Она еще раз посмотрела на снимок и отложила его в сторону.
— Миссис Мердок всегда была добра ко мне, — сказала она.
— Все это время она использовала вас в своих целях, — сказал я несколько напряженным тоном, словно режиссер после неудачной репетиции. — Эта женщина умна, груба и терпелива. Она знает свои комплексы. У нее каждый цент на учете, а среди людей ее круга такое не часто встретишь. В этом я отдаю ей должное. Я бы с наслаждением отдал ей должное, выстрелив в нее из двустволки, и только мое нежное воспитание удерживает меня от этого.
— Пусть будет так, — сказала она.
И я понял, что вероятно, лишь треть из всего того, о чем я говорил, задержалось у нее в голове. Да и в это было трудно поверить.
— Не надо показывать этот снимок миссис Мердок. Она ужасно расстроится.
Я взял снимок, изорвал его на мелкие кусочки и бросил в мусорную корзину.
— Возможно, вы когда-нибудь пожалеете об этом, — сказал я, умолчав о том, что у меня остался еще один снимок и негатив. — Возможно, проснувшись однажды ночью три месяца или три года спустя, вы вдруг поймете, что я говорил вам правду и, может быть, вы захотите еще раз взглянуть на эту фотографию. А может быть, я и ошибаюсь. Ну что ж, теперь с этим покончено, и это прекрасно. Теперь все будет прекрасно. Пойдемте, спустимся вниз и сядем в мою машину. Я повезу вас в Вайчита, к вашим родителям. А к миссис Мердок, я надеюсь, вы никогда уже не вернетесь. Или я опять ошибаюсь? Ну да хватит об этом. Идемте.
— У меня совсем нет денег, — сказала она.
— У вас есть деньги. Миссис Мердок послала вам пятьсот долларов, и они лежат у меня в кармане.
— Ах, она чудо что за женщина, — сказала она.
— В аду ее давно заждались, сказал я и пошел на кухню. Там я выпил на посошок, но это меня нисколько не утешило. Хотелось схватить что-нибудь большое, стеклянное и трахнуть об пол.
Меня не было десять дней. Родители Мерль были добрые, нерешительные и терпеливые люди. Они заплакали, слушая мой рассказ, в котором я сделал кое-какие необходимые сокращения. Они были страшно рады возвращению дочери, им было так приятно заботиться о ней. Конечно, чувство вины угнетало их, но я был уверен, что со временем это пройдет.
Когда я собрался уезжать, Мерль в своем домашнем переднике раскатывала тесто для пирогов. Она вышла проводить меня, не сняв передника и, поцеловав меня в обе щеки, заплакала и убежала. Потом на крыльцо вышла ее мать и, улыбаясь мне как родному, махала мне вслед рукой до тех пор, пока мой автомобиль не скрылся из вида.
Во мне очень долго жило странное чувство, словно написал прекрасное стихотворение, но потерял его и никак не могу вспомнить.
Вернувшись, я сразу позвонил Бризу, и получив его согласие, поехал к нему поговорить о деле Филиппа. Здравый смысл и логика рассуждений позволили быстро во всем разобраться. Супруги Морни к делу не привлекались. Правда, кто-то позвонил в полицию, и сказав, что в доме Ваннье произошло убийство, повесил трубку. Отпечатки пальцев на пистолете не понравились специалисту по отпечаткам. Были взяты пробы с рук для исследования содержания пороховых нитратов. Нитраты были обнаружены, и было решено, что это самоубийство. Потом один сыщик из Центрального бюро по уголовным делам обратил внимание на то, что пистолет Ваннье очень похож на описание пистолета, который разыскивается полицией. Хенч сказал, что это его пистолет, что и подтвердилось, когда на спусковом крючке нашли полустертый отпечаток его большого пальца.
Получив хорошие отпечатки пальцев Ваннье (им это было гораздо легче сделать, чем мне), они еще раз обследовали квартиры Филипса и Хенча. Отпечатки пальцев Ваннье были найдены на кровати Хенча, а в квартире Филипса его отпечатки были найдены в туалете на рычаге сливного бака. Заручившись фотографиями Ваннье, они спросили людей, живших поблизости. Действительно, несколько человек подтвердили, что видели его на улице. Замечательно, что никто из живших в доме не видел его.
Отсутствовал пока мотив убийства. Но тут им оказал любезность Тигер, которого схватили в Солт-лэйк-сити. Он пытался продать дублон Брашера одному нумизмату, который решил, что монета подлинная, и заподозрил кражу. В отеле, где Тигер остановился, нашли еще дюжину подделок. В полиции он во всем сознался, показал подлинную монету и способ, которым он отличал ее от подделок. Где ее взял Ваннье, он не знал, а владелец ее так и не объявился. Дело было закрыто, так как было установлено, что Ваннье совершил убийство. Было решено, что после этого он покончил с собой, хотя в этом и были сомнения.
