пришли мальчики-подростки в длинных белых одеждах, а в четверг вечером у входа в храм заняли свои позиции настоятели храма. Мерцающее пламя их факелов освещало раскрашенные лица Джонатана и Мазу Уэйс, Бекки Пирбрайт, Тайо Уэйса, Джайлса Хармона, Ноли Сеймур и других, все они были с чернотой, намазанной вокруг глаз. Дайю появлялась ночью еще дважды, ее светящуюся фигуру было видно издалека из задних окон общежитий.
Призрак, бдительные фигуры на ступенях храма, постоянный страх, невозможность убежать или позвать на помощь — все это заставляло Робин чувствовать себя как в кошмарном сне, от которого она не могла проснуться. Никто не спросил ее о том, кто она на самом деле, никто не говорил с ней о том, что произошло в комнате уединения с Уиллом, никто не стал оспаривать ее объяснения, почему ее лицо распухло и покрылось синяками, и все это казалось ей скорее зловещим, чем обнадеживающим. Она была уверена, что расплата наступит в то время, которое выберет церковь, и боялась, что именно в этот момент произойдет Манифестация. Утонувший пророк разберется с тобой.
Она видела Уилла издалека, он с пустым лицом занимался своими повседневными делами, а иногда видела, как беззвучно шевелятся его губы, и понимала, что он напевает. Однажды она заметила, как он присел на корточки, чтобы поговорить с малышкой Цин, а затем поспешил прочь, когда Мазу пронеслась по двору с малышкой Исинь на руках. Робин по-прежнему сопровождали везде, куда бы она ни пошла.
В день Манифестации все члены церкви постились, а на завтрак им снова подавали горячую воду с лимоном. Руководители церкви, которые, по всей видимости, досыпали в доме на ферме после ночного бдения, оставались вне поля зрения. Измученная, голодная и напуганная, Робин кормила кур, убиралась в домиках и несколько часов провела в комнате для рукоделия, набивая плюшевых черепах для продажи в Норвиче. Она все время вспоминала, как легкомысленно попросила у Страйка отсрочки на день, если опоздает положить письмо в пластиковый камень. Если бы она не отмахнулась от него, то на следующий день за ней приехал бы кто-нибудь из агентства, хотя теперь она знала о ферме Чепменов достаточно, чтобы быть уверенной в том, что любого, кто попытается проникнуть через парадные ворота, ждет отказ.
Если я переживу Манифестацию, — подумала она, — то выйду завтра вечером. Затем она попыталась посмеяться над собой за то, что думала, что может не пережить эту Манифестацию. Как ты думаешь, что произойдет, ритуальное жертвоприношение?
После вечерней трапезы, состоявшей из горячей воды с лимоном, всем членам церкви старше тринадцати лет было велено вернуться в общежитие и надеть одежду, разложенную на кроватях. Это оказались длинные белые халаты из поношенного и сильно выстиранного хлопка, которые когда-то могли быть старым постельным бельем. Потеряв спортивный костюм, Робин почувствовала себя еще более уязвимой. Одетые женщины переговаривались тихими голосами, ожидая, когда их позовут в храм. Робин ни с кем не разговаривала, жалея, что не может каким-то экстрасенсорным способом вызвать тех, кто ей дорог, из внешнего мира.
Когда солнце окончательно село, в женском общежитии появилась Бекка Пирбрайт, тоже в халате, но, как и у Мазу, шелковом и расшитом бисером.
— Все снимайте обувь, — проинструктировала Бекка ожидающих женщин. — Вы пойдете босиком, как Пророк входил в море, парами через двор, в тишине. В храме будет темно. Помощники проведут вас по своим местам.
Они послушно выстроились в шеренгу. Робин обнаружила, что идет рядом с Пенни Браун, чье некогда круглое лицо теперь было ввалившимся и встревоженным. Они пересекли внутренний двор под ясным звездным небом, замерзая в своих тонких хлопчатобумажных одеждах и босиком, и по двое вошли в храм, где действительно царила кромешная тьма.
Робин почувствовала, как кто-то взял ее за руку и повел, как она полагала, за пятиугольную сцену, а затем опустил на колени на пол. Она уже не знала, кто находится рядом с ней, хотя слышала шорохи и дыхание, и не понимала, как те, кто помогал людям занять свои места, могли видеть, что они делают.
Через некоторое время двери храма с грохотом закрылись. Затем из темноты донесся голос Джонатана Уэйса.
— Вместе: Лока Самастах Сукхино Бхаванту… Лока Самастах Сукхино Бхаванту…
Члены группы подхватили песнопение. Темнота, казалось, усиливала гул и ритм слов, но Робин, которая когда-то почувствовала облегчение, растворив свой голос в массе, не испытала ни эйфории, ни облегчения; страх продолжал гореть, как уголек, засевший под диафрагмой.
— … и закончили, — сказал Уэйс.
Снова наступило молчание. Затем заговорил Уэйс:
— Дайю, возлюбленный Пророк, глашатай истин, провозвестник справедливости, приди к нам сейчас в святости. Благослови нас своим присутствием. Освети нам путь, чтобы мы могли ясно видеть мир иной.
Наступила тишина, в которой никто не шевелился. Затем, отчетливо и громко, раздалось хихиканье маленькой девочки.
— Здравствуй, папа.
Робин, стоявшая на коленях с закрытыми глазами, открыла их. Вокруг было темно: Дайю не было видно.
— Ты проявишься для нас, дитя мое? — раздался голос Уэйса.
Еще одна пауза. Затем…
— Папа, я боюсь.
— Ты боишься, дитя мое? — спросил Уэйс. — Ты? Самая храбрая из нас и самая лучшая?
— Все не так, папа. Пришли плохие люди.
— Мы знаем, что в мире есть зло, малыш. Вот почему мы боремся.
— Внутри и снаружи, — сказал детский голос. — Борьба внутри и снаружи.
— Что это значит, Дайю?
— Умный папа знает.
Снова тишина.
— Дайю, ты говоришь о злонамеренном влиянии в нашей церкви?
Ответа не последовало.
— Дайю, помоги мне. Что это значит — борьба внутри и снаружи?
Детский голосок застонал от страха, его крики и рыдания эхом отразились от стен храма.
— Дайю! Дайю, Благословенная, не плачь! — сказал Уэйс со знакомой ноткой в голосе. — Малыш, я буду бороться за тебя!
Рыдания стихли. Снова наступила тишина.
— Приди к нам, Дайю, — умоляюще произнес Уэйс. — Покажи нам, что ты живешь. Помоги нам искоренить зло внутри и снаружи.
Несколько секунд ничего не происходило. Затем в нескольких футах от пола перед Робин появилось очень слабое свечение, и она поняла, что стоит на коленях в первом ряду толпы, окружавшей пятиугольный бассейн для крещения, из которого исходил зеленоватый свет.
Теперь светящаяся вода поднималась вверх в гладкой форме колокола, а внутри нее медленно вращалась фигура безвольного, безглазого ребенка в белом платье.
Раздалось несколько криков: Робин услышал крик девушки: “Нет, нет, нет!”
Вода снова
