Доктор Кавано задумчиво посмотрел на нее:
– Я вижу, вы с ним не согласны.
– С тем, что одна и та же случайность повторяется снова и снова? Не согласна.
– А вы можете определить, заворачивали ее повторно, как тех фараонов, чьи гробницы и мумии были разграблены, или нет?
– Возможно, вам самому захочется ответить на этот вопрос. – Кейт показала на скамью у окна, где Ташат лежала во всей своей вечной красе.
Доктор Кавано двинулся за Кейт через комнату молча, ничего не сказал он и когда осматривал картонаж, вновь и вновь возвращаясь к маске, закрывающей голову и плечи, – к сияющему лицу, обрамленному прямой челкой и каскадом волос, прямых и черных, как сажа.
Нарисованное лицо Ташат было необычайно живым – живее любого погребального портрета, что Кейт когда-либо видела, даже из того периода, который называли Золотым Веком египетского искусства, когда в моду вошел более естественный стиль. Маска должна была походить на лицо под ней, чтобы блуждающая душа Ташат могла каждую ночь находить свое тело, – и в то же время она была бесконечно пленительной и вселяла в Кейт уверенность, что второй череп оказался на этом месте не случайно.
Тело Ташат было плотно обернуто тканью, внешние слои которой скреплены гипсом и покрыты лаком, чтобы не пропускать влагу, а сверху разрисованы цветными картинками, обрамленными золотыми лентами, имитировавшими льняные бинты, находящиеся под ними – по мнению Кейт, эти рисунки отображали важнейшие события короткой жизни Ташат; надо только понять, как их расшифровать. Клео стояла на том, что это всего лишь вариации стандартных тем религиозного символизма, связанные с загробной жизнью, но Кейт они напоминали призрачные сюжеты Поля Дельво[16], бельгийского сюрреалиста, который изображал, например, обычную улицу, на которой что-то не сочеталось со всем остальным, и это заставляло зрителя рассматривать рисунок еще раз. На картонаже Ташат эту функцию выполняли крошечные фигурки, втиснутые в любое свободное пространство неправильной формы, словно дополнения орнамента. Но их еще можно было читать как пиктограммы, особенно одну – ступенчатый иероглиф, символизирующий богиню Исиду: он повторялся снова и снова, иногда сам по себе, иногда на спине маленькой белой собачки, словно седло на лошади. Правда, египтяне не ездили на лошадях. По крайней мере, тогда.
– Это называется ожерельем Амарны, – сказала Кейт, нарушив тишину и показав на расходящиеся лучами ряды голубых васильков и зеленых листьев. – Одна из причин, по которой мы считаем, что она жила во время или сразу после правления Эхнатона, фараона, объявившего вне закона всех богов кроме Атона[17], полного лика солнца. Эхнатон построил новую столицу в Ахетатоне – нынешней Тель-эль-Амарне. Нам доподлинно известно лишь то, что она была дочерью привратника великого храма Амона и женой представителя фивейской знати.
– А эти иероглифы ни о чем вам не говорят? – Кавано показал на столбец символов, проходящий по центру картонажа Ташат.
– Это что-то вроде эпитафии, стихи из «Книги Мертвых», которую египтяне называли «Книгой выхода в день». – Кейт начала переводить стих по памяти, глядя ему в глаза: – Когда я умру, пусть капли крови на моих губах будут сладкими, как ягоды. Мне не надо слов утешения. Подари мне волшебство, огонь того, кто за границами колдовства. Произнеси заклинание хорошей жизни.
У него шевельнулись губы, словно он хотел что-то сказать, но ему мешал собственный кадык. Он сглотнул, покачал головой, снова сглотнул, и Кейт поняла: он почувствовал – как и она в свое время, – что любые мыслимые слова бледны по сравнению с этими. Впервые Максвелл Кавано не знал, что сказать.
И в этот миг Кейт забыла, что он принадлежит к той кучке интриганов, что принесли ей столько горя, и пришла ему на выручку.
– Такие сандалии появились в Фивах примерно в середине XIV века до нашей эры, – сказала она, показывая на маску на ногах Ташат, напоминавшую папье-маше. – Это в очередной раз подтверждает ее происхождение.
У подошвы сандалий, похожих на рассеченный лист пальмы, был низкий боковой скос, как нос у туфли, и переплетенный ремешок, который поднимался от большого пальца ноги и соединялся буквой Т с ремешком, обхватывающим подъем ноги.
– Думаете, она была его единственной женой? – спросил Кавано, не поднимая глаз.
– У мужчины могло быть столько жен, сколько он был в состоянии содержать. Поскольку у представителей ее класса картонаж, наложенный поверх бинтов, в основном был полный, а не просто маска на голове и на ногах, можно предположить, что Ташат была чей-то младшей женой, возможно – одной из нескольких.
