Подплыв к западному берегу, мы не стали причаливать, а, миновав сторожевые посты, начали подниматься по длинному темному каналу среди деревьев и полей, живших сейчас ночной жизнью. Канал, прорытый по прямой линии, столь любимой нашими инженерами, неожиданно вывел судно к гигантскому прямоугольному водоему — озеру Биркет-Абу. На его спокойной глади ссорились стаи ночных птиц. Пандусы из тесаного камня, защищавшие комплекс прибрежных строений от паводков, закрывали окрестный ландшафт. Но я знал, что лежало за этими крутыми откосами: дворец Малькатта, громадное скопление зданий, где располагались бдительно охраняемые покои царской семьи, а также жилища тысяч сановников, должностных лиц и прислужников, чья работа обеспечивала их странную жизнь. Дворец был известен как «Обитель ликования», но мало что в темном строении, которое начинало понемногу вырисовываться перед нами, могло служить оправданием для столь оптимистического наименования. Постройка дворца была сопряжена с огромными трудностями и расходами — это было во времена деда Тутанхамона, — а также он славился своей замечательной системой водоснабжения, которая, по слухам, подводила воду к ваннам, бассейнам и садам даже в самых недоступных его частях. Говорили, что кровати во дворце инкрустированы эбеновым деревом, золотом и серебром. Говорили, что тамошние дверные рамы сделаны из чистого золота. Нечто подобное люди рассказывают о дворцах грез, в которых им никогда не доведется побывать.
Мы причалили у широкой пристани, окаймлявшей берег озера вдоль всего дворцового комплекса. В медных чашах на кованых подставках пылало масло, давая тусклый, зловещий желто-оранжевый отсвет. Едва лишь мы с Хаи сошли с корабля, как дворцовая стража склонилась в низком поклоне. Глубина их почтительности давала ясное представление о статусе этого человека. Во всяком случае, он полностью игнорировал их присутствие, как это в обычае у всех высокопоставленных вельмож.
Мы двинулись по длинной аллее для процессий, освещенной светильниками и моей доброй знакомой, луной, направляясь к длинному низкому силуэту дворцового комплекса. А затем — мое сердце влекла лежавшая впереди тайна, ноги же повиновались необходимости — мы вступили в великий сумрак.
Управляющий царскими владениями взял из ниши зажженный масляный светильник. Все здесь казалось приглушенным, чересчур богато украшенным и наглухо отделенным от внешнего мира. Вдоль коридора, по которому мы торопливо шагали, стояли прекрасные статуи; плинтусы украшала резьба. Я подумал о том, что происходит в этих боковых комнатах — что за люди там собираются, что они обсуждают, какие принимают решения и каковы грандиозные последствия этих решений, достигающие самого низа иерархической пирамиды и уходящие дальше, в ничего не подозревающий, лишенный власти мир? Мы шли и шли, поворачивая то направо, то налево, минуя высокие гулкие залы, где переговаривались редкие группки чиновников, и стояла стража, углубляясь в дворцовый комплекс. Это был настоящий лабиринт теней. Время от времени нам попадался слуга или стражник, они низко склоняли головы с таким видом, будто их не существует, и продолжали поправлять фитили масляных ламп.
Комната за комнатой, украшенные великолепными стенными росписями со сценами забав и отдыха знати — птицы в болотных тростинках, рыбы в прозрачной воде, — возникали и пропадали в свете лампы. Мне было бы трудно отыскать обратную дорогу. Звук моих шагов был тут неуместен, он нарушал эту всеобъемлющую тишину. Хаи скользил впереди в своих дорогих беззвучных сандалиях. Я решил производить побольше шума, просто чтобы досадить ему, однако он не удостаивал мое поведение даже взглядом через плечо. Как ни странно, но это правда — вполне можно судить о выражении лица человека по его затылку.
Мы быстро миновали пропускной пункт, где Хаи отделался от элитных стражников царских покоев одним взмахом руки; затем он ввел меня в святая святых внутренних комнат, провел еще по одному высокому коридору, и наконец мы остановились перед огромной двустворчатой дверью темного дерева, инкрустированной серебром и золотом, с резным крылатым скарабеем наверху. Хаи коротко постучал, спустя мгновение дверь отворилась, и мы были допущены в просторную комнату.
Роскошное помещение освещалось большими коваными чашами, расставленными вдоль стен, огонь в которых горел очень ровно и ярко. Мебель и отделка были безукоризненно сдержанными. Здесь, как будто говорили они, можно жить, пребывая в спокойствии и возвышенных чувствах. Однако было в этом что-то и от нарочитого спектакля, словно бы за эффектным фасадом можно было обнаружить щебень каменотеса, кисти художника и незаконченные дела.
