— Я не умею его завязывать, — пожаловался он.
— Повернись спиной, — приказал я. — Я завяжу.
Он встал перед зеркалом в ванной, я подошел сзади и завязал галстук.
— Ну вот, хорошо, — вздохнул я, подтянув узел и застегнув воротничок рубашки. — Теперь ты выглядишь вполне прилично. Не стрижен, правда, но для балета сойдет.
Пол осмотрел себя в зеркало. Загорелое и обветренное лицо казалось еще более темным на фоне белой рубашки.
— Пошли, — сказал я. — В шесть часов возле театра нас будет ждать Сюзан.
— Она тоже пойдет?
— Да.
— А зачем ей нужно идти с нами?
— Потому что я люблю ее и мы не виделись целых две недели.
Пол понимающе кивнул.
Сюзан ждала на углу Глоусестер и Ньюбери. На ней была бледно-серая юбка, синий блейзер с медными пуговицами, строгая белая блузка с открытым воротом и черные туфли на высоких шпильках. Я заметил ее раньше, чем она увидела нас. Ее чудесные волосы искрились на солнце. Глаза скрывали огромные темные очки. Я остановился. Она ожидала, что мы появимся с Ньюбери, а мы подошли по Глоусестер.
— Чего мы остановились? — спросил Пол.
— Мне нравится смотреть на нее, — ответил я. — Иногда я люблю смотреть на нее так, как будто мы не знакомы, и наблюдать за ней, когда она не видит меня.
— Зачем?
— Мои предки были ирландцами.
Пол только покачал головой.
Я тихонько свистнул и позвал:
— Эй, милашка. Не хочешь немного поразвлечься?
Сюзан повернулась в нашу сторону.
— Мне больше по душе морячки, — улыбнулась она.
Когда мы шли по небольшой аллее к входу в театр, я тихонько шлепнул Сюзан по попке. Она улыбнулась. Но только чуть-чуть.
Было еще рано. В ресторане сидело всего несколько человек. Я придвинул Сюзан стул, и она села напротив меня и Пола.
Мы заказали рис, бобы, “моле” из цыпленка, “кабрито” и мучные лепешки. Пол съел на удивление много, хотя вначале долго ковырял каждое блюдо вилкой, словно проверял, не сможет ли цыпленок выскочить из тарелки и улететь, а потом отрезал и ел крошечными кусочками, как будто опасаясь, что еда отравлена. Сюзан попросила принести “Маргариту”, а я — пару бутылочек пива. Говорили мало. Пол ел, уткнувшись в тарелку. Сюзан отвечала на мои вопросы коротко, и хотя у нее на лице не было ни злости, ни раздражения, я не видел в ее глазах и особой радости.
— Сюз, — сказал я, когда мы допивали кофе. — Поскольку остаток вечера я проведу на балете, я надеялся, что хотя бы здесь мы поболтаем.
— Да что ты, — иронично ответила Сюзан. — Значит, надо полагать, я тебя разочаровала?
Пол, не поднимая головы, ел ананасовое мороженое. Я посмотрел на него и перевел взгляд на Сюзан.
— Нет, просто ты сегодня такая тихая.
— Неужели?
— Ну хорошо, думаю, мы обсудим это в другой раз, — я попытался улыбнуться.
— Прекрасно, — кивнула Сюзан.
— Ты пойдешь с нами на балет?
— Наверное, нет. Мне не очень-то нравится балет.
Официант принес чек. Я заплатил.
— Может, тебя куда-нибудь подвезти? — спросил я.
— Нет, спасибо. Моя машина на Ньюбери-стрит.
Я посмотрел на часы.
— Ну ладно, нам нужно еще успеть к началу. Приятно было повидаться.
Сюзан кивнула и сделала глоток кофе. Я встал. Пол поднялся следом, и мы ушли.
Я был на балете впервые и, не надеясь, что когда-нибудь попаду снова, с интересом следил, какие чудеса проделывают артисты со своими телами. Пол сидел рядом и, замерев, с головой ушел в спектакль.
По дороге домой я спросил его:
— Ты когда-нибудь раньше был на балете?
— Нет. Папаша все время говорил, что это больше для девчонок.
— И снова был наполовину прав, — улыбнулся я. — Так же, как и насчет приготовления пищи.
Пол задумчиво молчал.
— А ты бы хотел выступать в балете?
— Танцевать?
— Да.
— Они бы все равно не разрешили. Они считают, что это... нет, они бы мне не разрешили.
— Ну хорошо, а если бы разрешили, хотел бы?
— Брать уроки и все такое?
— Да.
Он кивнул. Слегка, так что, сидя за рулем и стараясь следить за дорогой, я скорее почувствовал, чем увидел. Это было первое конкретное заявление, которое он сделал, и каким бы робким не был этот кивок, он все же кивнул. Кивнул, а не пожал плечами.
