Кэрол Терстон - Око Гора

Последняя нарисованная линия показалось ей какой-то неточной. Но как правильно, она не знала. Слишком многого не хватало. И, возможно, всегда будет не хватать. Она и разумом это понимала, но все равно не могла смириться с тем, что люди так и не узнают, почему Ташат умерла такой молодой. Или что у нее между ног делает голова мужчины.

Кейт отшвырнула карандаш, встала и подошла к включенному негатоскопу, чтобы еще раз изучить повреждение – щелевой перелом левой плечевой кости шел вверх к раздробленной ключице, а потом спускался к грудной клетке, где многочисленные переломы были еще и смещены. Но ее внимание приковала левая рука Ташат. Недоставало чего-то еще. Но все слишком неочевидно, по крайней мере – не так однозначно, как в других местах. Казалось, рука обернута материалом, не пропускающим рентгеновские лучи, как золотые наконечники на пальцах у мумии Тутанхамона. Но если это как раз такой случай, почему закрыта вся рука? И почему левая, а не правая?

Кейт сделала шаг назад, чтобы осмотреть рентген мумии с головы до ног, – надеялась обнаружить что-нибудь «нестандартное» в том, как сходятся раздробленные ребра, или в рисунке осколков костей, разбросанных в полости грудной клетки, – какое-нибудь свидетельство того, что тело этой молодой египтянки пострадало после смерти, а не до. Иначе нельзя даже представить, насколько ей было бы трудно дышать. В те времена никому и в голову не пришло бы вскрыть грудную клетку, удалить осколки кости или восстановить проколотое легкое. Египтяне еще не выяснили, что кровь течет по замкнутой системе вен и артерий, не знали способов борьбы с инфекцией или шоком. Но им были известны свойства корня мандрагоры и макового сока – скополамина и морфия: это повышало вероятность, что какой-нибудь врач дал Ташат слишком большую дозу, которая заставила ее нервную систему погрузиться в вечный сон.

Кейт обернулась и взглянула на туго обернутую фигуру, лежащую на рабочем столе у окна. С минуту у нее в голове боролись два образа – нарисованное лицо, светящееся жизненной силой молодости, и страшный лик смерти, скрывающийся под ним. Потом, словно выглянув в открытое окно, она мельком увидела Ташат: женщина смотрелась в отполированное бронзовое зеркало, украшая пышные черные кудри голубым цветком лотоса. Через миг, весело помахав кому-то, кого Кейт не видела, девушка скрылась из виду. Зачарованная зрелищем, казавшимся таким реальным, Кейт продолжала смотреть, хотя видение уже исчезло, но она надеялась, что молодая египтянка появится вновь, – и была вознаграждена: Ташат вышла из двери побеленного дома на яркое солнце древнего Уасета. Пошла через сад, и Кейт услышала приглушенный щелчок, будто пальцами. И лишь когда девушка вышла через калитку в саманной стене, Кейт заметила, что за ней по пятам бежит белая собачка.

Осознав, что Ташат идет к ней, Кейт повернулась и стала ждать. Призраки шли по узкой улице – по сути лишь пыльному переулку, – и вдруг неугасимо яркие синие глаза Ташат зажглись улыбкой, которая показалась Кейт знакомой. Улыбка эта была настолько обаятельной, что казалась почти озорной.

На такую улыбку Кейт не могла не ответить.

Прежде чем появился мир, я лежал во чреве среди других богов и детей, которые существовали, могут или могли бы существовать.

День 16-й, четвертый месяц половодья

Меня напугал внезапный шум. Но не сказать, чтобы стук в мою дверь среди ночи был явлением необычным. Просто я сидел и записывал то, что разузнал несколько часов назад в Доме Украшения, и мысли мои были очень далеко от житейских забот. Удивился я, когда увидел громадного мужчину, стоящего между двумя нубийцами, которые держали в руках факелы, и в глазах у гиганта прыгали отблески пламени; он походил на разгневанного Анубиса[2], пришедшего отомстить негодяю, что осмелился оскорбить его мертвецов. Мой неспокойный посетитель даже не успел опустить кулак, собираясь снова забарабанить по двери.

– Приведи врача Сенахтенру, да побыстрее, – приказал он.

