– Ты действительно умный парень, Уго. Ты знаешь суть игры. Тогда объясни мне кое-что. Ты утверждаешь, что члены мафии – люди чести, так? Но как может человек чести продавать наркотики? Ты же не можешь сказать, что это благородное занятие.
Будда опять посмотрел на него несколько удивленно – все ведь так очевидно.
– Ты говоришь: «Я знаю мафию», – но ты ничего не знаешь. Я объясню тебе, что такое человек чести. У того, кто принимает наркотики, нет чести, он слаб и отвратителен. Он заслуживает, чтобы быть наркоманом. Если человек чести продает этому слизняку таблетки – это только бизнес.
– Для меня это грязный бизнес.
Будда нахмурился и пожал плечами.
– Ты говоришь так только потому, что в Америке закон запрещает продавать наркотики. Но этот закон не есть закон мафии. В нем нет смысла. Вы продаете пьянице виски, это о'кей. Почему? Где смысл? Я не знаю. Политики делают законы для себя. Поэтому в них нет смысла. У закона мафии – большой смысл, вот почему человек чести должен ему повиноваться.
Гиббонс покачал головой.
– Ты же понимаешь, Уго, что несешь чушь. Члены мафии занимаются этим только из-за денег, как и все прочие. И только.
Саламандра начинал раздражаться. Он стал грызть свой палец.
– Конечно, каждый хочет деньги. А ты как думаешь?
– Почему же мафия должна быть над законом?
– Я этого не говорил. Ты спросил, что я знаю о людях чести, и я тебе ответил. Я не говорил, хорошо это или плохо.
Гиббонсу самому захотелось укусить Саламандру за палец. Жирная сволочь думает, что она очень умна.
Щенок скулил и жалобно посматривал на своего хозяина, пока они пробирались сквозь толпу на тротуаре. По-видимому, такое количество народа пугало бедное животное. Саламандра произнес по-итальянски что-то успокаивающее.
Гиббонс обернулся и посмотрел на двух громил с каменными лицами. Он так и не смог вычислить, куда же направлялся этот чертов Саламандра. Когда они проходили мимо лотка китайца, торговавшего рыбой, взгляд Гиббонса упал на фиолетово-серую массу червей для наживки в гнезде из колотого льда. Когда же он поднял глаза, примерно в двадцати футах впереди увидел фотографа – он шел к ним навстречу и делал снимки.
Почему бы тебе не убраться отсюда вместе со своим дерьмовым «Никоном», пока я не засунул его тебе в...
– Я отвечал тебе ми-и-стер Фэ-Бэ-Эр. Теперь ты мне ответь. – Будда смотрел серьезным, инквизиторским взглядом.
– Что ты хочешь узнать?
– Винсент Джордано – он что, рехнулся?
Гиббонс хмуро на него посмотрел. Он должен следить за своими словами, когда говорит о Джордано.
– Не знаю, Уго. Ты полагаешь, он сошел с ума?
– Думаю, да, он – сумасшедший. Только сумасшедшие дают показания против мафии.
– Ты говорил, что в Америке нет мафии. Что ни один из обвиняемых по делу Фигаро членом мафии не является.
Будда поднял указательный палец.
– Нет. Я сказал, что я не в мафии. Некоторые люди на процессе – с Сицилии. Про них я не знаю.
– О чем мы говорили? Ты считаешь Джордано сумасшедшим, потому что мафия, как вы говорите, собирается подписать на него контракт?
– Ты не знаешь, как работает мафия. Не американские панки, а настоящая мафия, с Сицилии. Если кто-нибудь, вроде Джордано, выдает мафию, они становятся как террористы. Много людей может пострадать, невинных людей, не только этот один человек. Понимаешь, что я говорю?
Гиббонс усмехнулся.
– Уж не хочешь ли ты меня запугать, а, Уго?
Уго вытаращил глаза.
– Конечно, тебе нужно бояться. Только сумасшедшие не боятся. Если кто-нибудь позвонит и сообщит мафии, где можно найти Джордано, это будет как голос свыше. Возможно, они убьют Джордано, а остальных не тронут. Эти люди, когда они в бешенстве – о Мадонна, – они убивают, убивают и убивают. Ты не знаешь. Парни с Сицилии иногда бывают очень плохими.
– Ты сицилиец.
– Да, но я не мафия. И еще – я невиновен. Я уже говорил тебе это. – Будда широко улыбнулся.
Биппер заработал опять. Гиббонс даже не вынул его из кармана.
– Наверное, ты им очень нужен, ми-и-стер Фэ-Бэ-Эр.
– Думаю, что да.
Занимайся своими делами, ты, жирная задница.
Саламандра нагнулся и опять заговорил по-итальянски с собакой, дергая беднягу за поводок.
– До встречи, ми-и-стер Фэ-Бэ-Эр. Моя собака должна сделать свои дела.