Мы замолчали. Пол не включал радио. Я тоже. После часа езды он, не глядя на меня, тихо спросил:
— А много мужчин танцуют в балете?
— Да, — кивнул я.
— Отец говорит, что они все педики.
— А мать что говорит?
— То же самое.
— Ну, не знаю, как у них там с сексом, но одно я могу сказать точно — они отличные спортсмены. Я не настолько хорошо разбираюсь в танцах, чтобы делать еще какие-то заключения, но знатоки говорят, что почти всегда они еще и одаренные артисты. Неплохое сочетание, правда? Отличный спортсмен, одаренный артист. Ставит их сразу на две ступеньки выше большинства людей и уж точно на одну ступеньку выше всех, за исключением Берни Кейси.
— А кто такой Берни Кейси?
— Когда-то он играл в “Рэме”. А теперь — художник и актер.
На дороге почти не попадались освещенные поселки. “Бронко” мчался сквозь ночь, словно мы были одни в целом мире.
— Зачем они так говорят? — спросил Пол.
— Как?
— Что танцевать — это для девчонок. Что все мужчины, которые танцуют, — педики. Они обо всем так говорят. О приготовлении пищи, о книгах, о кино — обо всем. Почему они так говорят?
— Твои родители?
— Да.
Мы въехали в небольшой поселок и покатили по прямо освещенной улице. Мимо пустой кирпичной школы, мимо старинной пушки со сложенными пирамидой ядрами, мимо пустого магазинчика с рекламой “пепси-колы”. И снова окунулись в темноту автострады.
Я глубоко вздохнул.
— Потому что они не знают ничего лучшего. Потому что они не знают, что сами собой представляют и как их можно понять. Или что такое хороший человек и как его можно понять? Поэтому они просто полагаются на категории.
— Как это?
— Ну, например, твой отец не знает, хороший он человек или плохой. Он подозревает, что скорее всего не очень хороший, но не хочет, чтобы это понял еще кто-нибудь. Однако он не знает, каким нужно быть, чтобы считаться хорошим человеком, поэтому просто следует простым правилам, которые слышал от других. Это и проще, чем думать самому, и безопаснее. Ведь в противном случае тебе приходится все решать самому. Придется прийти к какому-то определенному выводу насчет того, каким должно быть твое поведение, а потом, быть может, обнаружить, что не можешь ему соответствовать. Так почему бы не пойти по более безопасному пути? Просто вести себя так, как принято в твоем кругу.
— Что-то я не очень-то вас понимаю, — вздохнул Пол.
— Это не твоя вина. Ну хорошо, попробую объяснить по-другому. Если твой отец будет ходить и всем говорить, что любит балет или что ты любишь балет, то он рискует очень скоро напороться на человека, который скажет ему, что это не для мужчин. А если подобное произойдет, то ему придется думать и выяснять для себя, кто прав, а кто нет? Любят ли мужчины, я имею в виду настоящие мужчины, балет или не любят? А следовательно, кто же он сам — мужчина или так, абы что? Этого он и боится до смерти. То же самое и мать. Вот они и шагают по проторенной дорожке, говоря только то, что не вызовет никаких вопросов. И это их устраивает, потому что можно не напрягаться. И не бояться.
— Но они, вроде, и не боятся. И вполне уверены в себе.
— В этом все и дело. Слишком много уверенных в себе либо боятся, либо просто глупы, а может и то, и другое. Реальность всегда неопределенна. А большинство людей ищут определенности. И ищут пути ее достижения. Телевизионно-коммерческий взгляд на мир. Бизнесмены смотрят, какими должны быть бизнесмены. Учителя смотрят, какими должны быть учителя. Строители смотрят, какими должны быть строители. Они проживают всю свою жизнь, постоянно пытаясь быть такими, какими они должны быть, и вечно боясь, что не соответствуют своему типу. Полный бред.
Мы проехали небольшой освещенный базарчик с еще прошлогодними вывесками и пустыми прилавками и снова углубились в лес.
— А вы не такой?
— Сюзан часто говорит мне, что я сильно отличаюсь от других.
— Как?
— Что я постоянно прилагаю все усилия, чтобы обмануть чьи-то ожидания.
— Не очень-то понятно, — покачал головой Пол.
— Неважно. Главное — это не зацикливаться на том, чтобы быть таким, каким должен быть. И если возможно, делать то, что тебе нравится.
— А вы делаете то, что нравится?
— Да.
— Даже сейчас?
— Да. Даже сейчас.
Стоял конец мая. Мы пробежали восемь километров и вернулись в хижину. Спины блестели от пота. Новый дом постепенно приобретал какие-то определенные очертания. На залитом фундаменте лежали стойки и балки, кое-где уже оббитые фанерой. В том месте, где должен был быть туалет, торчал унитаз.
