— Лейтенант, — проговорил Трентон. — Нельзя винить негритянскую общественность в том, что она с подозрением относится к полиции. Вспомните, как продвигалось дело о так называемом «блестящем» убийстве?
Квирк глубоко вздохнул и положил руки на стол.
— Преподобный отец, я профессионал в расследовании убийств. Я работаю здесь вот уже двадцать семь лет и стараюсь разобраться с каждым делом и поймать всех преступников, потому что это моя работа и еще потому, что я сам горю желанием схватить их. И я занимаюсь своим делом независимо от того, наблюдает ли кто-то за моей работой, будь то комиссар, вы или сам Господь Бог. И уж поверьте моему слову, для меня не имеет никакого значения цвет кожи и пол убийцы.
Квирк сделал паузу. Все молчали.
— И вот приходите вы, — продолжал он. — Вы не занимаетесь расследованием убийств, а если бы даже и решили заняться, то не знали бы, как. Но тем не менее вы здесь, хотя прекрасно понимаете, что ваш приход ни на шаг не продвинет дело. Нет, вы явились сюда только потому, чтобы потом сказать своим избирателям, или прихожанам, или членам ваших союзов, что вы в курсе событий.
Квирк замолчал, в комнате стало так тихо, что, казалось, можно было бы услышать, как ползает по стеклу муха.
— Ну что ж, — заключил, наконец, Рашад. — Думаю, с таким отношением нам не имеет смысла продолжать беседу.
Квирк облегченно улыбнулся.
Таттл повернулся ко мне.
— Я буду докладывать о нашей встрече комиссару Пату Уилсону, — сообщил он. — Позвольте узнать, кто вы?
— Оротанд Вауэл,[1] — представился я. — Учу лейтенанта ораторскому искусству.
Таттл уставился на меня. Он понимал, что его дурачат, но не знал, что ответить. Наконец, он повернулся и вывел всю компанию из кабинета.
— Оротанд Вауэл? — вскинул брови Квирк.
Я пожал плечами.
— Ну, ты даешь, — рассмеялся он.
* * *
— Пока я был ребенком, я всегда был ее, — продолжал он.
— Ее что? — спросила врач.
— Что значит «ее что»? Я был ее сыном.
Врач кивнула.
Ему хотелось рассказать о том, кем он был, немного больше.
— Понимаете, я был ее единственным сыном, и она постоянно беспокоилась обо мне.
— Откуда вы знаете, что она беспокоилась? — спросила психотерапевт.
Господи, да могла ли она сама понять это?
— Она так говорила, — ответил он, — и когда я делал что-нибудь не то, ей становилось, ну, плохо, что ли.
— Плохо? — удивилась врач.
— Ну да, она лежала на диване и целый день не разговаривала со мной, а на лице было написано такое страдание, как будто у нее колики или что-то такое. В общем, как у молодых девчонок во время месячных, — говоря это, он вспыхнул, испугавшись и удивившись собственной смелости. — Как будто, ну, обижалась на меня. Злилась. Вид у нее был такой, ну, вроде как злобный, что ли.
— А что вы понимаете под словом «злобный»? — спросила психоаналитик.
— Ну, это значит раздраженный, это значит, ну, когда с тобой не разговаривают, когда на тебя сердятся, когда тебя... не любят. В общем, плохо к тебе относятся.
Врач кивнула.
— Это когда я поздно приходил домой и опаздывал к ужину, или болтался по улице с дружками, или уходил... — он почувствовал, как к горлу внезапно подступил комок, а щеки снова залились краской.
— Уходил? — переспросила врач.
— Ну, с девчонками. — Кожа на лице горела огнем. Он опустил глаза. — Она говорила, что все девчонки обязательно будут стараться высосать из меня все, что можно. — Он изо всех сил старался сдержать слезы.
— Расслабьтесь, — попыталась успокоить его врач. — Поплачьте. Увидите, сразу станет легче.
Еще чего. Он не собирается здесь рыдать. Даже мать ни разу не видела, как он плачет. Он опустил голову и медленно вдохнул. И снова почувствовал напряжение в паху.
— Я могу держать себя в руках, — проговорил он.
— Всегда? — спросила психоаналитик.
Он почувствовал, как внутри зашевелился страх.
— Абсолютно.
— Это очень важно — уметь держать себя в руках, — кивнула врач.
— Если потеряешь контроль над собой, потеряешь и себя самого.
Психоаналитик ждала.
— Тогда тебя будут держать в руках другие, — продолжал он. — Другие люди.
— И тогда они высосут из вас все, что можно, — добавила врач.
