Один полицейский репортер писал как-то в нью-йоркской газете, что стоит вам перешагнуть порог полицейского участка, как вы сразу же из обычного мира попадете по ту сторону закона.
Я сел в кресло. Бриз достал из кармана обернутую в целлофан сигару, и опять повторилась уже хорошо мне знакомая церемония. В той же последовательности, с теми же деталями. Затянувшись, он красивым жестом положил погашенную спичку в черную стеклянную пепельницу, потом весело сказал: «Эй, Спенглер».
Повернувшись друг к другу, они одновременно усмехнулись. Бриз ткнул в меня сигарой.
— Смотри-ка, парню пришлось попотеть.
Спенглер весь выгнулся на своем стуле, наверное, старался увидеть следы пота. А я-то и не знал, что мне пришлось попотеть.
— Бросьте-ка, парни, стоит ли насиловать свое остроумие из-за двух сухих голов, — сказал я, — лучше расскажите, что тут у вас новенького?
— У вас тоже с остроумием туговато, — сказал Бриз. — Наверное, утро было ужасно деловое.
— Ну что вы, — прекрасное, — сказал я.
Оба они продолжали усмехаться. Должно быть, Спенглер из уважения к начальству никак не мог остановиться раньше.
Наконец веснушчатое лицо Бриза стало серьезным, он откашлялся и, сделав вид, что он на меня не смотрит, сказал:
— Хенч сознался.
Спенглер чуть не свалился со своего стула, разглядывая меня. На его губах появилась какая-то до неприличия восторженная улыбка.
— Уж не кайлом ли вы его раскололи? — спросил я.
— Да нет.
Они оба замолчали, тараща на меня глаза.
— Итальяшкой, — сказал Бриз.
— Чем, чем?
— Послушай, мальчик, неужели ты не рад? — сказал Бриз.
— Все-таки скажите вы мне, в чем дело, или так и будете сидеть, сытые и довольные, отыскивая во мне следы радости?
— Ужасно приятно видеть обрадованного мальчика, — сказал Бриз, — у нас такое не часто случается.
Я воткнул в рот сигарету и стал ее покачивать вверх-вниз.
— Так вот, мы напустили на него итальяшку, — сказал Бриз, — итальяшку по имени Палермо.
— Вот как. А вы знаете, что…?
— Что? — спросил Бриз.
— Я сейчас подумал, в чем особенность бесед с полицейскими.
— В чем же?
— В том, что у полицейских каждый пункт разговора кульминационный.
— И на каждом пункте можно сесть, — сказал он спокойно. — Вы будете меня слушать или будете острить?
— Конечно, буду слушать.
— Так вот. Хенч был пьяница, но такой, о котором нельзя судить по внешнему виду. Пьянство сидело у него глубоко внутри, он уже был ненормальный человек. В течение нескольких недель он употреблял только алкоголь, почти ничего не ел и очень мало спал. Он дошел до такого состояния, когда вино не опьяняло его, давало ему спокойствие и трезвость. Вино была та самая ниточка, которая соединяла его с реальным миром. Если бы эта ниточка оборвалась, он сошел бы с ума.
Я сидел и молчал. На юном лице Спенглера была все та же улыбка. Бриз постучал сигарой о край пепельницы, стряхивая пепел, но так ничего и не стряхнув, опять сунул сигару в рот.
— Собственно говоря, он псих. Но зачем нам это нужно, чтобы каждый арест приводил нас к психиатрам. И конечно нам невыгодно, если малый состоит на учете.
— Мне казалось, что вы были убеждены в невиновности Хенча?
Бриз рассеянно кивнул.
— Вчера вечером. Ему удалось тогда меня провести. Ночью с Хенчем случился припадок. Они, конечно, потащили его в палату, и тюремный док[12] ввел ему наркотик. Все это, разумеется, между нами. В протоколе о наркотике ни слова. Это понятно?
— Ну еще бы, — сказал я.
— Т-так.
Мой ответ ему, видимо, не понравился, но инерция рассказа была велика и он продолжал.
— Значит, он под действием наркотика приходит в себя. Он очень бледен, но спокоен. Ну, тут мы и беремся за него. Как дела, малыш? Не надо ли тебе чего? Если есть какие-нибудь просьбы, мы с радостью их выполним. Не обижают ли тебя? И все в таком роде, вы ведь знаете, как это делается?
— Конечно, знаю, — сказал я.
Спенглер вдруг как-то особенно неприятно облизнулся.