Тигера через некоторое время выпустили, потому что он никого не убивал, а обвинялся всего лишь в преднамеренном мошенничестве. По законам штата Юта, где он был арестован, он был признан невиновным, так как золото он купил законным путем, а подделка старинных монет штата Нью-Йорк не подходила под статью о подделках в штате Юта.
В признание Хенча они никогда не верили. Бриз сказал мне, что они сделали это, чтобы надавить на меня. Бриз считал, что я все расскажу, потому что мою совесть будет мучить невиновность Хенча. Правда, Хенчу от этого не стало легче. Ему пришили дело об ограблении нескольких винных лавок и связь с неким Гаэтано Приско, который обвинялся в убийстве. Я не знаю, был ли Приско родственником Палермо, но арестовать его не удалось.
— Ну и как? — спросил Бриз после того, как он рассказал мне все это.
— Два неясных вопроса, — сказал я, — почему Тигер смылся и почему Филипс жил на Корт-стрит под чужим именем?
— Тигер смылся потому, что лифтер сказал ему, что старик Морнингстар убит, и он почувствовал, что запахло жареным. А Филипс взял фамилию Ансон из-за того, что он совсем разорился и не смог платить налоги. Это объясняет заодно и то, что он связался с таким делом, которое было темным с самого начала.
Я кивнул в знак согласия.
Бриз пошел проводить меня до двери. Положив свою тяжелую руку мне на плечо, он слегка сжал мне его пальцами.
— Вы помните, как той ночью у себя в квартире вы кричали мне и Спенглеру о деле Кэссиди?
— Да.
— Потом вы сказали Спенглеру, что никакого дела Кэссиди не было. Но оно было, только под другим именем. И я им занимался.
Хлопнув меня по плечу, он открыл мне дверь, и улыбнувшись, посмотрел мне прямо в глаза.
— После этого дела, — сказал он, — я даю иногда шанс некоторым парням, хотя, может быть, они того и не заслуживают. Это, пожалуй, единственное, что могут сделать такие рабочие лошади, как вы или я против этих грязных миллионов. Всего вам доброго.
Была уже ночь. Я сидел у себя дома, переодевшись во все домашнее. Я сделал себе коктейль и сел за шахматный столик, чтобы разыграть одну из партий, сыгранных Капабланкой. В ней было сорок девять ходов. Это была прекрасная партия, спокойная и безжалостная, развивавшаяся с той неумолимостью, которая вызывает дрожь восхищения.
Закончив ее, я подошел к окну и вдохнул ночной воздух. Потом пошел на кухню, и, вымыв стакан, налил в него ледяной воды из холодильника. Сделав несколько глотков, я посмотрел в зеркало, висевшее над раковиной, и сказал:
— Ты и Капабланка.
1. Вмешательство полиции нежелательно
Было это в конце августа. Уже с самого раннего утра парило. Я сидел в своем офисе, положив ноги на стол, и обливался потом, то и дело прикладывая к шее и лицу полотенце. Зазвонил телефон.
— Как дела, парень? — услышал я голос Мак-Джи, сыщика при шерифе, который иногда подбрасывал мне небольшие расследования, за что я ему был весьма благодарен — иначе я помер бы наверное с голода. — Опять сидишь как у праздника? Тут есть один тип, его зовут Говард Мелтон. У него исчезла жена, но в полицию он обращаться не хочет. Шериф его знает. Его офис находится в Авенант-Билдинг, компания «Дореми», поставляющая косметику. Говорят у него шикарный кабинет, так что не забудь снять ботинки, когда он тебя в него пригласит.
Авенант-Билдинг находилось на Шестой улице. Компания «Дореми» помещалась на седьмом этаже. Я вошел в лифт, и молоденькая красивая лифтерша в серой русской блузе и берете, как у Рембрандта на знаменитом автопортрете, мне улыбнулась. Первое, что мне бросилось в глаза, когда я вошел в приемную — огромный персидский ковер на полу и масса стеклянных флакончиков разной формы на стеллажах. В углу за коммутатором сидела ничего собой не представляющая молоденькая особа. Прямо передо мной стоял огромный стол с цветами в вазе и табличкой, на которой было написано: Мисс Ван-де-Грааф.
Высокомерно оглядев меня, она поправила на переносице указательным пальцем очки, как у Гарольда Ллойда и сообщила, что у мистера Мелтона сейчас совещание и что она могла бы передать ему мою визитную карточку, когда он освободится. Я сказал, что карточки у меня, к сожалению, нет, но что она может сказать мистеру Мелтону, что его хочет видеть Джон Далмас от мистера Веста.
