– Этой у меня нет, и этой тоже нет! Какая прелесть! Я это возьму себе!
Заметив удивленные взгляды подчиненных, Салливан напустил на себя суровый вид и сказал Тамулти, уже потиравшим руки при виде столь заинтересованного отношения к его специфическим картинкам:
– Инспектор Салливан, Скотланд-Ярд. Вы арестованы, сэр! За грязную непристойность. У вас есть право молчать, а все что вы скажете, может быть обращено против вас. И потрудитесь пройти с нами.
– Какая мерзость! – возмущался Даффи, глядя, как защелкнулись наручники на запястьях у Тамулти. – Англичане окончательно пали в моих глазах, если позволяют такому твориться у них в столице!
– Зато нам достался целый кролик, – сказал Конрой, ставя на стол кастрюлю, источавшую невыразимый аромат, вызывавший у голодных ирландцев спазмы в животе. – И задаром. А от этого русского борова разве чего дождешься!
8 ноября, в четверг
Перед неумолимо надвигавшимся днем нового убийства Артемий Иванович нервничал больше обычного и последние несколько дней с особым волнением переворачивал листки календаря. Не в его силах было повернуть время вспять, поэтому когда на очередном листке оказалась дата 8 ноября, он, чтобы заглушить грызущую его тревогу, против которой даже водка была бы бессильна, решил подготовиться к борьбе с собаками, к которым всю жизнь испытывал сильное недоверие, такое же, как и к лошадям. Владимиров собирался истолочь кайенский перец, купленный ему Фаберовским, с нюхательным табаком, чтобы изготовить смесь против собак, а ступки с пестом в его хозяйстве не водилось. Он взял коробочку с перцем, пачку табаку и поехал в Вулворт к Дарье, чтобы к вечеру быть во всеоружии. Подойдя к дому, Артемий Иванович постучал тростью в окно, в котором на его стук показалось испуганное Дарьино лицо. Она спустилась вниз и открыла ему дверь. Поднимаясь вслед за Дарьей по лестнице, Владимиров услышал сверху приглушенные женские крики и насмерть перепугался. В гостиной он заметил несколько женщин, сидевших на стульях у входа в кухню, откуда и неслись испугавшие его крики. Его ужас усилился, когда навстречу ему из кухни вышел Васильев в черном резиновом фартуке и с окровавленными до локтей руками. Артемий Иванович побледнел, как ватерклозетное седалище в номере Ольги Новиковой, и отшатнулся, осенив себя крестным знамением.
– Что это у тебя? – еле слышно прошептал он. – Они что, очереди дожидаются?
– Пойдемте, Артемий Иванович, чайку выпьем вприкуску, – потянула его за рукав в комнату Дарья. – Пока тут Коленька с девушками закончит.
– Какой тут чай, – отмахнулся Артемий Иванович. – Что тут у вас творится?
– Мы с Коленькой помогаем несчастным женщинам и жертвам общественного темперамента, – наставительно произнесла Дарья. – Нам товарищ Оструг помог.
– И почем берете?
– Врачи, те по пять фунтов берут, а мы с Коленькой жалостливые, мы по полфунта с бедных женщин.
– Врешь, змеюка, по фунту, по роже твоей вижу. Это ж сколько получается? – Артемий Иванович выглянул в гостиную. – Тут в очереди четыре фунта сидит! Половина мои. Молчать! А то мы с поляком ваше заведеньице мигом прикроем.
– Нехороший вы человек, Артемий Иванович, – сказала Дарья. – Хорошо, что я за вас замуж не вышла.
– Скажи этим, чтоб завтра приходили. Сегодня больше приема не будет. А эта на столе пусть тоже одевается и катится отсюда. Деньги-то вы с нее уже взяли? Дай-ка их мне сюда. Я их все себе возьму. Потом вашу долю отсчитаю. Ну, что ты как пень встала? У тебя ступа с пестом есть? Так неси их сюда. А ты, Николай, иди лучше, нож поточи.
Посетительницы были выпровождены и Артемий Иванович, наскоро перекусив пирожками и запив чаем вприкуску, принялся за дело.
– Давай вам хорошие вещи, – ворчала Дарья, смотря, как он орудует ее пестом, растирая перец с табаком в порошок, – так вы ими всякую дрянь толчете.
– Это не дрянь, Дарья Семеновна, это очень полезная вещь, – отвечал Артемий Иванович, стараясь не наклоняться над ступкой. – Собак подманивать. На вот, попробуй.
Он протянул Дарье ступку и та с недоверием взяла ее в руки.
– А что с ней делают?
– А вот нюхнешь – и тебе уже любая собака нипочем. Ты как табак – на ноготь и втяни в ноздрю, да посильнее, а то не прочувствуешь.
Дарья сунула руку в ступку и поднесла под нос. Артемий Иванович услышал, как она шумно потянула носом, за чем последовал судорожный вздох и Дарья грохнулась на пол.