Молодая женщина тихо вошла в комнату из внутреннего дворика, видневшегося за открытыми дверьми, и остановилась на пороге, на полпути между светом от огромных чаш и черной тенью, поглощавшей все остальное. Казалось, в ней соединялись качества и того, и другого. Затем Анхесенамон, подходя ближе, ступила на свет. Ее лицо, несмотря на всю красоту молодости, было обаятельно уверенным. Черты царицы обрамлял заплетенный по моде глянцевитый парик; на ней было собранное складками льняное платье, подвязанное под правой грудью, и его струящийся покрой, казалось, вылеплял ее изящные, точеные формы. Широкое золотое ожерелье было составлено из многих рядов амулетов и бусин. Когда царица двигалась, на ее запястьях и щиколотках тонко позвякивали браслеты; на нежных пальцах посверкивали кольца из золота и электрума. Серьги в виде золотых дисков блестели в свете ламп. Анхесенамон тщательно подвела глаза темной краской и провела черные линии от уголков наружу в несколько старомодном стиле — когда она взглянула на меня с тенью улыбки на губах, я понял, что она сознательно накрасилась так, чтобы как можно больше походить на свою мать.
Хаи поспешно склонил голову; я последовал его примеру и принялся ждать, как того требовал этикет, чтобы она начала разговор первой.
— Не уверена, действительно ли я тебя помню или же помню только рассказы о тебе.
Ее голос был полон самообладания и любопытства.
— Да будете вы живы, благополучны и здоровы! Вы были тогда очень молоды, ваше величество.
— Это было в другой жизни. В другом мире, может быть.
— Все изменилось, — сказал я.
— Ты можешь поднять голову, — произнесла она спокойно и, таинственно блеснув темными глазами, повернулась и двинулась прочь, ожидая, что я последую за ней.
Мы вышли во внутренний двор. Хаи не покинул нас, однако тактично держался на таком расстоянии, где еще имел возможность нас услышать, но при этом мог делать вид, будто не слышит. Где-то в тени журчал фонтан. Темный воздух был прохладен и полон благоухания. Царица ступала по изукрашенной дорожке, также освещенной мигающими светильниками, направляясь в лунную темноту.
Я вспомнил маленькую девочку, которую видел много лет назад: та была капризна и всем недовольна. Здесь же была грациозная и воспитанная молодая женщина. Казалось, само время смеется надо мной. Куда подевались все эти годы? Возможно, она стала взрослой очень внезапно, чересчур быстро, как бывает с людьми, на которых в молодости обрушиваются сокрушительные перемены. Я подумал о моих девочках, о том, с какой легкостью они принимают изменения в своей жизни и в себе. У них, благодарение счастливым богам, нет нужды в подобной выверенности поведения и наружности. Однако они тоже взрослели, они росли, уходя прочь от меня, в собственное будущее.
— Итак, ты меня помнишь, — вполголоса проговорила Анхесенамон на ходу.
— В те дни вы носили другое имя, — осторожно ответил я.
Она отвела взгляд.
— Выбор мне был предоставлен небольшой. Я была неуклюжей несчастливой девочкой, не особенно похожей на принцессу, в отличие от моих сестер… А теперь, когда они все мертвы, оказывается, что я должна быть чем-то гораздо большим. Меня открыли заново, но, возможно, я до сих пор не ощущаю себя достойной той роли, для которой я была… определена. Это то слово? Или предназначена?
Она говорила так, словно речь шла о ком-то постороннем, а не о ней самой.
Мы подошли к продолговатому бассейну в центре двора, с масляными светильниками по углам. Луна отражалась в темной воде, медленно покачиваясь на ее сонной поверхности. Все здесь было окутано романтикой и тайной. Мы прошлись вдоль края бассейна. Каким-то образом я чувствовал, что мы движемся к сути нашего разговора.
— Моя мать говорила, что если мне когда-нибудь будет угрожать серьезная опасность, я должна послать за тобой. Она обещала, что ты придешь.
— И я пришел, — ответил я спокойно. Воспоминания о ее матери хранились в запечатанном ларце в дальнем углу моего сознания. Было бы слишком опасно и совершенно невозможным поступить с ними как-то иначе. И то, что сейчас она мертва, ничего не меняло, ибо она продолжала жить там, где у меня не было власти ее контролировать — в моих снах.
