Поставив чемодан обратно в шкаф, я закрыл его, подобрал свою шляпу, все еще валявшуюся на полу, выключил свет и, прежде чем рискнуть выйти в коридор, прислушался – нет ли чего подозрительного. Похоже, что не было. Я выскользнул наружу, придержав дверь, чтобы замок защелкнулся бесшумно, и удалился прочь, унося с собой ключ. Он мне еще пригодится, если я вернусь… если надумаю вернуться. Без всяких заковык и неприятностей я выбрался на улицу Паен, унылую и пустынную, пронизанную резким ветром.
Я добрался до своей колымаги, сел за руль и, очутившись в полном одиночестве на темной улице, попытался дать роздых себе и своей ушибленной черепушке. Двухцветная американская машина, у которой я припарковался, за это время отчалила. И я все думал, устыдила ли моя «дюга» ее владельца. И еще я думал о том, выплачивает ли служба социального обеспечения хоть какую-то толику оставшемуся в живых члену неузаконенного семейства в случае смерти другого. Я ничегошеньки об этом не знал. С ума сойти, сколько всяких вещей я не знал, если вдуматься хорошенько. Спустя какое-то время я закурил трубку, включил сцепление и взял курс на улицу Сайда.
Но вовсе не для того, чтобы сообщить Ортанс о ее вдовстве.
А между тем дверь открыла, когда я постучал, именно вдова, только она давно уже не носила траура. Стройная и, можно сказать, элегантная в своих скромных одеждах, она удивительно была похожа на свою дочь. Я снял шляпу, и ветер, гулявший по лестнице, вздымавшейся прямо к небесам, взъерошил мне волосы и охладил своим дыханием шишку, украшавшую мой затылок.
– Добрый вечер, мадам,– сказал я.– Мадам Мариньи, не так ли? Извините за беспокойство. Вы меня не знаете, но я немного знаком с вашей дочерью. Мне хотелось бы повидать ее. Мое имя Бюрма. Нестор Бюрма.
– А! – произнесла она несколько странным тоном, в котором сквозила тревога. Тогда как мой голос невольно прозвучал резко и повелительно. Как у полицейского, если уж говорить начистоту.– А! Входите, месье. Я…
Она не закончила фразы. Я вошел. Квартира, точно такая же, как у четы Демесси этажом ниже, была очень чистенькой, но без проблеска радости. Мадам Мариньи оглядела меня с ног до головы.
– Вы хотите ее видеть или…– вздохнула она,– или просто пришли по ее поводу?
– Скажем, и то, и другое,– смягчившись, ответил я с улыбкой.
– Она сделала какую-нибудь глупость, месье?
Глаза ее смотрели на меня с мольбой.
– Глупость? – повторил я.– Вы считаете ее способной на это?
– О, откуда мне знать? Видите ли, месье, я так волнуюсь, мне вечно приходится волноваться… Вы не… Извините, но вы-то ведь уже не молодой человек… Так вот я хочу сказать, что, когда за ней приходит или спрашивает ее какой-нибудь молодой человек, один из тех, с кем она встречается, я тоже волнуюсь, потому что боюсь, как бы они не наделали глупостей, но когда это кто-нибудь вроде вас… я начинаю думать, а не идет ли речь о какой-то еще более серьезной глупости. Она ведет себя так свободно, так своевольно… Хотя знаете, месье, девушка она совсем не плохая. Здесь все ее критикуют за то, что она ведет себя свободно, может, даже чуточку свободнее, чем следует, не знаю, или просто потому, что завидуют ее молодости, ее красоте, но… но девочка она неплохая.
– Напрасно вы волнуетесь,– солгал я.– Я пришел к мадемуазель Жанне по поводу работы.
– Вы хотите дать ей работу?
– Да.
И тут я не совсем соврал.
– Боюсь, что вы напрасно побеспокоились,-с огорченным видом сказала мадам Мариньи.– Конечно, она еще не вернулась, и я не знаю результата, да и сама она, может быть, еще не знает, но…
– Какого результата?
– Она позвонила по объявлению, напечатанному сегодня утром в газете. И на вторую половину дня ей назначили пробу.
– В котором часу?
– Это должно занять у нее все время после полудня.
– А где это?
– Я уж и не помню. Кажется, где-то в нашем квартале. Если хотите, я поищу газе…
– Не стоит. Так, значит, ее нет?
– Нет, месье.
– И все-таки мне надо бы с ней встретиться… чтобы знать, на что рассчитывать, понимаете?
– Разумеется…
Она взглянула на ручные часы.
