Было жарко. И темно. В камерах пахло мужчинами, сны которых наполнялись страхом, отчаянием и разочарованием. Пахло мужчинами, которые уже несколько лет не имели женщину, – и так ночь за ночью. Три стены, наверху рама окна, железная решетка, жесткие, узкие нары и дезинфекционные средства вместо лосьона. И постоянно растущее напряжение в душе, обрывающееся истерикой.
Ты можешь выпить на углу кружечку пива? Можешь в охотку съесть порцию крабов и пойти на рыбалку? Можешь ласково потрепать свою жену и шепнуть ей: "Сегодня ночью, дорогая, да?" Увы, ты делаешь только то, что тебе велят, и держишь рот на запоре.
Я целую ночь не спал, а утро все не наступало. Я давно ждал этого утра. Четыре года, так определил суд. И я отсидел четыре года, не выходя под залог и без сокращения срока за хорошее поведение.
Когда прозвучала сирена, я был наготове и ждал. Мак-Кенни, надзиратель на моем этаже, остановился у камеры.
– Сегодня большой день, не правда ли, Чарли?
У меня в горле застрял комок, и я смог только кивнуть. Двери открылись, и я вышел в коридор, попрощавшись с товарищами, которые должны были сидеть здесь дни, недели, месяцы и даже годы. Они, каждый по-своему, пожелали мне счастья. Конечно, они завидовали мне, поскольку я уходил, а они оставались.
До этого я напрасно пытался позавтракать, слишком был взволнован. И еще очень беспокоили дырочки в стене столовой. Я ведь знал, что они означали, и до сих пор слышал треск автоматов. И если бы не Шведе, я был бы сейчас мертв. Лежал бы вместе с Микки и Зальцем. Или сидел в камере смертников, как Шведе.
Эти мысли отняли у меня остатки аппетита.
Постовой, стоявший во внутреннем дворе, жестом остановил меня:
– Чарли Уайт?
– Да.
– Иди за мной.
Мы пошли через двор в маленькую комнатку административного здания. Вещи, за которые я расписался еще накануне, висели на вешалке.
Надзиратель сказал:
– Когда переоденешься, сдай тюремную одежду в гардеробную.
– Хорошо.
– А потом – в кабинет начальника тюрьмы.
– Хорошо.
Надзиратель с горящими желтыми искорками в глазах закурил и выпустил дым прямо мне в лицо.
– Конечно, если ты не хочешь оставить все это себе на память.
Я покачал головой.
– Нет, спасибо.
– На твоем месте я бы в будущем вел себя смирно.
– Конечно.
Солнце заглянуло в окно. Я разделся и какое-то время стоял голый, позволяя солнцу выжечь тюремный запах. Правда, для этого мне понадобится много солнца. Потом я оделся, сдал тюремный хлам в кладовую и направился к начальнику.
Мое дело лежало перед ним на письменном столе.
– Значит, сегодня вы нас покидаете, Уайт?
– Да.
– И вы не так уж несчастны от этого, верно?
В кабинете начальника тюрьмы было так же жарко, как и в моей камере. Пот ручейками стекал у меня по спине. Дышать было тяжело. Разве они думают о том, сколько человек может выдержать? Я отбыл свой срок и хотел на волю. Судорожно сглотнув, я выдавил утвердительный ответ. Начальник поднял голову от моего дела.
– Вы были капитаном рыболовецкого судна, не так ли?
– Да.
– На своем собственном судне?
– Да.
Он снова посмотрел в мое дело.
– И никаких поощрений за хорошее поведение. – На его толстом лице появилась краска. – Поэтому вам повезло, что вы вообще уходите от нас. Понимаете, Уайт?
Я выдал стереотипное "да", но на этот раз повторил его протяжно. Что можно на меня еще "навесить"? Он хотел было рассердиться, но передумал.
– О'кей, коли так, Уайт. Вы стоите выше тех заключенных, которых мы обычно имеем, и мне не хотелось бы видеть вас снова. Но в данный момент вы так чертовски полны сострадания к самому себе, что все, сказанное мной, было бы напрасно.
Я вытер рукавом моего нового костюма пот с лица.
– Попробовать все равно можете.
Он положил на угол стола расписку, запечатанный конверт, несколько банкнот и немного мелочи.
– Не имеет смысла. Если вы вот тут распишетесь в получении ста двадцати шести долларов пятидесяти центов, то речь я предоставлю кому-нибудь другому.
Этот другой, видимо, патер Рейли. Благодаря священнику, я получил от Бет единственную весточку за четыре года. И я знал, что она в курсе моих дел. Но если Бет действительно подала на развод, то этих бумаг от нее я не получал.
Он убрал расписку, а я сунул деньги и конверт в карман.
– Всего хорошего, Уайт! Желаю вам счастья.
