Схватив со столика флакончик с какой-то пахучей жидкостью — уж не знаю какой, — плеснула ее на ватку и быстро вытерла ею лицо. Потом столь же торопливо провела щеткой по волосам.
— Вот и отлично.
Вячеслав Михайлович был явно удовлетворен.
— Теперь возьми свои документы и деньги!
Благо, сумочка находилась тут же. Конверт с деньгами — тоже!
Самойлов между тем достал из кармана пухлый бумажник, швырнул его мне. Я его неловко поймала.
— Забери себе из него все!
— Мне не надо…
Он цинично ухмыльнулся:
— Чтобы женщина — да от денег отказывалась!.. Которые ей дают, к тому же, ни за что! Такого не бывает… — однако ехидного тона не выдержал и повысил голос — Не выпендривайся, бери все, что там есть. Мне оно уже не пригодится, а у живых лишних денег не бывает.
В бумажнике оказалось еще порядочно — уж не знаю сколько, не считала, — долларовых купюр, в основном «соток», наши «стотысячники»… Я все это тоже выгребла и сунула в сумочку. И положила пустой бумажник на столик.
— Вот теперь все!
Вячеслав Михайлович запрокинул голову вверх. Потряс бутылку, вытряхивая последние капли коньяку над раскрытым ртом.
— Символично, правда — последние капли коньяку и последние капли жизни, — криво усмехнулся он.
Отбросив посудину, он достал из бокового кармана пиджака плоскую фляжку — таких сейчас немало продается, они в кармане незаметны, а потому любители выпить всегда могут носить их с собой, наполнив предварительно спиртным. Только вместо пробки из этой фляжки торчал короткий отрезок какого-то шнура.
— Это огнепроводный шнур, — показал мне, разъясняя, Самойлов. — Внутри на его конце расположен капсюль-воспламенитель. Сама же фляжка наполнена напалмом. Через минуту после того, как ее поджечь, он воспламенится и эта комната превратится в море огня. За это время ты, Виолетта, должна быть уже далеко отсюда, чтобы никто тебя не увидел. Если поедешь на такси или на частной машине, ни в коем случае не называй свой домашний адрес и не расплачивайся валютой… Ну и сделай так, чтобы никто не увидел у тебя таких больших денег.
Вячеслав Михайлович подчеркнуто спокойно достал из другого кармана зажигалку.
— Вот и все…
Он оглядел комнату, задерживая взгляд на каждом неподвижном теле.
— А какая команда была! — грустно проговорил он.
Потом перевел взгляд на меня.
— Прощай, Виолетта! Уж не знаю, что я увижу через минуту… Но почему же мы так боимся смерти?.. Философский вопрос. А ответа нет…
Самойлов щелкнул контактом зажигалки.
— В доме нет ни одного человека, так что тебя здесь никто не увидит, — сказал он, поднося пламя зажигалки к хвостику шнура. — Уходи!
Раздалось шипение, и из сердцевины пластиковой трубочки туго ударили искры.
— Все!
Я смотрела на все это со смешанным чувством ужаса от происходящего и странного желания досмотреть все до конца, облегчения, что кончается мой кошмар, и удивления от ирреальности происходящего.
Вячеслав Михайлович отбросил фляжечку подальше от себя, к двери, проем которой перегородил лежащий Игорек. Поднес пистолет Мезенцева к виску.
И буднично сказал:
— Меня сейчас не станет. Не поминай лихом. В конце концов тебе ведь я ничего плохого не сделал, правда?.. И знай: когда фляжка взорвется, выйти отсюда ты не сможешь. Так что торопись!
По мере того как палец начал вдавливать спусковой крючок, глаза его, всегда маленькие, вдруг начали увеличиваться, округляться, словно бы вылезать из орбит.
— Страшно… — проговорил он.
И в этот момент сорвался курок. Ребристый отросток сзади пистолета вдруг дернулся — и тут же грохнул выстрел. Голова Самойлова отдернулась от ствола и мгновенно изменила свою форму, брызнув с противоположной стороны темными каплями. Рука с пистолетом от выстрела вскинулась к потолку, и тогда раздался еще один выстрел. Наверное, он и мертвый продолжал нажимать крючок…
Больше этого зрелища выдержать я не могла.
В конце концов я закричала. Скачком перепрыгнула через тело убитого Игорька и шипящую дымящуюся фляжку и выскочила в коридор. Через мгновение я была на улице. Рванула калитку и оказалась в переулке.
Вокруг разливалась тишина летней ночи. Темные дома, темные окна… И лишь фонари уличного освещения среди шелестящей темной листвы.
