Шарон ударила меня в живот и поранилась, и я поцеловал ее пальчики, чтобы успокоить боль. Если бы она ударила всего на несколько сантиметров выше, то ничего такого бы не случилось, посмеялись бы, и всего делов, но она попала прямо на пряжку ремня, на котором висел пистолет, и содрала кожу с пальцев в бессильном жесте, который заставил меня улыбнуться скрытой в ней женственности.
— Грязный ублюдок! — заявила она.
— Думаешь, кто-нибудь стал бы меня так называть, если бы это не было чистой воды правдой?
— Если бы только у меня был пистолет!
Я протянул ей свой.
Она даже не знала, как держать его, повертела в руках и вернула мне назад.
— Все, что ты можешь, только поприсутствовать и понаблюдать, малышка моя, — успокоил я ее.
— Да ты просто отвратительный, грязный, мерзкий, похотливый боров!
— Заткнись и поцелуй меня.
Она подошла ко мне, словно тигрица, полуоткрытые губы горячи и влажны и настолько требовательны, что мне пришлось схватить ее и прижать к себе. Мы поедали друг друга заживо, пока страсть наша не достигла такой точки кипения, что пришлось отступить друг от друга на шаг, чтобы окончательно не задохнуться. Так мы и стояли, пытаясь отдышаться и с несказанным удивлением глядя друг другу в глаза.
— Только не так, киска, только не так, — выдохнул я.
— Только так, — улыбнулась она.
Дождь ударил с новой силой, пытаясь разлучить нас, но на какой-то миг мы даже не заметили этого.
В конце концов она слизнула мелкие капельки с губ и наморщила свой милый носик:
— Странные вещи иногда творятся, правда, Дог?
— Иногда да.
— Почему ты так долго тянул, прежде чем рассказать о себе?
— Мне надо было кое-что сделать.
— Временами я просто с ума сходила от злости. Иногда я даже говорила себе, что лучше бы мне вообще с тобой никогда не встречаться.
— Может, ты и права.
— Но кто же тогда научит меня всему, чему мне еще предстоит научиться?
— Да чему тебя учить, крошка?
Она бросила на меня притворно-рассерженный взгляд и собралась уже было снова ударить меня, но вовремя вспомнила о больной руке.
— Есть кое-что.
— Потеря невинности — совершенно естественный акт, — сказал я ей. — Природа позаботилась о том, чтобы сгладить боль радостью, а сожаление о безвозвратной потере — любовью.
— Не стоит подводить под этот вопрос философскую базу. Кроме того, ты совсем упустил из виду предполагаемое удовольствие.
— Не забывай о нем — и дело в шляпе.
Внезапная вспышка молнии превратила темное небо в бледно-голубое, и мы подождали, когда грянет раскат грома. Он ударил с такой силой, что чуть не оглушил нас, ему ответило эхо, и снова все стихло.
Шарон взяла меня за руку:
— Чем я могу помочь тебе?
— Ты имеешь доступ к картотеке?
— Конечно.
— Отлично. Я хочу, чтобы ты проверила всех, кто был нанят для съемок этого фильма. Оставим тех, кому... скажем так, меньше семидесяти. Обрати особое внимание на их карточки социального страхования и возьми на заметку всех, у кого они слишком новые или, наоборот, специально потрепанные, и немедленно свяжись со мной. Если кто-нибудь начнет задавать вопросы, скажи, что этого требует страховая политика вашей кинокомпании.
— Какая-нибудь конкретная фамилия?
— Этот своим именем пользоваться не станет.
— Не можешь сказать почему?
— Нет.
— А тебе это чем-нибудь грозит?
— Нет, — покачал я головой. — Хуже будет, если я не смогу его вычислить.
— Ладно, Дог, я постараюсь.
— Ты просто чудо!
— Конечно, если девственность можно назвать чудом.
— Любая девчонка в свое время была девственницей. Так что нечего превозносить себя до небес.
Она загадочно улыбнулась, плеснула на меня дождем и грациозно удалилась в сторону главного здания фабрики. Кто-то невидимый начал терзать свисток, объявляя, что перерыв закончен, и занятые в съемках начали возвращаться на свои места, перебегая рывками с места на место в попытках уберечься от дождя. Я выбрал подходящий момент, присоединился к группе из трех человек, обогнул заграждение и направился к своему автомобилю. Пришлось выждать несколько минут, прежде чем мне удалось вклиниться в оживленный поток машин на шоссе, но это было даже хорошо. Если мои преследователи и решились сесть мне на хвост, то они, несомненно, попали в ужасающую пробку, а я знал местечко, где можно оторваться от них без особого труда. Едва завидев нужную улицу, я свернул направо, покатил вниз по пустынной дороге, не сводя взгляда с зеркала заднего вида. Хвоста на этот раз не наблюдалось. Для полной уверенности я сделал еще два поворота и расслабился.
