– Да. Иш темно-вишневого бархата. Ошень крашивая. Только мне щет за ишпорченную портьеру вручили.
Они подошли к двери докторского дома и услышали, как щелкнул замок.
– Это Эстер, – сказал Фаберовский. – Подождем еще минуту и пойдем.
Выждав положенное время, они тихо проникли в дом и поднялись по лестнице наверх. В доме стояла гробовая тишина. Фаберовский натянул на лицо маску и достал потайной фонарь.
– Ну все, идите, – шепнул он Владимирову.
– Боюсь, што у вас будет шовшем мало времени, – сообщил в ответ Артемий Иванович. – Ваш корень мандрагоры не помог.
– Ничего, ничего, постарайтесь.
Поляк оставил Владимирова в темноте и быстрым шагом прошел в гостиную. Здесь он зажег потайной фонарь и, когда огонь разгорелся, а запах раскалившегося металла и масла распространился по гостиной, повернул на фонаре заслонку, закрывавшую линзу, таким образом, что теперь она служила уже отражателем. При свете фонаря поляк подобрал отмычку и вскоре дверь в кабинет доктора Смита распахнулась. Но тут он услышал со стороны лестницы чьи-то крадущиеся шаги. Фаберовский достал из кармана «веблей» и, направив ствол на идущего, посветил фонарем в лицо.
– Я один в темноте боюсь, – сказал Артемий Иванович, прикрывая глаза рукой от яркого света.
– Ну же, пан, вспомните о Государе и Отечестве!
Ответом поляку был тяжкий вздох.
– Шлышите, она шпит, – вдруг схватил его Владимиров, прислушиваясь к доносившемуся откуда-то храпу. – Мошет, не будем ее будить?
– Странно, что она спит на полу. – Поляк посветил в угол. – Это чертов мопс спит в кресле у той статуи. Все, пана Артемия давно уже ждут!
У Фаберовского не было больше времени отвлекаться на коллегу. Он вошел в кабинет и прикрыл за собой дверь, чтобы со стороны спален не был виден свет фонаря. Первым делом он взялся за потайной механизм, открывавший доступ к святая святых докторского кабинета: потайному шкафчику, скрытому за панелью из резного ореха. Именно здесь, по уверению Оструга, тот видел папку, за которой поляк пришел. В надежде на его незаметность, шкафчик не был снабжен не только стальной несгораемой дверцей, но даже дополнительным замком. Фаберовский достал из шкафчика чековую книжку и пустую кожаную папку для документов.
– Вот она, – прошептал про себя поляк. – Раз моих бумаг тут нет, то значит их более вовсе не существует в природе.
Вернув чековую книжку с папкой на место и закрыв потайной шкаф, он очень ловко, один за другим, вскрыл ящики стола, бюро и секретера, просмотрел их содержимое и задвинул их обратно. На исходе получаса Фаберовский покинул кабинет и отмычкой запер дверь за собой. Луч фонаря сразу наткнулся на фигуру Артемия Ивановича, стоявшего посреди гостиной и ковырявшего в носу.
– Ну как? – спросил Фаберовский.
– Бошестфенно, – ответил тот. – Но давайте пошкорее отшуда убираться. Я надену маску.
– Идемте, – поляк закрыл заслонку.
Если бы он знал, к чему это приведет, он никогда не сделал бы это. Мгновенно потерявшего в темноте ориентацию Владимирова повело в сторону, раздался собачий визг и рев укушенного Артемия Ивановича, который тут же налетел на статую, мирно стоявшую на своем постаменте в углу гостиной. Статуя с грохотом упала на пол. В темноте Артемий Иванович пытался поймать лаявшего мопса или хотя бы раздавить его, но от этого Байрон еще пуще заливался лаем. Поляк схватил Владимирова за рукав и потащил на лестницу, но было уже поздно: со стороны спален раздался шум шаркающих шагов – кто-то шел в ночных туфлях, – и им пришлось ретироваться обратно в гостиную.
Фаберовский взвел курок револьвера и они оба забились в угол за ту самую упавшую статую, которая послужила причиной переполоха. Тут Артемий Иванович совершил, наконец, свою вендетту: он сел на мопса и тот навечно прекратил свой лай.
Человек, заставивший их укрыться в гостиной, шел с огарком свечи на подсвечнике, прикрытом сверху стеклом. Он прошел почти до самых дверей кабинета, затем шаги стихли – он остановился, прислушиваясь. Левой рукой поляк попытался перехватить руку Артемия Ивановича, который тоже полез за револьвером. Судя по тому, что обладатель свечки не уходил, он решил не ложиться спать, пока не выяснит источник странного шума. Оставалось одно: напугать его чем-то и бежать к двери из гостиной на лестницу, путь к которой пока был свободен.
– Кто здесь? – настороженно спросил голос Пенелопы.