Он попрощался на итальянский манер – сжав пальцы в кулак. Они перешли через дорогу и направились в сторону забетонированного сквера, где несколько китайских мамаш мерзли со своими младенцами. Саламандра подвел щенка к пятачку грязи около железных качелей, подтолкнул его, песик тут же уселся и сделал кучу. Громилы стояли рядом и очень заинтересованно за всем наблюдали. На заднем плане маячили неясные очертания Томбс, нью-йоркской городской тюрьмы для особо опасных преступников, где Саламандре предстояло коротать свои дни, если бы ему не удалось освободиться под залог.
Тощий фотограф занял позицию в дальнем конце сквера за металлической оградой. Он делал какой-то грандиозный снимок собаки.
Не иначе как собирается получить вонючую Пулитцеровскую премию. Засранец.
Засунув руки в карманы, Тоцци стоял около лифтов и смотрел на табло с номерами этажей, висящее над дверьми из нержавеющей стали. Гиббонс стоял рядом и ворчал, потому что так и не успел перекусить.
Он в очередной раз нажал кнопку «вверх».
– И что же ты теперь собираешься делать? Ты устроил сцену мисс Хэллоран в ресторане?
– Я? Ничего подобного. Все было очень мило, когда ты ушел. Лоррейн немного дулась, но с Лесли все было в порядке. Все о'кей. Пожалуй, я ошибался на ее счет.
Раздался звонок, и двери лифта открылись.
Войдя в лифт. Гиббонс опять заворчал:
– Должно быть, ты что-то натворил, раз Иверс вызывает нас в час тридцать накануне Рождества.
Тоцци нажал на цифру "4".
– А почему ты решил, что это я что-то натворил? Почему не ты? Ты что, святой Иосиф в яслях?
Гиббонс пробурчал что-то себе под нос. Опять зазвенел звонок, и двери лифта открылись – четвертый этаж.
– Пошли, нас ждут.
Они вышли из лифта.
– Кабинет Огастина, кажется, в той стороне.
– Да, кажется.
Тоцци снял на ходу пальто.
– Однако почему нас вызвали сюда, а не в управление? Если Иверс намеревается устроить мне взбучку, не хотелось бы, чтобы он делал это в присутствии Огастина.
– Ага! Так ты допускаешь такую мысль? Значит, дело нечистое.
– О чем ты толкуешь?
– Ты же сказал, что не хочешь, чтобы Огастин слышал, как Иверс разделывает тебя. Раз ты признаешь, что Иверс собирается устроить тебе трепку, значит, ты ее заслужил. Правильно?
Тоцци сердито на него посмотрел. Его беспокоило, не будет ли им поставлена в укор встреча в ресторане с Лесли Хэллоран. Мак-Клири вполне мог прямо из ресторана отправиться к Огастину и нашептать ему в уши. Они не обсуждали судебный процесс, так что причин для взыскания не было, но, как заметил Мак-Клири, была видимость чего-то предосудительного, противозаконного. Очень плохо. Ему казалось, что в ресторане они с Хэллоран продвинулись вперед в своих отношениях. Интересно, нужно ли ждать окончания судебного процесса, чтобы пригласить ее на обед. Разумеется, если он того захочет.
Они завернули за угол и прошли вдоль длинного, ярко освещенного коридора. Все руководители отделов сидели в этом крыле. В самом конце коридора находились просторные апартаменты прокурора США и его высокопоставленных приближенных.
Насколько помнил Тоцци, у всех в этом крыле были прекрасные кабинеты – со стенами, окрашенными отнюдь не скучной, казенной краской, старинной мебелью и ковровым покрытием по всему полу. Они подошли к двойной темной двери кабинета Огастина, на ней золотыми буквами было написано: «Томас У. Огастин III, помощник прокурора США по Южному округу Нью-Йорка, отдел по борьбе с наркотиками». Тоцци повернул тяжелую бронзовую ручку и открыл дверь.
Один из помощников Огастина сидел за секретарским столом. Он был очень молод: самое большее – год-два после окончания юридического колледжа – и имел деловой, сосредоточенный вид. Ни дать ни взять Огастин-стажер.
– Вас ждут, – сказал помощник, кивая еще на одну двойную дверь рядом с его столом. – Проходите.
Он даже слова выговаривал, как Огастин, вежливо и слегка высокомерно.
Первым вошел Тоцци. Атмосфера в кабинете была напряженная, вызывающая самые дурные предчувствия. Начать с того, что, несмотря на пасмурный день, шторы на окнах были почему-то опущены. Огастин сидел за своим большим полированным столом в островке света, исходящего от бронзовой настольной лампы. Начальник отдела по особым делам Брент Иверс сидел в мягком кресле напротив Огастина. Когда они вошли, он быстро встал и повернулся к ним лицом. Иверс был взволнован и разгорячен, словно котел, готовый взорваться.
– Ну наконец-то, – процедил он сквозь зубы.
