– Так это тот Коновалов, о котором вы говорили доктору Смиту? – вспомнил Артемий Иванович.
– Вот именно.
– А мне Новикова сказала, что она Тихомирову за вырезки с этим Коноваловым десять фунтов заплатила. Только с чего вы взяли, что в Лондоне есть еще подобные нам агенты?
– Полагаю, пан слышал об Уайтхольской тайне? В начале октября на месте фундамента для нового полицейского управления был найден расчлененный женский труп. И до этого, и после этого находили некоторые части женских тел, различная степень сохранности которых давала повод предположить наличие ряда схожих убийств.
– А я помню, – сказал Владимиров, – что весной позапрошлого года на Монруж в Париже тоже находили расчлененное тело – меня Рачковский еще не перевел в Женеву, – и ходили слухи, что убийцей был русский.
– Если мы правы, то Ландезен, возможно, приезжал не к пану Артемию, а к тому самому неведомому агенту. Наши успехи были внушительнее, чем у двойника фельдшера, и Ландезен приказал ему прекратить свои занятия – после ландезенского визита все находки прекратились, – так как ему поручается другое дело.
– Какое?
– Избавить Рачковского по окончании дела от нашего существования. Тогда нам и денег не следует посылать.
– Боже мой! – Артемий Иванович побледнел и трясущимися руками налил себе воды из сифона. – Куда же нам теперь?
Фаберовский не был уверен, что правильно поступит, рассказав о переписке с Селиверстовым, но он настолько был подавлен валившимися на него со всех сторон неприятностями, что ему было необходимо поделиться хоть с кем-нибудь вспыхнувшей у него надеждой, а кто, кроме Владимирова, мог понять его?
– Должен сказать пану Артемию, что недавно я связался с одним высокопоставленным русским чиновником, находящимся с Петром Ивановичем в неприязненных отношениях, и предложил привезти ему в Бельгию Васильева, с тем чтобы он смог с нашей помощью уничтожить Рачковского. К сожалению, Легран тоже знает содержание моего письма, а следовательно, с ним ознакомлен и Рачковский. Но этот чиновник – единственный, кто может помочь избежать уготовленной нам Рачковским участи.
– Когда же мы бежим из Лондона?
– Денег на побег нет, так что не раньше, чем я получу гонорар за свою книжку. А пока будем делать вид, что не догадываемся о замысле Рачковского. Легран позаботится, чтоб об этом стало известно в Париже. А за самим французом присмотрит Батчелор.
17 ноября, в субботу
Обнаружив, что украденное им в кабинете у Фаберовского письмо исчезло, Легран понял, что его раскрыли, а Батчелору поручено следить за ним. Чтобы усыпить бдительность рыжего сыщика, последние дни француз старался пунктуально исполнять все указания Фаберовского. Он даже купил мопса, чтобы отвезти старой грымзе на Оксфорд-стрит и выдать за утерянного Байрона. Два дня это чудовище жило в конторе. Его пучеглазая насекомая морда совалась везде, он мешался под ногами, виляя коротким поросячьим хвостом и разливая по всей конторе пахучие лужи. И вот пришел час освобождения. Легран был извещен, что из Франции прибыл груз динамита, и ему требовалось срочно приехать на побережье. Чтобы избавится от опеки Батчелора, француз взял на себя торжественное вручение собаки, затолкал в почтовый мешок скулящую тварь и стал одеваться. Батчелор тут же полез в рукава своего пальто.
– А вы куда, мсье Батчелор? – раздраженно спросил Легран. – Вы почти неделю неотступно ходите за мной! Ваше присутствие меня уже из себя выводит. Уверяю вас, что сам смогу отдать собаку пожилой леди.
– Это последняя клиентка в нашей сыскной конторе. Я не хочу есть свой хлеб даром, сэр.
– Тогда, быть может, вы сами и доставите леди ее вонючую кочерыжку?
– Я не знаток хороших манер, сэр.
Легран зарычал и взвалил мешок на плечо.
Хозяйка Байрона жила одиноко и потому собственной персоной вышла открывать незваным гостям. Увидев у француза скулящий мешок, старая леди расцвела.
– Байрон! – растрогалась она и достала платок. – Мой милый Байрон! Вы нашли его!
– Байрон, Байрон, – сказал Легран, напрягаясь и отходя за широкую спину Батчелора.
– Дайте, дайте же мне его скорее! – леди метнулась к мешку и вцепилась в него подагрическими пальцами. Легран судорожно потянул мешок на себя.
– В чем дело, сэр? – удивилась старая дама. – Разве я не оплатила уже все ваши услуги?