— Да, и через какое-то время он раскалывается и говорит: «Палермо». Этого итальяшку вы, конечно, помните. Что? Н-да, он владеет тем домом и похоронным бюро напротив, через улицу, и еще чем-то. Он еще заметил высокую блондинку. Все это страшная чепуха, потому что эти итальяшки вечно помешаны на высоких блондинках. Но, вообще-то, этот Палермо — важная шишка. Как я узнал, в его руках голоса на выборах, такого не стоит трогать. Я и не собирался его трогать. Вот я и говорю Хенчу: «Палермо — ваш друг?» Он говорит: «Давайте сюда Палермо». Я ему звоню, и Палермо говорит, что приедет. О'кей. И сразу же приезжает. Мы ему говорим: «Мистер Палермо, вас хочет видеть Хенч, а зачем — мы не знаем». Палермо говорит: «Ах, этот бедный малый. Он хочет меня видеть? Очень хорошо, я повидаю его, но только один на один, без копов». Я говорю: «О'кей, мистер Палермо», и мы идем в палату, Палермо наедине разговаривает с ним. Потом он выходит от него и говорит: «О'кей, коп. Он сознается. А я наверно, найму ему адвоката. Бедняга, он мне нравится». И уходит.
Я ничего не сказал. Наступила пауза. Громкоговоритель на стене передавал какую-то сводку. Бриз сначала насторожился, но потом, послушав пару секунд, перестал обращать на него внимание.
— Потом мы приходим к нему со стенографисткой, Хенч дает показания. Дело было так: Филипс стал приставать к его девушке. Это было позавчера в холле. Хенч был в своей комнате и видел это. Хенч хотел было выйти, но Филипс успел запереться. Хенч рассердился и поставил «фонарь» своей девице. Но подумав, решил, что этого мало. Как смеет какой-то малый, думал он, приставать к моей девушке. Я тебе покажу, ты меня век будешь помнить, — решил он. И вот вчера он видит, что Филипс вернулся домой. Он говорит своей девице, чтобы она пошла погулять. Она отказалась, он поставил ей второй «фонарь», и она ушла. Хенч стучит к нему в дверь, и Филипс ему открывает. Хенч слегка удивился, но я объяснил, что он ждал вас. Значит, Хенч заходит к нему и начинает говорить ему про свои чувства и все такое. Филипс пугается и достает пистолет. Тогда Хенч бьет его дубинкой по голове, и он падает. Хенч поднимает с пола его пистолет, и тут Филипс хватает его за ногу. Хенч очень плохо помнит дальнейшее (не забывайте, что он был пьян), он только помнит, что оттащил его в ванную и там застрелил из его же собственного пистолета. Ну, как вам все это нравится?
— Замечательно, — сказал я, — но как все-таки объяснить поведение Хенча?
— Вы ведь знаете, что он был сильно пьян. Как бы там ни было, Хенч кладет этот пистолет к себе под подушку, а свой пистолет он либо где-то запрятал (где, он пока нам не сказал), либо передал какому-то парню поблизости. Потом он нашел свою девицу, и они пошли есть.
— Удивительно интересно, — сказал я, — итак, он спрятал пистолет под подушкой. Я бы никогда до этого не додумался.
Бриз откинулся на спинку кресла и посмотрел в потолок. Спенглер, непременный участник представления, взялся опять за ручки и стал бросать их в спинку кресла, стоявшего напротив.
— Давайте это разберем, — сказал Бриз. — Хоть Хенч и горький пьяница, но ума он не пропил. Вспомните, что он достал этот пистолет из-под подушки еще до того, как был обнаружен убитый. Ясно одно, — Филипс был убит из этого пистолета. Что бы там ни было, ведь именно из него, был произведен выстрел. И мы поверили Хенчу, потому что едва ли найдется еще кто-нибудь, способный вести себя так, как Хенч. Мы ведь поверили и тому, что кто-то взял его пистолет, а вместо него положил этот. А теперь допустим, что Хенч спрятал бы пистолет, из которого был убит Филипс. Было ли это для него лучше? Все равно подозрение падало бы на него. Поэтому он и упирал на то, что был мертвецки пьян, и оставил свою дверь открытой, чем и воспользовался убийца, чтобы спрятать свой пистолет.
Он замолчал, чуть приоткрыв рот и держа перед собой в своей сильной веснушчатой руке сигару. Его бледно-голубые глаза так и светились самодовольством.
— Ну что ж, — сказал я, — все это теперь неважно, раз уж он сознался. Он, наверное, будет просить о смягчении обвинения?
— Мне кажется, что да. И я думаю, что Палермо поможет ему избавиться от обвинения в преднамеренном убийстве. Впрочем, я не уверен.
— Зачем Палермо станет этим заниматься?
— Хенч ему чем-то нравится, а Палермо такой человек, которого не стоит трогать.
— Ну так, — сказал я и встал. — А что девушка?
— Не хочет говорить ни слова. Умная. Что мы с ней можем сделать? Дельце-то совершенно ясное. Какие могут быть возражения, а? А что касается вашего бизнеса, то ведь это ваш бизнес. Вы меня понимаете?
— Я имел в виду не эту распутную девицу, а ту высокую блондинку. Может, мистер Палермо не будет возражать в этом случае.
— Черт побери, я совсем забыл об этом, — сказал Бриз и, немного подумав, тотчас отмел это. — Тут ничего нет, Марло. Не тот класс.
