Флинн вспомнил о своих пятерых здоровых и красивых ребятишках и промолчал.
— Ему нужен постоянный уход, все двадцать четыре часа в сутки, все двенадцать месяцев в году. И стоит это больше, чем мы можем себе позволить, больше, чем может позволить себе любая мать.
— Мне страшно жаль, Эдди.
— Некоторое время назад федеральные власти и власти штата урезали расходы по программам, связанным с уходом за такими детьми. И нам его вернули. И я не в силах обеспечивать ему должный уход. К тому же у меня есть и еще дети, нормальные. О них тоже надо заботиться. И тут вдруг меня приглашают сюда, по чистому совпадению. И я поехал, тут же. Я страшно обрадовался возможности вырваться из всего этого хотя бы на уик-энд. Дом… дом превратился в сущий ад… Ты когда-нибудь слышал о фонде Хаттенбаха?
— Только недавно услышал.
— Так вот, во время моего первого визита сюда Дуайт Хаттенбах упомянул о существовании этого фонда, основанного его семьей. Оказывается, они устроили нечто вроде школы-клиники как раз для таких детей. И в течение десяти дней мой ребенок оказался в этой клинике, где пребывает и сейчас. И знаешь, Френк, у него даже наблюдается кое-какой прогресс. Люди, работающие там, творят просто чудеса!
— Которые обходятся тебе бесплатно.
— Ну, скажем, не совсем бесплатно. Но недорого.
— А как это Хаттенбах узнал о твоем ребенке?
— In vino veritas,[13] — с улыбкой ответил Д'Эзопо. — Вот мы с тобой, к примеру, Френк, никогда не выпивали вместе.
— Не сомневаюсь, что много потерял. А кто именно пригласил тебя в клуб, Эдди? Чьим конкретно гостем ты являешься?
— Эшли.
— Ага… Стрелковое оружие.
— Верно. Закупает оружие и амуницию для разных служб.
Флинн пытался вспомнить.
— Скажи-ка, а мы, бостонская полиция, тоже пользуемся стрелковым оружием и боеприпасами фирмы «Эшли комфорт инкорпорейтед»?
Д'Эзопо пожал плечами.
— Было дело. Однако, упреждая твой следующий вопрос, скажу: теперь мы оружия у «Эшли комфорт инкорпорейтед» уже не закупаем. И да, признаю, Эшли просил меня замолвить словечко. Но меня лично, Эдварда Д'Эзопо, а не комиссара полиции Бостона. Просил посодействовать в плане капиталовложений в его предприятие. И я нашел деньги, опять же по чистой случайности.
Теперь Лодердейл наяривал на рояле «Серебряные нити на фоне золотом». Странно, но Флинну больше не казалось это смешным. Очевидно, пародия, чтоб быть по-настоящему смешной, должна быть несколько отстранена от реальности.
— Ну а какие еще услуги ты оказывал членам клуба «Удочка и ружье», а, Эдди?
— О, да так, мелочи. Ну время от времени устраивал приезд по разряду «VIР», когда кто-то из них приезжал в Бостон и просил об этом. Предоставлял полицейский эскорт с сиреной. Спецохрану, опять же когда просили. Однажды установил у гроба одного покойного почетный караул… По просьбе старой девы, доводящейся теткой кому-то из членов клуба. И, надо сказать, тут возникли осложнения. Мне доложили, что она наготовила шоколадных пирожных с орехами и пичкала ими караульных.
— Сдается мне, — перебил его Флинн, — что у многих членов этого клуба имеются дети и внуки, которые учатся в разных школах и колледжах Бостона и его окрестностей. Скольких из них тебе приходилось отмазывать, а, Эдди?
— Не буду отвечать на этот вопрос, Френки.
— И однако же, готов держать пари, ты принимал от них и разные другие знаки внимания, и…
Пение Лодердейла в соседней комнате внезапно оборвалось. Звуки рояля тоже стихли.
Затем он вновь забренчал по клавишам.
И снова запел фальцетом, и даже успешно преодолел высокую ноту «си». Она походила на ужасный пронзительный визг.
— Этот тип!.. — воскликнул Д'Эзопо. — Лично я не нахожу ничего смешного в том… — Д'Эзопо умолк, не сводя с Флинна глаз. — Но ведь он просто играет… — добавил комиссар.
Визг перешел в хрип и кашель.
Затем еще один последний вскрик — уже нормальным мужским голосом.
— Ведь он играет… — рассеянно повторил Д'Эзопо.
— Думаю, нет, — сказал Флинн.
Прежде чем войти в гимнастический зал, Флинн заглянул в замочную скважину.
Тейлор, голый до пояса, в одних шортах, разрабатывал на тренажере брюшной пресс.
Флинн вошел.
Тейлор прекратил упражнение и встал. Мускулы под гладкой кожей так и играли.
