Поезд шел на большой скорости, за окнами проносились деревья, какие-то постройки, пасущиеся коровы, лошади.
Конвоиры спали, облокотившись друг на друга.
Князь осторожно поднялся, так же осторожно открыл дверь и вышел из купе, сильно прихрамывая, направился в сторону тамбура.
Он потрогал ручку входной двери, с усилием опустил вниз — она поддалась. В лицо ударил ветер — плотный, сильный.
Ямской шагнул на самый край верхней ступеньки, уставился на проносящийся внизу крутой обрыв. Смотрел долго, пока не стала кружиться голова. Он швырнул трость, сделал движение вперед и уже готов был ринуться следом, как вдруг услышал за спиной:
— Осторожно, сударь!.. Так можно свалиться, костей потом не соберешь.
Проводник отодвинул князя от открытой двери, запер ее на ключ, посоветовал:
— Больше так не шуткуйте… Первый раз судьбу испытаешь, второй раз сама припрется.
Андрей не ответил, покинул тамбур и, придерживаясь руками за стенки, двинулся к своему купе.
Полицмейстер был крайне удивлен и даже польщен визитом столь высокого столичного гостя. Принял из рук Улюкая визитную карту, поизучал ее, с почтением положил на свой стол.
— И что же привело товарища секретаря Государственной думы в наш тихий провинциальный городок?
— Не такой уж и тихий и не такой уж и провинциальный, — ответил с вежливой улыбкой Улюкай, усаживаясь.
— По сравнению со столицей — провинциальная дыра! — воскликнул Аркадий Алексеевич, располагаясь напротив. — При утверждении на должность полицмейстера я имел удовольствие созерцать всю вашу содомскую вакханалию!.. Даже под несущийся автомобиль едва не угодил! — полицмейстер громко расхохотался воспоминаниям, затем быстро умолк, заглянул в визитную карту. — Так по какой надобности вы пожаловали ко мне, господин Валеев?
— Дело довольно деликатное. И необычное, — Улюкай внимательно посмотрел на Соболева. — Вам ведь, господин полицмейстер, известно, что в вашем городе скрывается знаменитая воровка Сонька Золотая Ручка?
— Вот те на!.. Неужели эта прохиндейка умудрилась обчистить какого-нибудь депутата?
Вор оценил шутку чиновника, улыбнулся:
— Депутата — нет. А вот друга депутата обчистила! Причем по-крупному.
— Когда ж это она умудрилась?.. Она ведь почти шесть лет коптилась на Сахалине!
— Сонька на Сахалине, дружки на воле. Вот и умудрилась.
— Да, подобная публика на все способна! — Соболев насмешливо посмотрел на гостя. — Полагаете, она вернет украденное?
— Во-первых, нужно как следует наказать стерву. А во-вторых, сама не вернет, а вот на подельников повлиять сможет.
— И вы, значит, желаете, чтобы я немедленно поймал воровку?
— Чем быстрее, тем лучше.
— А как вы себе это представляете? — удивился Аркадий Алексеевич. — Мы почти месяц бегаем за этой поганкой, а результата почти никакого. К нам на подмогу даже следователи из Петербурга прибыли!
— Но дочку-то вы поймали?
— Но не Соньку же!
— Выпустите дочку, поводите по улице под присмотром, глядишь, и на Соньку вырулите.
— Э, нет, — погрозил пальцем полицмейстер. — Подобный фокус мы уже проделали с ее папашкой, и второй раз такая акула вряд ли пойдет на подобного живца.
— А вы попробуйте. Чем вы рискуете?
— Чем рискую? — переспросил полицмейстер. — Ну, хотя бы тем, что воровская шобла вряд ли упустит шанс дюбнуть дивчину. А уж двоих потом их черта с два найдешь.
— В Одессе плохая полиция?
— В Одессе хорошие воры. На себе еще не почувствовали?
— Пока не довелось.
— И не приведи господь, чтоб такое случилось. Будете бежать до столицы быстрее паровоза!
Улюкай поднялся.
— Жаль, что мы не нашли общего языка.
Соболев с иронией окинул его взглядом.
— Может, это и хорошо? А то ведь потом разберись, кто больше молотил этим общим языком, — поднялся проводил гостя до двери. — Получается, других вопросов у вас ко мне нет?
— Получается, что нет.
— Серьезные, видать, дела решаются в Думе, если господ депутатов так волнует судьба воровки. Даст Бог, наведете наконец порядок в многострадальной России-матушке. А то все бардак да бардак. Надоело, господа!
Возле двери пожали друг другу руки, и Улюкай покинул кабинет.
С одесскими ворами Улюкай повстречался в тот же вечер.
Он пешим направлялся в сторону отеля, в котором остановился, как вдруг его догнала закрытая карета, дверца которой распахнулась, и из нее высунулся не кто иной, как Сёма Головатый.
— Как дышится уважаемому гостю одесским воздушком?
— Отлично дышится, — ответил петербургский вор.