Начальник тюрьмы нажал какую-то кнопку и перепоручил меня надзирателю. Но тот повел меня не в комнату капеллана. Впервые я вошел в дом смерти, и мне он совсем не понравился.
Шведе примостился на углу письменного стола в маленькой комнате для свиданий, без окна. Он был босиком, в штанах и нижней рубашке. Выглядел, как обычно, только загар исчез. Линии лица резко обострились, а глаза, казалось, стали еще более синими.
– Десять минут, Уайт, – сказал надзиратель и закрыл за собой дверь на замок. К горлу подступил комок, от которого я чуть не задохнулся. Десять минут не хватит даже на то, чтобы поблагодарить Шведе за все, сделанное для меня. Ведь и я бы участвовал в попытке к бегству вместе с другими, если бы Шведе не ударил меня так, что я потерял сознание.
"Не делай глупостей, парень! – набросился он тогда на меня. – Тебе осталось только шесть месяцев. А у меня пожизненно".
Побег не удался. Когда я пришел в себя, автоматы уже молчали. Микки и Зальц были мертвы, а Шведе разбил надзирателю череп железной палкой...
– Сигарету? – спросил Шведе сейчас.
Я вытащил из предложенной им пачки сигарету.
– Спасибо.
Шведе курил, глубоко затягиваясь, словно хотел полностью насладиться куревом. Я глубоко уважал этого старого человека. Будучи капитаном судна, он знал Мексиканский залив и Карибское море так же хорошо, как другие свою родную улицу. Если кто и был набит знаниями, так это Шведе.
– Десять минут – это немного, – сказал он. – Ты бы мог принять меня за святого?
Комок в горле исчез. Я рассмеялся.
– Десять минут – это немного, – повторил он. – Не забывай, Чарли, что мы очень похожи друг на друга, если не считать разницы в возрасте. Мы оба любим море, и оба хорошо на этом зарабатывали. Но были ли мы этим довольны? Нет. – Он сделал отстраненное движение рукой, в которой держал сигарету. – Поэтому я и попросил начальника тюрьмы устроить нам с тобой последнее свидание. Человек много думает, когда видит перед собой смерть. И все кончается одним и тем же: каждый тащит добычу на сушу. Из тех глубин, в которых ловит.
Он дал мне время на раздумье, а сам стал прижигать от окурка новую сигарету.
– Раньше было иначе, человек больше принадлежал самому себе. Среди огромных морских пространств, не обозначенных на карте, он мог плавать по собственному разумению. Но времена изменились. После всех тех лет, когда плавали наудачу и с благословения божьего, общество расставило в морях буйки и другие указатели. У тебя есть серебряный доллар, парень?
Среди тех денег, которые мне дал начальник тюрьмы, имелся серебряный доллар. Я протянул его Шведе.
Он повертел монету в пальцах и провел по буквам лицевой стороны.
– "Э плюрибус унум". Тебе известно, что это значит, Чарли?
– Приблизительно: один за всех и все за одного.
Шведе покачал головой.
– Нет, это значит: один на многих. И это ты, Чарли, и я, и надзиратель, который тебя привел, и человек, который будет еще сегодня меня "поджаривать". Каждый – только один из многих. Нужно плыть по течению или... смотри, что произошло со мной. И смотри, что случилось с тобой, когда ты захотел идти собственным курсом. Что касается прибыли, то ты выиграл. Но если подсчитать все минусы, то получится, что ты потерял жену, судно и отсидел четыре года. А если подсчитать плюсы, то ты учинил несколько диких свинств, имеешь дамочку с двойной порцией секса и превратное убеждение в том, что ты был умнее, чем твои товарищи, другие капитаны. Каждый раз ты возвращался с хорошим уловом. А сколько у тебя денег сейчас?
– Сто двадцать шесть долларов и пятьдесят центов.
Шведе рассмеялся.
– За четыре года жизни, черт возьми! Ребята из Неаполя, да и здесь в Пальмето-Сити зарабатывают столько за одну ночь, когда выходят ловить рыбу. Но ловить рыбу – это тяжелая работа. Такая же, как и многие другие. Мы это хорошо знаем – ты и я. Тебя жена встречает у тюрьмы?
Я признался, что не имею понятия.
– Оно и понятно, – заметил Шведе. – Мужчина может заставить свою жену голодать, может напиться и бить ее каждую дочь, а по воскресеньям дважды, но он все равно останется для нее божеством, если она знает, что она у него единственная в его жизни.
Прежде чем я успел что-либо сказать, он продолжал:
– Кажется, ты немного сбился с курса, Чарли, а?
Я замялся.
– Как сказать...
Шведе выплюнул свою сигарету на пол.
– Нет, ты все придерживаешься иного мнения. Не хочешь сознаться, что допустил ошибку. И жалеешь себя.