– Как я ее мистифицировал! – хлопнув в ладоши от удовольствия, произнес Артемий Иванович. Он наклонился, чтобы взять из её рук ступку, но в удивлении замер, глядя, как на лице Дарьи проступает синева. – Матушка Дарья Семеновна, чегой-то ты надумала? Эй, Николай, взгляни-ка на Дарью!
Васильев, который тоже был занят приготовлениями, вышел из своей спальни с ножом и оселком в руках.
– Чего это с ней? – спросил Артемий Иванович.
– Чего-чего… Не видите – помирает, – сказал Васильев, не переставая точить нож.
– Ох, да как же это… – не на шутку взволновался Артемий Иванович. – Ты же фершал, помоги чем-нибудь. Да брось ты этот нож, я сам его потом доточу! Дай ей понюхать чего, что ли.
– Она уж нанюхалась, – Васильев опустился рядом с Дарьей. – Лучше помогите ее на спину перевернуть.
Общими усилиями они перекатили ее по полу на живот и Васильев стал расшнуровывать корсет. По мере того, как ослаблялись стягивающие ее шнуры, Дарья вспухала на глазах.
– Вот это да, – сказал изумленно Артемий Иванович. – Я знал, что ее много, но чтоб настолько! И как такие женщины в корсетах живут – не понимаю. На мне однажды в борделе такую штуку затянули – чуть душу Богу не отдал! Между глоткой и животом так стянуто, что пища не пролазит! Пьешь водку, а она в горле стоит, как в барометре – два фута водочного столба, – и вниз не проливается! Такое большое давление непременно приводит к буре.
Они вернули Дарью в вертикальное положение, запрокинули ей голову и фельдшер, наклонившись, дохнул ей в рот, затем еще и еще.
Наконец Дарья самостоятельно вздохнула и раскрыла глаза.
– Коленька, – сипло прошептала она.
– Чем это вы тут занимаетесь? – раздался насмешливый голос Фаберовского, открывшего дверь своим ключом и неслышно вошедшего в гостиную.
Дарья взвизгнула и, сбросив с себя Васильева, бежала к себе в спальню, где заперлась на ключ. Из-за двери донеслись ее сдавленные рыдания.
– Все, Николай, придется тебе с ней ожениться. Опозорил дивчину, – с удовольствием заметил Фаберовский, который последнее время, после того, как ему удалось уладить дела с доктором Смитом, был благодушен и добр. Он не стал даже выговаривать Владимирову за то, что тот приехал, несмотря на запрет, в Вулворт. – А пани Дарье заместо Божьей Матери в киоте потребно икону святой Фоманады[21] держать и молиться ей об избавлении от похоти.
– Да нет, – сказал Артемий Иванович. – То не Николай. Это я готовил собачью смесь с перцем…
– Так, так, так… Я уразумел. Песья смесь. Пан неисправим. Настоящий слуга русского царя! – поляк с искренней улыбкой похлопал Владимирова по плечу. – Хоть бы сам сперва нюхнул!
– Я как какой ученый, или Пастер… те тоже опыты на собаках делают! – стал оправдываться Артемий Иванович. – И я опыт провел…
– Чтобы искупить свою вину перед пани Дарьей с этой песьей смесью, пану следует отвести ее на выставку кошек в Хрустальный дворец.
– Да, да, конечно…
– Не пойду я с ним никуда! – крикнула из-за двери Дарья. – Лучше бы он на эти деньги одежу Коленьке справил! Куртку новую пожгли, и жилетку, которую я ему пошила, и картузик пожгли, ему теперь даже в цирульню ходить не в чем. А уже холодать стало!
– Хорошо, хорошо! – сказал Фаберовский. – Есть у меня для него пальто, хоть поношенное, но теплое.
– Да откуда ж у меня картонка? У меня у самого один котелок на все случаи жизни. – Владимиров натянул свой венский котелок на голову по самые уши. – А что мы будем делать с Уродом, если … Застрелим?
– У нас нет иного выхода. Мы возьмем с собой Батчелора как сыщика, нанятого специально для расследования этих преступлений. Если дело дойдет до убийства фельдшера, мы сможем все объяснить. Закрой дверь, пан Артемий!
Поляк прокашлялся.
– А к тебе, Николай, у меня дело. Ты когда-нибудь слышал о том, что на сетчатке глаз жертвы остается изображение того, что она видела в последние мгновения жизни? Мне известно, что министр внутренних дел после того, что ты устроил на Майтр-сквер, сделал запрос, исследовал ли кто-нибудь из докторов глаза покойных. Я не знаю, что ты можешь сделать, чтобы умирая, Келли не видела тебя, но мне не хотелось бы, чтобы на фотоотпечатке полицейские обнаружили бы твое лицо.
На Эбби-роуд из гардероба поляка была извлечена грубая рабочая одежда, в которую он облачился сам и заставил облачиться Артемия Ивановича. Почти четверть часа ушла на то, чтобы подогнать одежду по фигуре Владимирова, дабы он не выглядел совсем уж чучелом. Наконец, в половине седьмого Батчелор вывел со двора запряженный экипаж, сел на козлы, поляк с Артемием Ивановичем поместились сзади в кузове и они отправились в Ист-Энд.