— А мы прямо-таки испереживались за вас. Разве ж можно с таким видом ходить по этому уркаганскому городу? Садитесь, мы как раз в вашем направлении, а то не дай бог прирежут.
— Я сам кого угодно прирежу, — засмеялся Улюкай.
— Что верно, то верно, уважаемый: або коняка сдохнет, або цыгана повесят! Залезайте, бо вже застоялись ждать.
Улюкай поднял ногу на ступеньку, нырнул в карету, и вдруг увидел здесь, кроме Сёмы, еще двух байстрюков с ножами наголо.
Дернулся было обратно, но его крепко придержали.
— Не дергайся, дядя, а то об ножик нечаянно порежешься! — посоветовал Головатый.
Кучер ударил по лошадям, и карета понеслась в чернеющую даль узкой улицы.
Когда через час с лишним экипаж остановился в голой степи, было совсем темно, а над степью висела луна.
Улюкая вытолкнули из кареты. Из-за связанных за спиной рук он едва не свалился, но устоял. Следом на землю сошли одесские воры во главе с Сёмой Головатым, окружили со всех сторон столичного гостя.
— Так зачем вы все-таки делали визит к господину полицмейстеру, уважаемый? — поинтересовался Сёма, трогательно вытерев кровь на губе Улюкая.
— Я уже ответил, — буркнул тот. — Пробовал выдернуть дочку Соньки.
— А Сонька — это та самая дурочка, что ходит по улицам и смешит весь одесский народ?
— После Фиры я ее больше не видел.
— Зато видели мы. Дама, которую даже сумасшедшей нельзя называть, не то что Сонькой. — Головатый достал из кармана штанов визитку Улюкая, поднес к его лицу. — Если скажете, что это вещь не ваша, то вы меня сильно рассмешите.
— Моя.
— А говоришь, что вор?
— Вор Улюкай.
— Сука и кашалот вы, уважаемый, а не вор. Воры — народ честный, они никогда не направят свои штиблеты в такое гиблое место, которое прозывается Думой. В Думе людей убивают, а мы их учим правильно жить, — Сёма посмотрел на сообщников, вздохнул. — Ну, что?.. Отпустим пакостника или сделаем из него фаршмак?
— Пусть себе чешет, — махнул один из них. — Может, и правда был когда-то вором, а теперь вот ссучился. Дорога ровная, небо светлое — нехай поблукает да прикинет за жизнь.
— Я бы вас, уважаемый, прирезал, — сказал Сёма, — но народ возражает. А я свой народ уважаю, — развернул Улюкая к себе спиной и сильно толкнул ногой в зад. — И передай своим депутатам, что им дорога в Одессу зачинена!
Воры уселись в карету, кучер стеганул по лошадям, и экипаж умчался в лунную ночь.
Улюкай постоял в беспомощной злобе, затем побежал следом за каретой, выкрикивая ругательства, остановился и принялся яростно, со стоном рвать веревки, которыми были связаны руки.
Вечером перед входом в театр играл оркестр, носились разносчики газет и афиш, зазывая публику на спектакль:
— ПТИЦА ФЕНИКС, ВОССТАВШАЯ ИЗ ЗАБВЕНИЯ И ПЕПЛА!
— НЕСРАВНЕННАЯ БЕССМЕРТНАЯ СНОВА НА СЦЕНЕ!
— НЕ ПРОПУСТИТЕ САМЫЙ ЗАГАДОЧНЫЙ И САМЫЙ СКАНДАЛЬНЫЙ СПЕКТАКЛЬ!
— КТО СТОИТ ЗА ВОЗВРАЩЕНИЕМ БЕССМЕРТНОЙ НА СЦЕНУ?!
Публика заинтригованно и торопливо съезжалась к оперетте, от количества экипажей и автомобилей возникла несвойственная толчея.
Изюмов светился, раскланивался, улыбался, благодарил, поздравлял, словно это был не бенефис Бессмертной, а его собственный.
Даша приехала к театру на пролетке одна, отдала извозчику деньги и несмело зашагала по ступенькам, крепко держа в руках бархатную сумочку.
…Гаврила Емельянович постучал в грим-уборную и, получив «войдите», решительно толкнул дверь.
— Чудо!.. Диво вы наше неувядающее! Вы не можете себе представить, что творится в театре, вокруг театра, в публике! Город сошел с ума, такого ажиотажа я не знал за всю свою жизнь! — Он опустился на колени перед примой, стал часто и страстно целовать ей пальцы. — Это потрясение, сенсация, вселенская непостижимость!
Катенька перестала заниматься прической госпожи, смотрела на происходящее с улыбкой и удовольствием.
Табба, тоже улыбаясь, возразила:
— Полагаю, Гаврила Емельянович, вы преувеличиваете. Разумеется, сенсация, но никак не вселенская.
— Нет, нет, нет!.. Выйдете на сцену и сами все поймете! — Филимонов легонько коснулся плеча артистки. — Как ручка? Не помешает представлению?