* * *
Эллиот Эмбер протянул мне конверт с серией фотографий, забрал деньги и от всей души поблагодарил за солидную надбавку, которую я посчитал нужным присовокупить к сумме. Он уже снял все оборудование, навел в номерах полный порядок и поинтересовался, как поступить с негативами. Я велел ему попридержать пленку дней десять и, если за это время я не приду за ней, уничтожить.
Через пятнадцать минут я уже был у Лейланда Хантера и застал его на пороге. Старик собирался в город. Отдав ему дополнительный набор фотографий, я подождал, пока он просмотрит полученный компромат.
— Теперь твоя очередь, Советник. Надеюсь, старик порадуется, глядя на все это с небес, — сказал я.
Хантер смерил меня оценивающим взглядом, но я опередил его прежде, чем он успел открыть рот:
— Не было никакого заговора, старина. Никто никого не заманивал в ловушку, никто никого не обманывал. Братец Денни по собственной воле и с преогромным удовольствием проглотил наживку, и если он начнет выступать, то в принципе можно попросить его дать разъяснения по поводу кое-каких мистических происшествий, о которых местные жители за давностью лет предпочли забыть.
— Сомневаюсь, что дело дойдет до этого, но все же считаю, что вся затея — так, пустое сотрясение воздуха. Зря старался. Что ты будешь с этого иметь?
— Ну, для начала — мои десять кусков.
— В ценных бумагах. Не стоит и упоминать о том, что эти бумаги в ближайшем будущем превратятся в макулатуру.
— Сколько раз надо напоминать тебе, что я оптимист?
— Те, кто пытался летать до того, как братья Райт открыли секрет воздухоплавания, тоже были оптимистами.
— Просто подготовь документ, и дело с концом.
— И когда ты планируешь... э-э-э... предстать перед ними? Хотя, знаешь, в этом нет никакой необходимости.
— А я думаю, есть. И я хочу самолично пройти весь этот путь. Ведь есть еще братец Альфред.
— Понятно.
— Как насчет субботы, ближе к вечеру, Советник?
— Отлично.
— Договоришься, ладно?
Хантер кивнул и пристально поглядел на меня:
— Думаешь, у тебя будет время насладиться триумфом, Дог?
— Ради такого случая я постараюсь дотянуть до субботы, — расплылся я в улыбке. — К тому же выживание — дело техники.
Из города я уезжал старой дорогой, намеренно взяв направление на фабрику «Баррин», которая была ярко освещена софитами. Работа над фильмом не прекращалась ни днем ни ночью. Теперь снимали сцены, происходящие в темное время суток, и казалось, что вся территория накрыта желтым сверкающим зонтиком, ярко выделяющимся на фоне ночного неба. Всего поколение назад зрелище это было вполне привычным, море огней на процветающем предприятии делало его живым, ритмично пульсирующим и несущим жизнь сердцем города. А теперь все это сильно смахивало на последние конвульсии выброшенной на берег рыбы, которая мается в тщетных попытках глотнуть воздуха ртом.
Дважды я гасил габаритные огни перед тем, как свернуть в сторону, не оставляя преследователям ни малейшего шанса выследить меня. Я и сам не раз садился автомобилям на хвост, ориентируясь в ночи по свету их фар, при этом оставаясь невидимым для жертвы погони, и мне вовсе не хотелось, чтобы со мной проделали тот же трюк. Для перестраховки я еще пару раз съезжал на обочину и останавливался, поджидая, не проедет ли кто-нибудь мимо. Но ничего такого не произошло, поэтому я с чистым сердцем свернул на дорогу, ведущую к дому Люси Лонгстрит, пытаясь рассмотреть ориентиры сквозь мерное мелькание щеток.
И вот, наконец, на горизонте появился пункт назначения, я подъехал к крыльцу, заглушил мотор и принялся барабанить в дверь. Ответа не последовало, я подождал немного, постучал еще, и на этот раз услышал, как Люси крикнула мне, чтобы я входил.
Она в полном одиночестве сидела за карточным столиком, тупо уставясь в незавершенную игру в слова, рядом — пустая чашка из-под кофе, на лице — нескрываемое раздражение и досада.
— Что, партнера потеряла? — пошутил я.
— Временно. Одной играть — тоска смертная, так что давай присаживайся, Джонни. — Она вытянула ногу и подтолкнула ко мне стул, нетерпеливо подмигнув правым глазом: — Можешь включаться в игру, только слово сейчас сложу.
