Баумберг потел, хотя в ангаре царил холод.
— Опять же человеческая психология. Видите ли, раз другая часть багажа, поступившая, скажем, из Сан-Франциско, не сканировалась…
— То не сканировались и чемоданы из Бостона?
Баумберг шумно сглотнул.
— Да.
— Значит, багаж пассажиров, летевших из Бостона, никакой проверки не проходил?
— Не совсем так. Наши сотрудники, принимающие багаж, прошли соответствующий инструктаж. Если они видят, что пассажир нервничает или чемодан слишком легкий или тяжелый…
— …или в нем что-то тикает, — вставил кто-то из каков.
— …тогда он помечает этот чемодан и его обязательно сканируют. Я повторяю, что те чемоданы и сумки пассажиров рейса восемьдесят не вызвали ни малейшего подозрения. Видите ли, багаж проходил внешний осмотр…
— Но ни один из чемоданов не открывали и не просвечивали, — уточнил Джек Ронделл.
— Конечно, не открывали. Пассажиры этого не любят. Требуются ключи, разрешение.
— Их все равно пришлось бы открывать в Лондоне, — вставил Хесс. — Чтобы пройти через таможню.
— Это совсем другое, — ответил Баумберг. — Таможня — государственное учреждение. Если они говорят: «Откройте чемодан», вы его открываете. Мы — частная авиакомпания. Мы не имеем дело с гражданами нашей страны или иностранцами. Для нас все — пассажиры. Человеческая психология…
— Профессор Баумберг! — взорвался Хесс. — Пора бы вам понять, что нас не интересует ваше толкование человеческой психологии!
Джек Ронделл с легким недоумением посмотрел на Хесса, улыбнулся.
— Думаю, мы можем поблагодарить вас, мистер Баумберг. Теперь мы знаем наверняка, что самолет взорвали и бомбу, с большой степенью вероятности, подложили в задний правый грузовой отсек в Бостоне. Наши эксперты склоняются к тому, что в качестве взрывного материала использован динамит, в каком количестве, пока сказать не могу, подрыв которого осуществлен сразу после взлета посредством радиосигнала, то ли из салона самолета, то ли с земли.
— Так ли это? — спросил Флинн.
— Да, инспектор. Это наша рабочая версия. Бомба с часовым устройством не могла бы взорваться через минуту после расчетного времени взлета. Сколько самолетов вылетают вовремя? Вероятность задержки слишком велика, особенно в это время года, в конце зимы, так что бомбой с заранее установленным часовым механизмом можно взорвать пустой самолет, стоящий на летном поле.
— Понятно, — кивнул Флинн.
— Далее, мы склоняемся к тому, что самолет взорвали с земли, а не из салона. Допустим, вы пассажир, в кармане у вас радиопередатчик, который взорвет и вас, и самолет. Нажмете вы кнопку сразу после взлета?
— Я бы сначала выпил чашку чая, — ответил Флинн.
— А вот человек, оставшийся на земле, должен подорвать бомбу сразу, пока самолет находится в пределах радиуса действия радиопередатчика.
— И каков радиус действия этой игрушки? — спросил Флинн.
— Игрушки! — возмущенно воскликнул Хесс.
— Порядка семи миль.
— Я думаю, мы можем утверждать, что у пассажиров радиопередатчиков не было, — вставил Баумберг. — Их не удалось бы пронести незамеченными.
— Радиопередатчик можно замаскировать, — ответили ему. — К примеру, под слуховой аппарат.
— Ясно, — сник Баумберг.
— То есть вы говорите, что самолет взорвал человек, находящийся в аэропорту, наблюдающий за его взлетом через окно?
— Все это умозаключения, инспектор, — ответил Ронделл. — Мы склоняемся к тому, что произошло все именно так.
— Но ведь в три часа ночи народу в аэропорту немного?
— Немного, — согласился Рансей. — Но кто-то есть.
— Инспектор, если бы вы поддерживали с нами более тесный контакт, то уже знали бы, что мы опрашиваем сотрудников аэропорта, которые работали прошлой ночью, не видели ли они кого, кто вел бы себя странно или подозрительно.
— Пока ничего?
— Пока ничего.
— Почему мы все это ему говорим? — спросил Хесс Ронделла. — Этот сукин сын только и делает, что ездит за город полюбоваться хорошей погодой да наведывается в кабаки.
— Потому что, — Ронделл улыбнулся Флинну одними губами. — Потому что теперь инспектор намерен активно нам помогать. Не так ли, инспектор?
— Да. «Когда констеблеву работу надо делать, от самого констебля проку нет». Правильно я процитировал эту фразу? Вряд ли. Надо обязательно заглянуть в первоисточник.