– Четверть девятого. Для нее это не поздно. И я не знаю, вернется ли она к ужину… Я никогда ничего не знаю… она меня ни о чем не предупреждает… хотя и понимает, что я волнуюсь, и все-таки она неплохая девочка… Но этот дом… она его не выносит… Если нам удастся найти что-то другое, может, она опять станет такой, как прежде… не такой своенравной… не такой взбалмошной…
– Не стану вас больше задерживать,– сказал я.– Еще раз прошу извинить меня за беспокойство. Я приду попозже.
– Как вам будет угодно, месье.
Она меня не удерживала. Проводила до лестничной площадки и вернулась к своим тревогам. Ветер свистел сквозь прутья перил.
Я набил трубку, закурил ее, причем не с первого раза, и уже собрался было спускаться, как вдруг услыхал, что кто-то стремительно мчится вверх по лестнице. Каблуки громко стучали по железным ступенькам. Я, можно сказать, принял ее в свои объятия, когда она добралась до площадки, едва освещенной лампочкой, вделанной в угловую нишу.
– О!… Вы!… Вы!…– заикаясь, проговорила она, со страхом поглядывая на дверь своей квартиры.
Вместо кроличьего жакета она надела непромокаемый плащ особой фактуры и цвета, благодаря которому она стала похожей на незабываемую Мишель Морган в «Набережной туманов». Косынку она держала в руках, и прядь непослушных волос падала ей на лоб. То ли из-за подъема, то ли еще почему, только дышала она тяжело, отрывисто.
– Вспомните, вы сами этого хотели,– заметил я.– Мы ведь собирались увидеться.
– Да, да, конечно.
– Вот я и пришел.
– Вы были у мамы?
– Я только что от нее.
– Вот как? Поздравляю,– бросила она.– Да ладно… Плевать мне на то, что вы думаете, все вы. Хотя, признаться, я надеялась, что убедила вас вчера в том, что между мной и Демесси ничего не было. А кроме того, мне показалось, что вы не такой, как другие. И вот вам, пожалуйста: вы являетесь и отравляете жизнь моей матери своими сплетнями и глупыми предположениями.
– Хватит,– проворчал я.– Вашей матери я сказал, что пришел насчет работы. О Демесси разговора не было. Но если я явился к вам сюда, то, конечно, потому, что мне срочно нужно было встретиться с вами и поговорить, причем как раз о Демесси. Послушайте. Ваша мать ждет вас, но не надеется скоро увидеть. Домой вы возвращаетесь, когда вам вздумается. Так что часом раньше или позже, это не смертельно для вашей матери. Вы пойдете со мной… И нечего упираться! Иначе мы вместе отправимся к вам домой, и я все выложу в присутствии вашей матери.
– Интересно, что вы там еще откопали,– сказала она.
– Кучу всяких вещей.
– Прекрасно…
Пожав плечами, она тряхнула головой, чтобы привести в порядок свою густую шевелюру. Сделать ей этого не удалось. Приходилось бороться с ветром.
– Прекрасно. Лучше уж сразу покончить со всей этой комедией.
Мы спустились. Я – на своих бесшумных подошвах, она – на высоких грохочущих каблуках, исполненных, казалось, неудержимой ярости. Голова у меня болела, и все тело – тоже. А тут еще этот тяжелый, с долей эротики запах духов, с которым я уже свыкся и который буквально преследовал меня, накатывая сладострастной волной при каждом ее движении.
– Как называются? – спросил я, когда мы сели в машину.
– Что вы имеете в виду?
– Ваши духи.
– Никак не называются. У них просто номер. «Тринадцать».
– Счастливый,– усмехнулся я.
– А почему бы и нет?
– Во всяком случае, встречаются они не часто.
– Да уж, где попало не встретишь,– бросила она с наивной гордостью.
– Как сказать. Порой этот запах можно почувствовать совсем в неподходящем месте.
– Вот как? Скажите на милость! Это где же, на улице Сайда?
– На улице Сайда и кое-где еще.
– Во всяком случае,– молвила она,– вы правы, такие духи не часто встречаются, и далеко не все ими пользуются.
– В том-то и загвоздка,– заметил я.
– Хватит ерунду городить,– сказала она.– Поговорим серьезно. Чего вы от меня хотите?
– Я скажу вам это, когда будем у меня.
Машина тронулась.
– Не подумайте чего плохого… У меня – это значит в моей конторе, а не в спальне. Правда, и в конторе тоже есть диван, но нам он не понадобится. Разве что… Я хочу сказать, если вы не против, то, пожалуй, отчего бы и нет, а?
– Вы нарочно себя так гнусно ведете, да?
– Не знаю. Всему виной поцелуй.
– Какой поцелуй?
– Да тот, что вы подарили мне минувшей ночью. Вы разве забыли? Ни за что не поверю.
– Нет, не забыла. Но можно ли из-за того, что я вела себя, как полная идиотка…
– Идиотка – самое подходящее слово. Вам не кажется, что это было преждевременно, слишком поспешно?
