Васильева забирают с собой и около семи вечера приезжают на Батчелоре на угол Брашфилд и Криспен-стрит. Здесь их встречает Шапиро. Она проводит их в Миллерс-корт, следя, чтобы их не заметили какие-нибудь Жемчужные Пол со своими подругами, Келли и пр. Они усаживаются в комнате у Шапиро и начинается томительное ожидание. Видят, как в 19:30 к Келли приходит Барнетт. В это время у той находится Лиззи Олбрук. В 20:00 он уходит. Все трое (Ш., АИ и Ф.) выпивают. Васильев пить отказался.
* * *
В десять вечера Курашкин сменился на посту у дома ирландцев на Ламбет-стрит и поехал на обычный доклад к инспектору Салливану, по пути заглянув для согрева в ближайший трактир.
– Well, friend мой Kurashkin, – встретил его инспектор. – Вот есть что-нибудь необычное, которое ты видел?
– Так що там можна побачиты незвычайного! – замахал руками Курашкин. – Ни, сидять в хати.
– Так целый день в хате и сидят? И никуда не делают выходить? – спросил Салливан, подозрительно принюхиваясь к агенту.
Курашкин сразу понял его интерес и обтер хлюпающий нос рукавом.
– Насмырк! От вам хрест, никуды вид дверей не видходыв! Два дня так и проторчав у самого депо… Пид дождем мок, голодував дуже… Яблука простого во рту не було. А воны, бувае, выходють.
– Irishmen выходит один или два? – спросил Салливан, сделав вид, что не понял намека о яблоках.
– Колы як, – пожал плечами Курашкин. – Колы один, колы обы два. Ходють, бродють, не знаю, чого.
– Зачем ты не делаешь это знать? – недовольно произнес инспектор.
– Так що тут и знаты-то? – вспылил Курашкин и дернул себя за ус.
Салливан не любил, когда на него кричало начальство, но чтобы еще и подчиненный смел повышать на него голос! Не сдержал инспектор ретивое, дернул агента за другой ус и, не дав Курашкину прийти в себя, заорал, стуча кулаками по столу:
– Где же есть место, куда они ходют?!
– А бис його знае! – закрыв ладонями свои усы, залепетал Курашкин.
– Кто есть этот biss?!
– Не можу знаты! – гаркнул Курашкин и, испугавшись собственной смелости, мышью юркнул за дверь.
– Назад! – рявкнул Салливан и Курашкин несмело вернулся обратно. – Так, куда они идут?
– Я поихав за ними, когда воны на омнибусе уихалы в Южный Лондон. Но втратив их у «Слона и Замка».
– Куда они посылают далее?
– Не ведаю.
– Ты будешь возвращаться на Ламбет-стрит и наблюдать дом в обоих глазах. Они уверенно возвратятся. Старый irishman есть отпущенный под полицейским залогом, и шестнадцатого он должен стоять перед судом.
* * *
Истомившись ожиданием, Фаберовский с Владимировым решили выпить пива, за которым предложено было послать Васильева.
– А когда Келли будем кончать? – трусливо спросил Артемий Иванович.
– Я ее сейчас с ним и познакомлю, – сказала Шапиро, – пускай вдвоем сходят за пивом, а пока он будет ее душить, мы то пиво приговорим.
– А вдруг он ее раньше зарежет? – испугался Артемий Иванович.
– Да и черт с ней! – оборвал его поляк. – Все надоело.
Час пролетел незаметно. Незадолго до полуночи Хая Шапиро погасила в своей комнате свет, приоткрыла окно и села рядом на табурете, чтобы вовремя услышать приход Даффи. Даффи все не было, зато она услышала из узкой подворотни нетвердые шаги Келли и нетерпеливую поступь Васильева. В темноте угадывались их черные фигуры, остановившиеся у дверей с цифрой «13».
– Доброй ночи, Мэри! – раздался женский голос и Шапиро узнала в нем голос одной из жительниц двора, молодой вдовы миссис Кокс, которая с раннего вечера то и дело уходила на охоту за клиентами и возвращалась отогреваться к себе.
Оглушительно хлопнула дверь, закрывшись за вошедшим в комнату Васильевым, потом голос Келли спросил:
– Ты сегодня чего-нибудь заработала?
– Я вдова и несчастная, мне даже не на что выпить! – ответила миссис Кокс.
– А я вот уже пьяна. И у нас с собой еще целый бидон. Мы будем пить всю ночь. И петь!
– Ага, петь! – с завистью сказала вдова. – Это теперь называется петь! Всю ночь будешь горланить и мешать спать добрым людям!
– Ну, и тебе доброй ночи!
Дверь за Кокс закрылась и Шапиро осторожно выглянула наружу. Двор был пуст. Еврейка быстро проскользнула в неосвещенную комнату Келли и спросила у нее в темноте:
– Имбирь, к тебе сегодня точно уже никто не придет?
– Разве что Барнетт. Он забыл сегодня на камине трубку. Правда, уже поздно, скорее всего он заявится завтра.