— Мне нравится Натан Баумберг. — Флинн сидел перед столом чисто выбритого, причесанного, отутюженного Пола Киркмана в его кабинете в отделе обслуживания пассажиров «Зефир эйруэйз». — Но я не понимаю, почему он принимает все это так близко к сердцу.
Киркман покачал головой.
— Натан — отличный парень. Очень совестливый. Прекрасно знает свое дело. И хороший друг. Но вы правы. Он очень нервничает. Боится, что ответственность за взрыв возложат на него.
— А такое возможно?
— Ни в коем разе. Самолет подготовили к рейсу как должно. Но какой-то псих подложил бомбу.
— Похоже на то.
— У меня, между прочим, те же мысли. Если я где-то дал маху, позволил психу пронести бомбу на борт самолета, меня уволят. Но моя жизнь на этом не закончится. В мире полным-полно психов. И мы не можем опознать их всех и взять под контроль.
— Психи зачастую выглядят и ведут себя как обычные люди, — кивнул Флинн. — Это — одна из составляющих их безумия.
— Конечно, у Ната дети. Я могу собрать вещички и уехать куда угодно и когда угодно. Дело в том, инспектор, что уволят скорее всего нас обоих. Наши имена теперь долго будут ассоциироваться с этим взрывом, во всяком случае, в авиационном бизнесе. Я-то смогу найти работу и в другой сфере. А вот Нат разбирается только в самолетах.
Флинн покрутил в руках незажженную трубку.
— Может Баумберг иметь какое-то отношение к взрыву?
Киркман молча смотрел на Флинна.
— Я хочу сказать, доступ к самолету у него был. Он — инженер. Скорее всего знает, как собрать бомбу. Никто не обратил бы на него внимания, если бы он расхаживал по зданию аэропорта с радиопередатчиком в руке. Вы часто пользуетесь мобильными рациями. Он мог дождаться, пока самолет взлетит…
— Я его не видел, инспектор. Он, должно быть, крепко спал в своей постели.
— Он мог не попасться вам на глаза. Аэропорт он знает как свои пять пальцев. Ума ему не занимать.
— Нат Баумберг — не псих, инспектор.
— Да, конечно. Я уверен, что вы правы. И я уверен, что его нервная реакция вполне адекватна, учитывая обстоятельства.
— Поверьте мне, инспектор, Нат Баумберг — честный, очень искренний, хороший человек. Я не говорю, что он и мухи не обидит. Одно время он много говорил о деятельности Лиги защиты евреев.
— Правда?
— Тогда меня это удивляло, но я находил тому оправдание. Родители его отца и семьи двух его дядьев погибли во время Холокоста.
— Действительно, логичная реакция.
— Он говорил мне, что поддерживает лигу материально. Поймите, пожалуйста, что речь идет не о его склонности к насилию. Она равна нулю. По моему разумению, он отошел от лиги именно из-за ее насильственных действий, направленных отнюдь не на защиту евреев. И он действительно человек очень искренний. Принимает близко к сердцу трагедии других людей.
— Он говорил вам, что отошел от лиги?
— Инспектор, был Нат членом Лиги защиты евреев или нет, это никакого значения не имеет. На борту самолета не было высокопоставленных арабов, точно так же, как и врагов государства Израиль или простых евреев. Я упомянул про ЛЗЕ лишь для того, чтобы показать, что Нат не выносит несправедливость.
— Но он никогда не говорил вам, что более не состоит в ЛЗЕ?
— В последнее время он вообще не говорил про лигу. Уже много лет.
Флинн выбил трубку в пепельницу.
— От вас, мистер Киркман, я хочу услышать, что все, кому следовало быть на борту, улетели.
— Что значит, следовало?
— Вы раздали всем списки. Сто десять пассажиров. Сорок восемь в первом классе, шестьдесят два в экономическом. Восемь человек экипажа. Откуда мы знаем, что все они находились на борту?
— Странный вопрос, инспектор.
— Ой ли?
— Да, странный. Я хочу сказать, список пассажиров мы раздали двадцать четыре часа тому назад. Все газеты его опубликовали. Неужели вы думаете, что человек, которого упомянули в списке, но который так и не поднялся на борт самолета, уже не объявился бы, чтобы сказать: «Эй, а я жив?»
— Да, я так думаю.
— Тогда я не понимаю вопроса.
— Зайдем с другой стороны. Допустим, на борту самолета был человек, которому быть там не полагалось, но через двадцать четыре часа после катастрофы в этом никто не признался… вы найдете это странным?
— Вы про безбилетников? «Зайцев»? На борту рейса восемьдесят «зайцев» не было.