Он хотел поговорить еще, но не мог. Как будто ему только что пришлось сдвинуть с места огромную тяжесть. Тело дрожало мелкой дрожью. Шумное, прерывистое дыхание. Мускулы на руках вздулись. Он с силой уперся локтями в ручки кресла.
— Мать очень часто мне это говорила, — сказал он наконец.
Психоаналитик молча кивнула.
Следующей жертвой стала школьная учительница. Она была убита в своей квартире на Парк-драйв с окнами, выходящими на Фенуэй. Была суббота, время ленча. Квирк, Белсон и я снова приехали на место преступления. Все выглядело точно так же, как и раньше. Веревка. Пластырь. Кровь. Один из инспекторов этого участка громко читал Белсону запись из своего блокнота:
— Зовут Эммелин Уошборн. Преподает в лютеранской школе Бурбанк. Седьмая степень. Сорок три года, живет отдельно от мужа. Муж здесь, — он указал на чернокожего мужчину, тихо сидящего на неудобном красном диване, устремив взгляд в пустоту. — Эммелин пошла в кино с подругой, она живет на Гейнсборо-стрит, зовут Дейдре Симмонс. Она рассталась с Дейдре примерно в четверть одиннадцатого у входа в подъезд и направилась домой. Утром муж пришел к ней на ленч и обнаружил труп. Испытал сильный шок, так что попытка поговорить с ним не очень-то удалась. Патологоанатом еще не установил точное время, когда наступила смерть. Но тело окоченело. Почерк убийства точно такой же, как и в первых четырех случаях.
— Вы уже установили алиби мужа? — спросил Квирк.
Инспектор покачал головой.
— Он неважно себя чувствует, лейтенант. Все, что мне удалось узнать, это что он обнаружил тело.
— Пойду, поговорю с ним, — сказал Квирк и подошел к мужчине. — Я Мартин Квирк, — представился он. — Возглавляю расследование.
— Уошборн, — проговорил мужчина. — Рэймонд Уошборн.
Он даже не взглянул на Квирка. Не смотрел он и на лежащее на полу тело. Невидящий взгляд был направлен прямо перед собой.
— Мне очень жаль, — пробормотал Квирк.
Уошборн кивнул.
— Мы собирались снова начать жить вместе, — объяснил он. — Мы жили раздельно около года, но уже ходили к адвокату, чтобы снова соединиться.
Его тело вдруг обмякло и начало медленно наклоняться вперед. Квирк опустился на колено и подхватил его как раз в тот момент, когда он уже падал с дивана. Уошборн весил килограммов девяносто, и Квирку пришлось здорово напрячься, чтобы удержать его. Но он справился и, обхватив Уошборна за талию, встал и поставил его на ноги. Уошборн был в сознании. Когда Квирк встал, я увидел, что его глаза открыты. Несколько секунд Уошборн безучастно смотрел в одну точку и вдруг разразился рыданиями. Квирк подождал, пока он успокоится, затем снова осторожно усадил его на диван. Уошборн рухнул на подушки, как будто последние силы оставили его. Глаза опухли и покраснели, лицо было мокрым от слез.
Квирк подозвал к себе санитара из прибывшей на место преступления «Скорой помощи».
— Ему нужна помощь, — сказал он.
— Мы отвезем его в город, — кивнул санитар. — Пусть его обследует врач.
Квирк подошел ко мне.
— Есть какие-нибудь мысли? — спросил он.
— Нет.
— Белсон?
— Нет.
— У меня тоже, — вздохнул Квирк. — Поехали отсюда.
Мы отправились ко мне в контору. Я уселся в свое кресло, Квирк — напротив, Белсон, как всегда, остался стоять, задумчиво рассматривая стену. Воздух в кабинете был тяжелым и немного затхлым. Я открыл окно, и в комнату ворвался гул улицы.
— Все может быть подстроено, — предположил Белсон. — Мужу потребовалось убрать жену, и он просто представил все так, как будто это дело рук Красной Розы. Только спермы нет.
— Но почерк полностью совпадает, — пожал плечами Квирк.
— Все убийства подробно описывались в газетах, — махнул рукой Белсон.
— У него должно быть просто железное самообладание, чтобы убить жену, а потом еще и кончить на ковер, — сказал я.
Белсон пожал плечами.
— Он был в настоящем шоке от горя, — вспомнил Квирк. — Правда, это еще не значит, что он ее не убивал.
— Узнали фамилию адвоката? — спросил я.
— Да, это женщина, работает в южной части города, — ответил Белсон. — Ребекка Симпсон.
— Я попрошу, чтобы Сюзан позвонила ей, — предложил я.