– Я – Сенахтенра, – ответил я, и поднял лампу, чтобы разогнать тени от его крючковатого носа и массивных бровей. И тогда я понял, что видел его и раньше, поскольку такое лицо, с белым шрамом, рассекающим бронзовую щеку и цепляющимся за неумолимый рот, забыть непросто.

– Тогда сейчас же идем со мной. Нельзя терять ни минуты.

– Сначала мне нужно взять сумку с лекарствами.

– Только не думай тянуть время, суну[3], – предупредил меня он, – иначе госпожу, которая этой ночью села на кирпичи, заберет Осирис[4]. Если это случится, клянусь тебе, ты пожалеешь, что в твоих дверях показался свет Амона[5].

Я придержал язык и пошел в дом – ведь только слабый хочет казаться значимым лишь потому, что таким не является. Я пополнил пакеты с травами, необходимыми для женщины в родовых муках, затем погасил весь свет, кроме лампы в святилище Тота[6], и поспешил к двери, где меня ожидали.

Мужчина зашагал быстро, избегая улиц и переулков, где даже в темноте, выпивая и болтая, толпился народ, радуясь известию, что молодой Земной Гор[7] взял Принцессу Анхесенамон Великой Царской Женой. Прошло почти три года с тех пор, как мальчик, ставший преемником Павшего Ахетатона, сменил имя и вернулся в город Амона, вернув Уасету принадлежащий ему по праву статус столицы империи. Прежде в моем родном городе стояло лишь зловоние голода и разрухи, а теперь тут закипела торговля и расцвела надежда. Дойдя до окраины, мы свернули к стене, окружавшей владения Амона, и, вопреки ожиданиям, мой молчаливый конвойный не пустился в обход великого храма, а прошел меж двумя башнями огромных ворот Осириса Аменхотепа и далее через двор к дорожке вокруг Священного Озера. И ни разу не остановился почтить бога, по земле которого мы шли.

Затем мы направились по тропинке, известной лишь жрецам, и я задумался, какому богатому хозяину понадобится обычный врач вроде меня, когда в его распоряжении – все высокопоставленные жрецы из Дома Жизни. Но я не стал расспрашивать самодовольного осла, которого за мной послали, ибо знал, что он не упустит возможности поставить меня на место. Пройдя через ворота в дальней стене, окружающей владения храма, мы погрузились во тьму, пока не добрались еще до одной стены, а затем – и до расположенной в ней сторожки караульного. Мой молчаливый спутник что-то крикнул, ворота распахнулись, и перед нами предстал величественный белый особняк – за свои двадцать два года я не видел ничего подобного. В свете факела он походил на трепещущую белую бабочку, распахнувшую крылья и парящую над цветочной клумбой. Когда мы приблизились к высокой средней части здания, на двойных дверях я увидел животных, символизирующих семерых богов сотворения, вырезанных по дереву и выложенных сердоликом, слоновой костью и черным деревом.

Мы вошли, и слуга провел меня через мрачную прихожую, освещенную лишь лампадами в многочисленных святилищах богов-хранителей домашнего очага, затем по длинному коридору, приведшему нас в просторную комнату с высокими потолками. Стены там были безупречно белыми. Так же, как и шесть колонн, растущих из бутонов лотоса и поддерживающих темные деревянные стропила, а там, наверху, был изображен небесный сад с цветными фигурами богов – все они танцевали и играли. Комната бесспорно отличалась изяществом, но больше всего меня зачаровало ощущение, что в ней бурлит жизнь, и в то же время чувствуется глубочайший покой; контраст этот рождал гармонию, а не противоборство или хаос.

Я все еще пытался раскрыть секрет этого парадокса, но тут у дальней стены комнаты с обитой скамьи поднялся мужчина и направился ко мне. Я дал бы ему лет тридцать пять, но из-под белой туники без рукавов видны были мускулистые руки, и казалось, что ему лет на десять меньше. Но не дом, не тонкая ткань и золотые браслеты, а именно манеры этого человека убедили меня, что между нами больше чем двенадцать-тринадцать лет разницы.

Лишь когда он прошел под лампой, подвешенной к одной из балок, я разглядел, что голова у него чисто выбрита. Тем не менее из-под длинного белого подола туники виднелись сандалии из красной кожи – еще один парадокс: редкие жрецы носят обувь.