Фаберовский встал во весь рост и направил луч света из открытого фонаря прямо в лицо девушке. Она завизжала, с испуга выронив огарок, который тут же погас, а поляк с Владимировым со всех ног бросились вниз по лестнице, безбожно грохоча, и выскочили на улицу. Фаберовский мгновенно спрятал маску в карман. Снаружи он увидел, как в окнах квартиры доктора Смита загорелся свет и замелькали тени суетившихся женщин. Пробежав полквартала, они замедлили шаг, Фаберовский оглянулся на Артемия Ивановича и увидел, что в надетой на его голову маске отсутствовали дырки для глаз.
– Почему пан не прорезал в маске глаза? – спросил поляк.
– Мне по горло хватило и щета жа портьеру, – стягивая маску, сказал Владимиров.
И они уже спокойно пошли домой к Фаберовскому на Эбби-роуд. Когда они проходили мимо баптистской церкви, то заметили три мрачные фигуры, околачивавшиеся у калитки их дома. Угрюмые рожи и засунутые в карманы курток сжатые кулаки не предвещали тому, кого они поджидали, ничего хорошего.
– Кто это? – испугался Артемий Иванович.
– Мне кажется, что это Скуибби со своими приятелями, – устало ответил Фаберовский, вглядываясь в темноту и с тревогой думая о Рози.
– А мы им расфе не все жаплатили? – спросил Артемий Иванович.
– Сейчас заплатим, – Фаберовский сжал в руке рукоять «веблея» и двинулся вперед, а Владимиров столь же решительно остался стоять.
– Что тебе здесь надо? – спросил Фаберовский у Скуибби.
Вор сплюнул сквозь выбитый зуб и сказал, всем своим видом стараясь выразить свое моральное превосходство над фраерами, что было для него довольно трудно под дулом револьвера. Его приятели тоже чувствовали в этой ситуации не столь уверенно, как об этом можно было подумать, если посмотреть со стороны.
– Мы знаем, что ты – Потрошитель! – сказал Скуибби, оглядываясь за поддержкой на верзил, которых он специально отобрал среди ист-эндских богатырей, причем самый высокий из них едва доставал макушкой до подбородка Фаберовского. – Мы понимаем, что у женщин можно воровать часы и кошельки, их можно насиловать, чтобы получить удовольствие, но убивать женщин неизвестно зачем и красть из их тел внутренности – это не по-человечески!
– Боже, какие речи! – сказал поляк, который так вымотался за эту ночь, что не способен был даже испугаться. – Можно подумать, что вы на сцене Ковент-гардена.
– Штепан, – заныл Артемий Иванович. – Я хочу шпать. Убей их и пойдем.
– Пиф-паф, – сказал поляк и полез в карман за ключом. – Ну-ка, пошли вон отсюда! И чтоб я вас тут больше не видел!
– Разве мы не будем его убивать? – с надеждой осведомился один из громил у Скуибби.
– Куда ты со своим кастетом против револьвера попрешь!
Бродяги поворчали и убрались прочь, словно три побитых собаки. На крыльцо выскочила испуганная Розмари.
– Они ломились в дверь, мистер Фейберовски. Кричали, что хотят убить вас.
– Наш не так-то прошто убить, – хмыкнул Артемий Иванович. – Пушть только шунутся еще раж!
– Я очень боялась, что они разобьют стекла и ворвутся в дом, – продолжала лепетать Рози, пока они шли по коридору к гостиной. – Но я все равно приготовила вам обед. Вы будете есть?
– Теперь только бутылка коньяка вернет меня к жизни, – проговорил, падая в кресло, поляк.
17 октября, в среду
Убедившись в том, что никаких надежд на возвращение обратно бумаг доктора Смита лелеять не стоит, отоспавшийся после ночных похождений Фаберовский попросил Розмари запудрить ему синяк под глазом и поехал в церковь Марилебон за сертификатом о его переходе в англиканство. С этим сертификатом он посетил клерка из ведомства епископа Кентерберийского и забрал у него свою брачную лицензию.
В их положении он уже не мог принимать во внимание такие мелочи, как темная история с совместным c Артемием Ивановичем купанием в Серпентайне. Теперь поляку оставалось только одно – убедить Пенелопу Смит в своих чувствах к ней, да так, чтобы скорейшим образом привести отношения к свадьбе.
Вместо слуги дверь в доме на Харли-стрит поляку открыла сама миссис Смит. Гнев, отразившийся у нее на лице, был неподдельным и поляк даже отступил от нее на шаг.
– Как вы посмели, мистер Фейберовский, после того, что произошло вчера, явиться в мой дом?
– Позвольте объяснить…
– Я не хочу слушать никаких объяснений!
Тон Эстер был непререкаем и привел Фаберовского в ужас. Он пытался понять, что же произошло, но не находил внятного ответа. Либо его узнала Пенелопа и рассказала обо всем мачехе, либо доктор убедил жену и полицию в своих подозрениях, а это означало отказ в руке Пенелопы и виселицу как для самого поляка, так и для всех, кто был повязан в этом деле.