— Хотите позаниматься на тренажере, мистер Флинн?
— Вообще-то не самое подходящее время для такого рода интенсивных занятий.
Тейлор пожал плечами.
— В другое не могу себе позволить. Только поздно вечером можно быть уверенным, что никто из членов клуба сюда не зайдет.
Флинн покосился на лестницу рядом со входом в сауну. Дверца, ведущая наверх, на веранду, была приоткрыта.
— И как долго вы занимаетесь?
— Несколько лет, — скромно ответил мускулистый молодой человек.
— Нет, я имею в виду, сегодня.
— А-а… Минут двадцать.
— И совсем, как вижу, не вспотели.
— А чего мне потеть. Я каждый день тренируюсь.
— А почему вон та дверца открыта?
— Свежий воздух, сэр, — даже в полураздетом виде играющий мышцами Тейлор сохранял все манеры и интонации слуги, готового немедленно броситься на помощь. — Что-нибудь не так, мистер Флинн?
— Да. Вас не было в музыкальной комнате.
— В музыкальной комнате?
— Да, той, где стоит кабинетный рояль. Все уже успели побывать там, кроме вас.
— А чего я там не видел? Что случилось?
А случилось следующее. Ворвавшись в комнату, Флинн и Д'Эзопо обнаружили Лодердейла у рояля. Тело его тяжело сползало с табурета, голова покоилась на клавиатуре.
Рядом, склонившись над роялем, стоял Рутледж. В такой позе, точно собирался перевернуть для Лодердейла нотную страницу.
Клубнично-розовый парик свалился. Левая щека упиралась в среднюю октаву. Между зубами торчал багровый язык, похоже, Лодердейл прикусил его, и на нем виднелась полоска крови. Глаза выкатились из орбит — словно он в изумлении вглядывался в нотные знаки и никак не мог разобрать.
А дверь, выходящая на веранду, была распахнута настежь.
— Лодердейла душили, — сказал Флинн.
— Он умер?
— Да, — в голосе Флинна звучала уверенность. — Он мертв.
— Я слышал какой-то шум. — Тейлор со своим тренированным молодым телом являл собой странный контраст рыхлому господину лет за пятьдесят, одетому в вечернее женское платье, что лежал мертвым в нескольких метрах от того места, где они теперь беседовали. По соображениям Флинна, музыкальная комната находилась прямо над гимнастическим залом. — Нет, кажется, я действительно слышал какой-то шум. И решил, он просто дурака валяет. Выкидывает свои дурацкие штучки, что-нибудь в этом роде. А он, оказывается, помирал.
— И зрителей при этом было немного, — вставил Флинн.
Бакингем, возникший в дверях музыкальной комнаты вслед за Флинном и Д'Эзопо, громко причитал:
— О господи!.. О боже ты мой!
На эти крики прибежали Арлингтон, Клиффорд, Эшли, затем — Коки и Оленд. Уэлер и Робертс появились последними.
Флинн поднял глаза от тела Лодердейла, которое внимательно осматривал, и спросил:
— Где Тейлор?
— Наверное, в гимнастическом зале, — ответил Клиффорд.
Тогда Флинн сказал Коки:
— Из помещения всех убрать! И чтоб не смели ничего тут трогать своими грязными ручонками, ясно?
А затем Флинн бросился вниз, в гимнастический зал.
Сверху, из полуотворенной двери, тянуло холодным ночным воздухом, и Тейлора начала бить мелкая дрожь.
— Сколько просидел за решеткой? — спросил его Флинн.
— Откуда вы знаете, что я сидел?
— От верблюда. Так уж устроено нынешнее общество, — ответил Флинн. — Общество собирает с улицы нежелательных ему граждан и отправляет их в тюрьмы, где имеются прекрасно оборудованные гимнастические залы. Что только способствует превращению вышеупомянутых граждан в еще более нежелательные для общества элементы. Ибо где, как не в тюрьме, им сам бог велел доводить себя до физического совершенства, а заодно изучать уголовное право, повышая тем самым уровень криминальной подготовки.
— Только так и можно выжить в тюрьме. Только так можно сбросить напряжение. Только так, доведя себя до изнеможения, можно уснуть. И научиться защищаться.
— Знаю, — кивнул Флинн. — Так сколько?
— Три года. С хвостиком.
— Ну а по какой именно части ты специализировался?
— По женской.
— Разве это преступление? — удивился Флинн. — Знавал я людей, которые заслуживали за это одни благодарности, а не срок.
— В моем случае они назвали это двоеженством.
— И что же в наши дни принято называть двоеженством?
— Ну, короче, меня застукали на том, что я был женат на девяти разных женщинах сразу.
— Девяти! Ничего себе! О господи, дружище, ты и в самом деле в этом смысле уникум. Не можешь отказать даме, да?
