Оконное стекло легонько звякнуло. Он обернулся поглядеть на глупую птицу, пытающуюся прорваться в палату, и увидел в стекле маленькую дырочку. Он бы ее не увидел вовсе, если бы не трещины, паутиной расползшиеся. Что это? Услышав сзади всхлип, он резко обернулся. Все было так же, как и пять секунд назад, с небольшим дополнением: под левой грудью Олеси краснело пятнышко, из которого вытекали капли крови — одна, вторая, третья, — образовывая на теле кровавую канавку. А ее прекрасное тело клонилось, заваливалось в ту же, левую сторону, как бы перевешиваемое кусочком свинца, застрявшим внутри.
— Что это? — тупо повторил свою мысль Игорь, подхватывая падающую Олесю и укладывая ее на кровать. Очнувшись от шока, закричал, глядя не на нее, а на дырку в окне: — Кто это?!!
— Агафонов! — отозвалось эхо. Это было не эхо — последнее «прощай» Олеси. Умерла она через две секунды, резко дернувшись молодым, так и не испытавшим настоящей замужней жизни, телом...
А большое окно палаты стеклянно ахнуло, осыпаясь теперь уже крупными осколками: вторая пуля, с визгом срикошетив от противоположной стены, разнесла на куски вазу с цветами, стоявшую на столике в ушу. Инстинкт самосохранения сработал помимо воли Игоря — упав на пол, он перекатился к ножкам изголовья кровати. Как видно, зря — выстрелов больше не последовало. Он был жив, да! Но любовь у него отобрали. Вместе с любимой...
— Слушай, Игорь, так нельзя! Девятый день лакаешь коньяк, как газировку! Ты на свою рожу глянь! — Иван совал зеркало Игорю, валявшемуся в одежде на диване. Тот затянул в него и невольно охнул. Обрюзгшее, заросшее темно-ржавой щетиной лицо как нельзя более подходило под определение «рожа». А Иван не унимался: —Ты знаешь, права поговорка: чтобы оценить свою сущность, надо поглядеть на поведение соседа и примерить его на себя. Я поглядел на тебя в запое — и бросил пить. Да, я в какой-то мере благодарен водке — может быть, она меня и спасла от СПИДа! Но не век же ее жрать! И Олесю не вернешь даже удесятеренной дозой того, что ты перекачал из соседнего коммерческого ларька, я уж не говорю про мою непутевую Инку, и...
В дверь квартиры позвонили. Иван мягко спрыгнул босыми ногами с дивана, и в его руках очутился... никелированный «Лама Омни», выхваченный из-под матраца кровати. Посмотрев в глазок, он облегченно вздохнул и откинул цепочку.
— Баба Зина прибыла! — Пистолет вновь нырнул под матрац.
Это действительно была она. Старушка влетела в квартиру и юлой завертелась на месте.
— И где они?
— В ванной, баб Зин, пошли помогу! — Они вдвоем с Иваном прошли в санузел и загремели там пустыми бутылками. Вскоре вышли, и взгляд шахтера споткнулся о картонную коробку с четырьмя полными «Наполеонами» — остатки полуторанедельных поминок. — И это забирай!
— Та как же можно, Ванюха, — питье-то дорогое больно.
— Забирай, забирай, бабуля, нам оно больше не понадобится! — успокоил Иван ее совесть.
— Неужели бросили ковтать ее, окаянную?! — ахнула бабка и от избытка чувств перекрестилась. — Слава те, Господи! Ну пошли, подмогнешь!
Через десяток минут они вернулись — баба Зина тащила кастрюлю, из которой в прокуренную комнату прорвался аппетитный запах.
— Борщика свеженького принесла вам, а то больно на мартовских котов смахивать стали! Помянуть, конечно, надо (она была в курсе обеих трагедий), но в крайности ударяться не след. А ну, марш на кухню, марахвет буду наводить!
На кухне, хлебая наваристый украинский борщ, Игорь обратился к Ивану:
— Вопрос номер один: как с памятниками — все в порядке?
Они похоронили Инну и Олесю рядом — в одной оградке на местном кладбище. И памятники заказали одинаковые. И надписи — схожие:
Почему судьба, заботясь об усопших, Так полна несправедливости к живым ?— Все в порядке, — успокоил Иван, — все на месте. Но с деньгами — швах! Могу с полной уверенностью заявить: мы с тобой — банкроты!
Игорь бросился к нательному поясу. В одном из кармашков сиротливо зеленела сотенная банкнота. Он поднял глаза на шахтера, тот утверждающе кивнул.
— Это все! — и вывернул пустое портмоне.
— Ладно, выкрутимся! Теперь вопрос номер два: как у тебя оказался мой пистолет?
— Да ты же из него собирался расстрелять Агафонова, Вольвака и Гальчевского. Неужели не помнишь? — изумился шахтер. — Еще и меня за компанию чуть не прихватил!
— Не помню ни фига! — признался Игорь. — Хорошо, третий вопрос — ты зачем с оружием к двери бросаешься? Насколько мне известно — Узбек с приятелями тебе больше не докучают. Значит, появился кто-то еще, новый?
