеял.
– А кто? – откликнулись сразу два, а может быть, и три голоса.
– Этот вопрос не ко мне, ребята. Я просто живу в этом мире и стараюсь поступать так, чтобы моей совести нечего было предъявлять мне ночами. – Громов подрулил к воротам управления и призывно мигнул фарами, привлекая внимание часового. – И вообще, не забивайте свои головы вопросами, на которые не существует ответов. Ваше дело маленькое – рапорта накатать, командира своего помянуть, как следует, и служить дальше.
Когда после беглой проверки документов джип был пропущен на территорию управления и бойцы, стараясь не материться, принялись выгружать тело лейтенанта Серегина, автоматчик повернулся к Громову и, поколебавшись, буркнул:
– Начальству все, как было, докладывать?
– Ты о чем?
– О том самом. Про то, как вы Миню уделали. Неприятностей у вас не будет?
– А разве он не с пистолетом в руках погиб? – удивился Громов. – Я ему предложил сдаться и следовать за мной, а он оказал вооруженное сопротивление.
– Слышал я, что вы ему предложили.
– Слышал и забудь, вот тебе мой совет. – Громов посмотрел собеседнику в глаза. – Перед начальством за свои поступки я сам отвечу. И перед вашим, и перед своим.
– Я бы Миню все равно завалил, если что, – неожиданно признался парень. – Несмотря на приказ. А ваши три варианта мне на будущее пригодятся. Я их, тварей… – Не договорив, он сердито засопел, разглядывая побелевшие костяшки своих крепко сжатых кулаков.
Громов криво улыбнулся и медленно произнес:
– Сам решай. Тут я тебе не судья.
– А кто мне судья? Господь бог?
– Сегодня, когда надерешься с горя, – посоветовал Громов, – загляни в зеркало и спроси об этом у собственного отражения.
– И оно ответит? – не поверил парень.
– Нет, – признался Громов. – Но все равно самые важные вопросы задавай себе, а не посторонним. Тогда ты будешь честным хотя бы перед одним человеком в этом мире. Перед самим собой.
Молча дождавшись, когда задумчиво нахмурившийся собеседник выберется из джипа, Громов, ни с кем не прощаясь, выехал в распахнутые ворота и резко прибавил газу.
Он и так наговорил этой ночью больше, чем собирался. А слова, какими бы правильными они ни казались, всегда остаются только словами.
Так что лучше стиснуть зубы покрепче и действовать. Именно это делает мужчин мужчинами. Не штаны и не бритвенные принадлежности.
Кровь в Любиных висках все еще пульсировала в ритме, заданном дискотекой. Собственное тело, утратившее непередаваемое ощущение легкости и свободы, казалось неповоротливым, движения давались с трудом, походка получалась скованной. Люба давно уже не танцевала так самозабвенно, как этой ночью, и успела забыть, что резкий переход от эйфории к будничному существованию подобен выходу из невесомости.
Вика и Лиза, похоже, не испытывали ничего подобного. Им было абсолютно все равно: что драться с тремя злыми мужиками у всех на виду, что беззаботно скакать под музыку или шляться по городу без сна и отдыха. До сих пор эта почти дикарская непосредственность спутниц Любу восхищала. Но теперь, вместе с усталостью и головной болью, в ней начало нарастать глухое раздражение.
– Сколько мы еще будем ходить? – спросила она через плечо.
– Сколько надо, столько и будем, – невозмутимо отозвалась Лиза.
– А сколько надо? – язвительно осведомилась Люба.
Никакого ответа. Пройдя несколько шагов, она нетерпеливо оглянулась и замерла с открытым ртом. Девушки, прижавшись друг к другу, откровенно лизались, по-кошачьи двигая быстрыми язычками.
– С ума сошли? – опешила Люба.
– Я сошла с ума, я сошла с ума, – пропела Вика, ничуть не смутившись. – Мне нужна она, мне нужна она. – Она звонко засмеялась.
А Лиза с вызовом поглядела на Любу и вытерла губы таким жестом, словно только что залпом опорожнила полную кружку пива.
– Можно подумать, ты сама никогда не целовалась, – хмыкнула она.
– Так ведь не с женщинами же! – Люба округлила глаза.
– А чем мужские губы лучше? – невинно поинтересовалась Вика, преувеличенно часто хлопая ресницами. – Твердые, шершавые, табаком воняют.
– И водкой, – добавила Лиза. – Целый букет удовольствий.
Люба почему-то вспомнила ласки Аркаши Сурина, его всепроникающий палец и не нашлась, что возразить.
– Куда идем? – сухо спросила она. – Может быть, пора отдохнуть?
– Сразу за парком гостиница, – сообщила Лиза. – «Бриз» называется. Там перекантуемся до утра.
– Только, чур, я в отдельном номере, – поспешно сказала Люба.
Девушки переглянулись и одновременно засмеялись.
«Странно, – подумала Люба. – Стыдиться, по идее, должны они, а щеки почему-то у меня горят. Или вспоминает кто-то?»
Высоко подняв голову, она двинулась вперед. Ей чудилось, что подружки за ее спиной продолжают насмешливо хихикать. А еще она была убеждена, что они держатся на ходу за руки. Любе вдруг стало ужасно одиноко и неуютно на темной аллее. И, хотя ноги у нее ныли, она все равно ускорила шаги.
По обе стороны дорожки тянулись ровно постриженные кусты. Фонари сначала горели через один, а потом стало и вовсе беспросветно. Когда из-за темной кроны дерева неожиданно вынырнула белая человеческая фигура, Люба едва сумела подавить испуганный возглас. Даже сообразив, что это была всего-навсего гипсовая статуя, она не смогла отделаться от неприятного ощущения, что фигура, бесшумно соскочив со своего постамента, теперь крадется параллельным курсом, наблюдая за ней мертвыми бельмами глаз.
Поежившись, Люба притормозила, давая спутницам нагнать себя. Если уж наткнуться ночью на привидение, то не в одиночку. А то будет: «я сошла с ума, я сошла с ума». Прямая дорога в психушку.
– Ну, что вы плететесь? – пасмурно спросила Люба, не решаясь обернуться, чтобы опять не наткнуться взглядом на лесбийские нежности.
– Это ты бежишь, – резонно возразила Вика, поравнявшись с ней.
– Спать хочется, – соврала Люба, не желая признаваться в своих страхах.
– Нам тоже, – похотливо мурлыкнула Вика.
Лиза косо взглянула на подругу и одобрительно потрепала ее по волосам.
Фыркнув, Люба отвернулась, но с места двинулась не раньше, чем это сделали ее спутницы.
Держась рядом, три девушки вышли из парка на открытое пространство. Здесь было относительно светло, и в округе не наблюдалось статуй, похожих на призраков. Люба перевела дух и почти успокоилась. Она и сама не понимала, что на нее нашло в парке. Стоило лишь увидеть слева море, высвеченное по контуру огоньками далеких кораблей, как наваждение кончилось.
Страхи не любят простора. Они гнездятся там, где им есть за что зацепиться.
Мощенный квадратными плитами бульвар постепенно понижался за счет ступеней, попадавшихся под ноги тем чаще, чем ближе становилось здание гостиницы, добрая четверть окон которой светилась, несмотря на поздний час. Посреди бульвара тянулись узкие клумбы с разноцветными розами, не источавшими почему-то никакого аромата. Фонтаны не работали, и застывшая в них вода напоминала прямоугольные куски опрокинутого звездного неба.
