— Морни дал мне расписку, в которой говорилось, что монета будет у него как обеспечение долга, что характер собственности на нее не будет изменен без специального извещения. Кажется, что-то в этом роде. Не будем говорить о том, насколько это, законно. И вот когда этот Морнингстар позвонил и спросил о монете, я тот час заподозрил, что Морни либо пытается продать ее, либо хочет узнать ее реальную стоимость у человека, имеющего дело с редкими монетами. Конечно, я здорово испугался.
Он поднял взгляд и постарался изобразить на лице сильный испуг. Достав носовой платок, он вытер лоб и замолчал, зажав платок в руке между коленями.
— Когда Мерль сказала мне, что мать наняла детектива (конечно, она должна была молчать, но мама обещала не ругать ее за это)…
Он остановился и посмотрел на мать. Стиснув зубы, старый боевой конь молчал. Бедная девочка никак не могла оторвать глаз от его лица, и казалось совершенно не обратила внимание на то, что ее будут ругать.
— …я понял, что она знает о краже дублона и наняла для расследования детектива. Я не верил в то, что она наняла вас, чтобы вы отыскали Линду. Я прекрасно знал, где она находится, и пришел к вам в офис, чтобы хоть что-нибудь разузнать, но разузнать мне ничего не удалось. Вчера после обеда я побывал у Морни и все ему рассказал. Выслушав, он расхохотался мне в лицо, но когда узнал, что даже мать не может продать монету, потому что это нарушит условия завещания Джаспера Мердока, и что мать может обратиться в полицию и потребовать возврата монеты, если узнает, где она находится, он смягчился. Открыл сейф, и достав оттуда монету, вручил ее мне, не вымолвив ни слова. Я отдал ему расписку, и он разорвал ее. Я принес монету домой и рассказал обо всем матери.
Он замолчал и стал опять вытирать платком лицо. Бедняжка Мерль следила за каждым его движением. Я прервал наступившую тишину вопросом:
— Морни не угрожал вам?
Он покачал головой.
— Он только сказал, что ему очень нужны деньги, и чтобы я каким угодно способом выкопал их. Конечно, он был груб до неприличия, но не угрожал. Его ведь тоже можно понять.
— Где это было?
— В клубе Айдл-валли, в его кабинете.
— С ним был Эдди Пру?
Мерль оторвала свой взгляд от него и посмотрела на меня. Миссис Мердок спросила грубо:
— Кто это?
— Телохранитель Морни, — сказал я. — Как видите, миссис Мердок, я не терял вчера времени даром.
Я перевел взгляд на сына.
— Нет, его там не было. Конечно, я знаю его в лицо, такого увидишь раз и не забудешь. Но вчера его действительно не было.
— И это все? — спросил я.
Он посмотрел на мать.
— Неужели этого мало? — сказала она жестко.
— Как сказать, — ответил я, — а где сейчас монета?
— Как вы считаете, где она может быть? — отрезала она.
У меня вертелось на языке такое, что наверное выбросило бы ее из кресла, но я сдержался и промолчал. Я только сказал:
— Ну что ж, придется этим заняться.
— Поцелуй свою маму, сын, и ступай, — сказала она властно.
Он послушно поднялся, и подойдя к ней, поцеловал ее в лоб. Она погладила ему руку, и он, опустив голову, вышел, тихо закрыв за собой дверь. Я обратился к Мерль:
— Я думаю, что вам надо отпечатать в двух экземплярах все, что он тут рассказал, и дать ему подписать.
Ее это, по-видимому, испугало. Старуха, услышав это, зарычала:
— Отправляйтесь на свое рабочее место, Мерль. Выкиньте все это из головы. И зарубите себе на носу, что если я только замечу, как вы меня обманываете, я сумею с вами расправиться.
Бедняжка встала и улыбнулась ей — глаза ее сияли безграничной преданностью.
— Да, да, миссис Мердок. Я… никогда… никогда. Можете мне поверить.
— Ну хорошо, — проворчал старый дракон, — ступайте.
Мерль тихо вышла из комнаты.
Две больших слезы выкатились из глаз старухи, потекли вниз по слоновым щекам и, миновав мясистый нос, задержались в углах губ. Она повозилась, достала платок и вытерла их. Убрав платок, взяла в руку стакан и спокойно сказала:
— Мистер Марло, я так люблю своего сына, так люблю. И вся эта история ужасно меня опечалила. Вы считаете, что он должен рассказать все полиции?
— Думаю, что нет, — сказал я, — потребуется чертова пропасть времени, чтобы они в нее поверили.
Ее рот широко раскрылся, в сумраке комнаты блеснули зубы. Она закрыла рот, плотно сжала губы, и низко опустив голову, мрачно смотрела на меня.
— Что все это значит? — рявкнула она.