– Нет, милочка, так не пойдет.
– Да чего тебе сегодня Джой так покоя не дает. Днем чуть не убила меня! Ну придет, так выгоню его прочь!
– Нет уж, давай еще подождем, пока не станет ясно, что он уже точно не придет. Джон посидит пока у меня, мы выпьем с ним пива. Ты купил пива?
– Как ты просила, – не своим голосом ответил Васильев.
– Я тоже хочу пива, – заявила Келли, поняв, что ведерко, на которое она так рассчитывала, сейчас уплывет к Шапиро.
– Обойдешься. Чего зря на тебя пиво переводить.
– А я не хочу, – сказал Васильев. – Мне оно в горло не лезет.
– Ну, вот видишь! – сказала Шапиро. – Может, и тебе чего останется.
Келли чиркнула спичкой и зажгла свечу. При ее свете Шапиро бегло оглядела комнату и сразу приметила топор Барнетта около очага.
Около часа начался сильный дождь, но Васильев все не выходил. Шапиро несколько раз выглядывала в пропахший мочой черный двор, слушала, как Келли поет у себя в комнате слезливую песенку про фиалки на могиле матери. В комнате Келли горел свет, она, словно музыкальная машина в трактире Рингеров, пела все ту же песенку про фиалку.
Артемий Иванович выходил до ветру и, вернувшись, сказал Шапиро, что там по аркой толчется какой-то мужик. Шапиро вышла. Под аркой у входа в Кроссингемскую ночлежку она заметила низкорослого и крепкого мужчину в широкополой шляпе, в котором узнала человека, жившего на Коммершл-стрит в одном из многоквартирных домов Пибоди, известном в округе как дом Виктории. Это был Хатчисон.
– Убирайся отсюда, – сказала Шапиро, – теперь тебе нечего здесь делать.
Он действительно сразу ушел, а еврейка вернулась домой.
– Что он там застрял? – спросил Артемий Иванович. Три часа ночи! Пойди, поторопи его!
* * *
– Дай мне бутылку виски с буфета, может быть придется подпоить Урода, чтобы не очень бесился, – распоряжался поляк. – Пан взял с собою кайенскую смесь?
– А как же-с! – с гордостью сказал Артемий Иванович. – Там в прихожей целый дорожный футляр для воротничков с этой дрянью стоит.
– Для чего не шляпная картонка? – спросил Фаберовский, увидев у стойки для тростей футляр размером с хорошую кастрюлю.
* * *
– Убивают! – заверещала Мэри Келли, но еврейка не стала дожидаться окончания расправы и как ошпаренная выскочила на улицу и помчалась прочь.
Услышав крик: «Убивают!» все в комнате земерли.
– Ну, Слава Богу! – с чувством сказал Артемий Иванович и перекрестился.
– Выпьем! – поляк дрожащей рукой налил всем виски.
Они дошли до входа в Миллерс-корт и остановились. Из двора не доносилось ни звука. Фаберовский достал из кармана «веблей», а Шапиро в испуге вцепилась в рукав Владимирова. Никто не решался сделать первый шаг. В полнейшей тишине они простояли минут десять, разглядывая на стене плакат «Иллюстрированных полицейских новостей». Наконец, Владимиров отцепил Шапиро от своего рукава и повернулся к поляку.
Тот кивнул и взвел курок револьвера.
– Стой здесь, – шепнул Артемий Иванович дрожавшей от страха женщине и тоже достал свой маленький «бульдог».
Осторожно, отираясь о штукатуренную стену дома, они вошли под темную арку.
– Где же тут вход? – тихо спросил поляк, шаря по стене.
– Да вот же, дверь справа, – Владимиров нащупал в темноте дверь и протянул руку, чтобы взяться за ручку.
С легким скрипом, до ужаса напугавшим обоих, дверь приоткрылась и из нее вышел Васильев с топориком в руках. Он взглянул на них безумным взором. Артемий Иванович заступил ему путь, фельдшер вздрогнул и попятился назад в комнату, но в дверном проеме уже стоял Фаберовский. Положив «веблей» обратно в карман, он схватил фельдшера за шиворот, и после нескольких попыток вырваться Васильев затих. Артемий Иванович отобрал у него окровавленный топор. Не входя в комнату, Фаберовский распахнул дверь. Дверь со стуком ударилась о столик по правую сторону. Владимиров тоже заглянул в комнату из-под мышки поляка.
Им надо было действовать, написать надпись, но они совершенно растерялись.
В ужасе и омерзении о того, что увидели, Владимиров и Фаберовский прямо тут же, перед дверью избили Васильева, а он лишь тяжело охал при каждом ударе. Из-за пазухи у него выскользнул какой-то окровавленный кусок и Артемий Иванович ногой отшвырнул его прочь.
Затем Фаберовский, забрав у Владимирова топор, бросил его в комнату и, захлопнув дверь, потащил Васильева в комнату Шапиро. Сзади фельдшера пинками подгонял Артемий Иванович.