— Еще как появился! Через день после смерти Олеси в больницу заявилась пара каких-то лоботрясов, якобы ее родственники — требовали вещи погибшей. Владислав отказал им, предложив зайти на следующий день. А вечером этого же дня была попытка ограбления камеры хранения вещей больных.
— И чемодан Олеси исчез?!
— Как же он мог исчезнуть, — оскорбился даже Иван, — если к тому времени лежал у меня на антресоли? А в складе ничего не пропало. Как мы с Владом и думали.
— Молодцы, ребята! Значит, пока я здесь пьянствовал...
— Мы решали кое-какие проблемы, — скромно подтвердил Иван. — Но, наверное, не до конца, потому что сегодняшней ночью кто-то осторожненько пытался без спросу войти в квартиру. Я сразу понял, что это не баба Зина: подошел к двери и спросил, кто там. На всякий случай передернул затвор пистолета. Естественно — мне не ответили...
— Им очень нужны вещи Олеси, — задумался Игорь. — Что в них загадочного?
— Узнаем, когда уйдет баба Зина!
— Кто стрелял, не нашли?
— Неизвестно. Стреляли с крыши котельной школы, расположенной в сотне метров от больницы. Тип оружия — винтовка ТОЗ — «мелкашка» — калибр 5,6.
— А ведь выстрелов было два! — Игорь помотал головой. — Ничего, узнаем правду! Пойду побреюсь.
Пока он приводил себя в порядок, баба Зина удалилась с сознанием выполненного долга — квартира была проветрена и сияла чистотой.
Иван достал с антресоли кожаного «крокодила». Вещей было раз-два и обчелся: спортивный костюм «Адидас», кое-что из нижнего белья и... норковая шубка. Гордилась, видимо, Олеся званием «высшего аналитика». Шубка была свернута в большой конверт и перевязана длинным капроновым бантом. Там же, в чемодане, была и сумка. Иван вывернул ее содержимое на стол. Косметичка, пудреница, зеркальце, помада, пачка долларовых купюр разного достоинства, загранпаспорт с визой, разрешение на обмен валюты, горстка жетонов для телефона-автомата и метро. Больше в ней ничего не было, не считая, конечно, щетки для волос.
— Как же так? — Иван в растерянности смотрел на Игоря. — Из-за этого барахла погибла такая девушка?! Да в жизнь не поверю!
Игорь между тем взвесил на руке шубку и, покачав головой, попытался развязать бант. Не вышло — завязано было намертво. Щелкнул выбросной нож, и оскаленная пасть тигра выплюнула сверкающее, остро отточенное лезвие. Капроновый узел распался, шубка была развернута, и Игорь понял, что не ошибся в предположениях, — внутри находилось кое-что, заслуживающее внимания. План двухэтажного здания, заламированный в полиэтиленовую пленку, размерами в газетный лист, большой замшевый альбом для фотоснимков и замшевый же мешочек, очень тяжелый, стянутый по горловине шелковым шнурком.
Игорь, решив поудобнее рассмотреть чертёж, развернул его. План здания был выполнен очень тщательно, в трех цветах: черный, синий и красный. Внизу пометки: синяя черточка, а напротив — сокращенно «пот. х.», ниже — красный кружок и тоже сокращенно «зам. с-ф». В левом верхнем углу плана красной тушью был красиво выписан адрес: С. П., Кленовый пр., д. № 7.
Тем временем Иван завладел альбомом и, раскрыв его, потрясенно присвистнул. Повертел его и так, и эдак, разглядывая, затем перевернул страницу, странно хмыкнул, взглянув на снимки, перевернул следующую — тихо ойкнул и заматерился, затем пошел лихорадочно листать страницы одну за другой и, внезапно отбросив его на рядом стоящую кровать, захохотал — дико, облегченно.
— Ты чего? — Игорь оторвался от плана. — Не двинулся, случаем?
— Я-то? Нисколечки! Но ты — точно двинешься, если взглянешь на эту фотоколлекцию! И малым облегчением тебе будет то, что траур можешь снять с себя досрочно. Ибо если разделить его поровну на каждого из этого альбома — у тебя уже и так перебор во времени!
Игорь подхватил альбом, раскрыл. Первую страницу целиком занимал цветной снимок Олеси: в полный рост она возлежала на тахте, совершенно обнаженная, в самой из соблазнительных поз Данаи — заложив руки за голову и подавшись чуть вперед, так, что все выступы и промежности обрисовывались рельефно, с четкостью, поражающей воображение, мужское, конечно. Да, снимок делался действительно фотохудожником, мастером своего дела. Но и заслуг Олеси умалять не следовало... Игорь перевернул страницу. На следующем снимке... Агафонов нежно обнимал одной рукой полуобнаженное плечо Олеси в вечернем платье. Надо же, какое проявление родственных чувств! А вот на следующей странице альбома «родственные» чувства сменились совсем на другие: она лежала в объятиях Эдуарда Михайловича совершенно голая. Кстати, и Агафонов был без ничего. Но до половины снизу парочку прикрывало голубое стеганое одеяло. Следующие фото пошли безо всякого прикрытия: сцены совокупления Олеси и «папочки» были ярки и поразительно впечатляющи. И поз ими было испробовано великое множество — не иначе всю «Кама-Сутру» проштудировали.