– Может быть, он не хотел иметь трех или четырех жен. – В уголках его губ заиграла улыбка.
– С чего вы решили?
– Есть что-то в ее глазах, или, может, губы… или и то, и другое, если у меня не слишком расшалилось воображение. Подозреваю, такое может произойти, если на нее долго смотреть.
– А что… с ее глазами? – настаивала Кейт, стараясь не давить.
– Ну просто у нее такой взгляд… – Он запнулся, подыскивая подходящее слово. – Назовем это любопытством смышленого человека, плюс… ну, я не уверен… но мне за ее серьезной внешностью видится искорка озорства. Словно она улыбается в душе. – Гость обернулся к Кейт со скромной улыбкой. – Надеюсь, вы не заявите, что это какой-нибудь стилизованный портрет, который в те времена надевали на всех женщин.
Кейт заметила, что уголки его губ поползли вверх, а от внешних краев глаз веером разошлись морщинки. Потом расправилась складка на лбу, а щеки поднялись в классической улыбке Дюшенна[18], – единственной из нескольких детально описанных улыбок, которая, насколько известно, порождает счастливые эмоции, или, по крайней мере, хорошее настроение – еще один важный признак для Кейт, помимо бороды. И к тому же он хорошо читает рентгеновские снимки. Ведь смог определить по черепу пол, можно сказать, бросив всего один поверхностный взгляд, хотя, возможно, взгляд был не таким поверхностным, каким доктор Кавано его изобразил.
– Нет, она именно такая, – ответила Кейт, и тут из-за двери показалась голова Элейн.
– Я все закрыла и готова идти.
– Хорошо, мы тоже уходим. – Кейт направилась к шкафу за курткой, а по пути выключила негатоскоп, и изображение потемнело.
Вместе они прошли по коридору к главному выходу через холл, и охранник запер за ними дверь. На улице было очень темно и морозно.
– Вечно забываю, насколько холодно тут бывает в ноябре, – пробормотал доктор Кавано в воротник. – А в Хьюстоне все еще приходится включать кондиционеры.
– Я слышала, сегодня может пойти снег, – заметила Кейт, пытаясь придумать, как бы спросить, не согласится ли он на сделку – Клео оценит его ожерелье из слоновой кости в обмен на профессиональное описание рентгена.
Они уже почти дошли до стоянки, когда Кавано сбавил шаг и протянул руку, чтобы остановить Кейт.
– Слушайте, я знаю, как можно многое понять о ней, не тронув и волоска ни на одной из голов. – От его дыхания в холодном ночном воздухе образовалось облачко. – Давайте я опишу этот способ, а вы расскажете мне побольше о… – Он осмотрелся, словно что-то искал. – Тут стоять слишком холодно. Может, пойдем куда-нибудь, выпьем кофе или пива? Конечно, если дома вас никто не ждет.
Кейт кое-кто ждал, и он вовсе не обрадуется, если она снова придет поздно. Но такая возможность выпадает не каждый день. Сэму придется подождать.
Итальянский ристоранте «У Винса» специализировался на неаполитанской пицце. Все остальное, как неоднократно повторял ей Винс, – подделка, недостойная этого названия. Он поздоровался с посетителями из-за кассового аппарата и предложил выбрать столик.
– Около камина вас устроит? – поинтересовался доктор Кавано.
Кейт кивнула и направилась через зал, с радостью отметив, что занят всего один столик. Она не хотела упустить ни одного слова.
Максвелл сел, окинул взглядом интерьер – красные кирпичные стены и клетчатые скатерти, – потом заметил:
– Пахнет тут здорово. Есть хотите?
Она решила, что это просто вежливость.
– Нет, спасибо, я выпью стакан вина. Красного домашнего.
Подошел Винс и принял заказ. Когда он ушел, доктор Кавано откинулся на спинку, словно ожидал, что беседу начнет она. Но Кейт молчала, и тогда заговорил он:
– Именно из-за такой погоды я уехал из Мичигана после ординатуры.
Такое совпадение про Мичиган было чересчур, но Кейт не хотела отвлекаться от вопроса, ради которого они сюда пришли. К счастью, официантка быстро принесла напитки, Максвелл налил пива в замерзшую кружку, попробовал и взглянул на Кейт.
– Если вы не египтолог, зачем вы изучали тот снимок?
Кейт заметила тенденцию, что ее собеседник не сразу реагирует на то, что его удивляет: сначала голова между ног Ташат, потом работа Кейт в музее. Мужчина осторожный, и когда они выходили из музея, он, очевидно, повел себя импульсивно. А теперь, похоже, засомневался.