Нужно было бежать. И нельзя было привлекать ничьего внимания. Понимая это, я решительно направилась в глубь какого-то темного двора.
Уже от угла обернулась на дом, где жила в последнее время. Он был еще темен, ничем особенным не отличался от остальных. И ничто не говорило о том, какую жуткую тайну укрывают его стены.
Боже мой, милая моя Виолетточка, в какое же дерьмо ты умудрилась вляпаться!
Итак, перевернута последняя страница рукописи. Теперь передо мной остался лежать только пухлый заклеенный конверт, оказавшийся в самом конце папки, у обложки.
Я уже догадался, что в нем. И поэтому мне тем более страшно было его вскрывать. Потому что еще оставалась надежда, что я ошибаюсь.
Поколебавшись, я поднялся с места, прошел на кухню. Потрогал чайник. Тот уже успел остыть. Поставив чайник на плиту, повернул ручку включателя. Потоптался немного рядом, глядя на то, как постепенно наливается красным светом черный нагревательный диск. Не зная, чем бы еще заняться, пока согреется вода, за счет чего еще можно бы оттянуть время, когда придется вернуться в комнату, за письменный стол. Однако ничего на ум не приходило. Тогда я открыл холодильник, хотел было достать коньяк, однако передумал. Сейчас не тот момент, чтобы напиваться.
И тут я вдруг вспомнил про дело, которое обязательно нужно сделать незамедлительно.
Прошел в комнату, быстро настучал номер телефона своего начальника.
— Да! — раздалось в трубке.
Я постарался, чтобы мой голос звучал как можно более любезно и благожелательно.
— Доброе утро, шеф!
Однако начальник, тертый калач, на мякину клевать не собирался.
— Привет, — сразу насторожился он. — Что-то я не понял: ты это откуда мне звонишь?
— Из дома, — не стал выкручиваться я. — У меня тут одна проблемка образовалась, так что я, если вы не станете настаивать на обратном, дома сегодня поработаю.
Кому из начальников понравится подобное заявление? Моему, во всяком случае, не нравится. Потому и голос его стал заметно суше.
— А ты не мог бы мне об этом заранее сообщить? — с сарказмом поинтересовался он. — Хотя бы сообщить, если не считаешь нужным отпрашиваться…
Я был готов к подобной отповеди, а потому сразу включил виновато-подхалимский тон.
— Ну извините, так получилось…
— Ладно, что с тобой поделаешь, отдыхай. Только имей в виду, что теперь первое же внеплановое дежурство будет твоим. Все, пока!
Так, это дело сделано. Можно тащиться на кухню. Полупустой чайник уже исходил тугой струей пара. Я заварил кофе покрепче и пошел в комнату.
В конце концов, сколько ни оттягивай неприятное дело, рано или поздно все равно придется за него браться.
Как я и думал, в конверте оказались деньги. Целая пачка сотенных долларовых бумажек и еще несколько купюр отдельно. И большое письмо. Адресованное мне лично. Написанное от руки, с помарками и исправлениями, почерком Виолетты.
Деньги я брать не стал, уж не знаю почему, постарался к ним не прикасаться. Ведь это были те самые купюры, которые получила Виолетта из рук Мезенцева и Самойлова. На них кровь. Пусть и не настоящая, пусть это метафора, да только должны бы эти бумажки иметь бурый цвет.
А вот исписанные листки я взял. Развернул. И начал читать.
Сейчас, воспроизводя письмо для издания книги, я признаюсь, что поначалу вообще не хотел его приводить. Но потом передумал. В конце концов, рассудил, без этого письма финал будет незавершенным.
Итак, вот последние строки, которые написала Виолетта.
«Значит, ты уже побывал у меня дома, забрал рукопись и, как я понимаю, прочитал ее… Ну и что же ты можешь по этому поводу сказать в мой адрес? Впрочем, не надо, не говори ничего, не надо, я и так все понимаю. Наверное, кроме как дурой беспросветной меня назвать, тебе и сказать нечего…
Да что там… Я и сама это знаю, без твоих слов…
Впрочем, ладно, старик, лирику в сторону. Хочу тебе рассказать, чем закончилась та ночь.
…Домой я добралась только к утру. Сам понимаешь, шарахалась от каждого прохожего, которых под утро в Москве не так уж много, даже летом, от каждого постового, даже от каждого такси. Больше всего в то время я боялась «засветиться», хотя, понятно, понимала и другое: если кто-то меня и запомнит, найти меня в нашем мегаполисе будет просто немыслимо. Более того: я ведь собираюсь обо всем этом писать, а значит, соответственно, буквально через месяц-другой в любом случае вынуждена буду отчитываться перед следователем о том, откуда я знаю все подробности этой истории.