— А вот что. В ней нет ни слова правды, она выдумана от первого до последнего слова. Он ее выдумал сам или ее выдумали вы, а потом втолковали ему?
— Мистер Марло, — сказала ока с угрозой в голосе, — вы ступаете по тонкому льду.
Я махнул рукой.
— Как и все мы. Ну хорошо, допустим, что эти правда. Но Морни будет все отрицать, и нам придется начать все сначала. А отрицать он будет, потому что иначе на него повесят два убийства.
— Да неужели эта ситуация так уж необычна для такого человека? — взорвалась она.
— А зачем Морни, человеку довольно влиятельному, имеющему сторонников и протекцию, вешать на себя два убийства? Только затем, чтобы отрицать такой пустяк, как продажа залога. По-моему, это совершенно бессмысленно.
Она смотрела на меня в упор и молчала. Я усмехнулся, потому что впервые ей пришлось обратить внимание на мои слова.
— Я нашел вашу невестку, миссис Мердок. Мне только немного странно, что ваш такой послушный сын не сказал о том, где она была.
— Я не спрашивала его, — ответила она необычным для нее спокойным тоном.
— Она вернулась туда, откуда ушла. Она опять поет с джазом в клубе Айдл-валли. Мне удалось поговорить с ней. Да, она немного грубовата и очень вас не любит. Но взять монету она не могла ни при каких условиях, даже из ненависти к вам. Что же касается той сказки, которую состряпал здесь Лесли, я не верю, что он придумал ее для защиты Линды.
Она улыбнулась. Это была странная, некрасивая улыбка на искаженном злобой лице.
— Ну да, — сказала она вдруг совсем кротко, — ну да, бедный Лесли, это так на него похоже! Но в таком случае (последовала пауза, и на ее лице вдруг появилась экстатическая улыбка), в таком случае мою дорогую невестку привлекут, по делу об убийстве.
Я заметил, как восхитила ее эта идея. Она блаженствовала секунд пятнадцать.
— Я смотрю, вам это здорово понравилось, — сказал я.
Она кивнула мне, все еще улыбаясь, все еще лелея свою давнюю мечту, но тут почувствовала грубоватый тон моего ответа. Черты ее лица опять злобно исказились, губы поджались. Она проговорила сквозь зубы:
— Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне! Что вы себе позволяете!
— Простите. Вы, конечно, правы. Мне самому этот тон не нравится. Да разве дело только в этом? Мне все не нравится, мне не нравитесь вы и ваш дом, не нравится сам воздух вашего дома, мне не нравится, что у этой бедняжки постоянно опущена голова, словно она ждет удара, мне не нравится этот прохвост, ваш сын, мне не нравится само дело, которое я расследую, мне не нравится, что я должен замалчивать правду, мне не нравится, что я должен лгать…
Ее охватил страшный гнев — лицо покрылось пятнами, в глазах были бешенство и ненависть, она вдруг завопила:
— Вон! Вон из моего дома немедленно! Ни секунды более! Вон отсюда!
Подняв с пола шляпу, я встал и сказал:
— С удовольствием.
Иронически улыбаясь, я пошел к двери, и открыв ее, вышел из комнаты. Крепко обхватив пальцами ручку двери, я осторожно закрыл дверь и услышал, как щелкнул замок.
Все это я проделал просто так, без всякой причины.
Я слышал за собой звук шагов, слышал, как меня окликнули, но продолжал идти вперед и оказался уже посреди гостиной. Тут я остановился, и Мерль догнала меня. Она тяжело дышала, ее глаза, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. Лучи солнца, падавшие сквозь высокие окна, играли в ее рыжеватых волосах.
— Мистер Марло, пожалуйста, пожалуйста, не уходите! Вы ей очень нужны! Очень!
— Плевал я на нее. А вот вы ведете себя, как маленькая девочка. Ну ничего, держитесь бодрее, все будет хорошо.
Она схватила меня за рукав.
— Ну пожалуйста!
— Пошла она к черту, — сказал я. — Пойдите скажите ей, пусть она застрелится. Бедный Марло, он будет так расстроен. А если пистолет не поможет, пусть достанет пушку. Да побыстрее. Она все еще держала меня за рукав, и я погладил ее руку. Она быстро отдернула ее, удивленно посмотрев на меня.
— Мистер Марло, ну пожалуйста! Она в такой беде, вы так ей нужны.
— Я тоже в беде, — проворчал я, — сижу в этой самой беде по уши. Ну о чем вы плачете?
— Я ее так люблю. Хоть она любит кричать и ругаться, но у нее ведь золотое сердце.
— Черт бы ее побрал вместе с сердцем, — сказал я, — да ведь еще большой вопрос, есть ли у этой лживой старухи человеческое сердце. Она в беде, так пусть провалится как можно глубже, я не собираюсь ее откапывать. И я ей все уже сказал.