– Да, да, оплатили, – трясущимися руками Легран развязал мешок и отвернулся.
– Но это не мой Байрон! – завизжала леди, заглядывая в мешок.
– Но тогда чей же это Байрон?! – хором спросили сыщики. – Вы сами минуту назад сказали, что это ваш милый Байрон!
– И если это не ваш Байрон, то откуда вы знаете, что это именно Байрон, а, к примеру, не Шелли? – добавил Легран, оглядываясь на дверь.
– Но я же не видела его!
– Но это Байрон, не так ли?
– Байрон. То есть, я хотела сказать, что это мопс. Но не мой!
– Вот ваши показания. – Легран достал бумагу и показал ее леди. – Кобель абрикосового цвета.
– Этот Байрон соответствует вашим приметам, – внушительно добавил Батчелор.
– Приметам вашего мопса, – поправил коллегу Легран.
– Но мой хромал!
– Это дело поправимо, – пожал плечами Батчелор.
– Его вылечили, – пояснил Легран.
– Да вы просто издеваетесь! – заорала дама, хватаясь за зонтик. – Я позову полицию!
– Подождите, мистер Батчелор сейчас во всем разберется, – сказал ей француз. – Батчелор, подержите собаку. Мне надо ехать.
– Куда еще ехать? – спросил рыжий сыщик, недоуменно принимая от француза мешок с мопсом.
– У меня свидание с любовницей. Из-за вас я уже несколько дней не могу встретиться с ней наедине. Я перестаю чувствовать себя мужчиной. И потом, она не узнает меня, если мадам отделает меня зонтиком.
Легран почтительно приподнял котелок и опрометью бросился на улицу.
– Гадина! Крутишься около Рози, так еще по любовницам шляешься! – крикнул Батчелор, но зонтик, который дама пустила в ход, и мешок в руках помешали ему кинуться за подлецом следом.
Петляя, как заяц, по улицам, Легран пробежал несколько кварталов и остановился, тяжело дыша. Теперь ему оставалось, не торопясь, сесть на поезд, добраться до побережья, принять там динамит и, вернувшись в Лондон, незаметно для Фаберовского складировать взрывчатку в доме на Ньюджент-Террас в соседнем саду с домом Фаберовского, из которого накануне уже выехал констебль с семейством.
44.
ПИСЬМО СЕЛИВЕРСТОВА – ФАБЕРОВСКОМУ
17 ноября
«Гранд Отель де Бад»
Бульвар дез Итальен, 30/32
Париж
Милостивый государь,
Получив Ваше согласие на сотрудничество с Департаментом полиции, извещаю Вас, что начиная с 24 ноября с.г. мы будем готовы принять Вас и упоминаемых Вами лиц в Остенде при условии извещения меня депешей в день отплытия.
Гарантирую Вам полную секретность наших с Вами сношений и достойное вознаграждение за Вашу помощь в борьбе со внутренними врагами Государя и Отечества.
Примите, милостивый государь, уверения и т. д.,
действительный статский советник
Селиверстов
18 ноября, в воскресенье
Итак, согласие Селиверстова принять их в Бельгии было получено. Смысла задерживаться в Лондоне больше не было, к тому же это становилось опасным. То, что вчера Легран сумел ускользнуть от Батчелора, означало, скорее всего, что Рачковский не сидит сложа руки. Но на подготовку эвакуации в Остенде требовалось несколько дней, за которые могло произойти всякое, поэтому Фаберовский с конюхом расчистили заложенный кирпичом лаз из конюшни через обветшавшую ограду в соседский сад. Как узнал поляк, у констебля, проживавшего в доме, несколько дней назад закончился контракт с нанимателем об охране здания и теперь через сад в случае какой-нибудь экстренной надобности можно было бежать на Ньюджент-Террас.
Фаберовскому самому пришлось принять участие в раскопках, почти целый день махая киркой, но лаз все равно получился слишком узким. Поляк намеревался продолжить работу, чтобы сделать его пошире, когда Розмари вызвала его из конюшни, сообщив, что кто-то пришел. Оставив на веранде облепленные размокшей грязью и навозом сапоги, Фаберовский влез в домашние туфли и прошел через весь дом в коридор. Розмари получила указания не открывать никому, кроме как по личному распоряжению Ф.
– Кто там? – измученным голосом спросил поляк, подойдя к двери. Он уже понял, кто там, по сопению и по тому, как жилетные пуговицы на брюхе Артемия Ивановича царапали дверь снаружи.
– Это я.
Владимиров вошел в переднюю с чемоданом.
– Я у вас жить буду! – заявил он. – В этих меблированных комнатах такой шум, что не заснешь. Хочу пожить немного в тишине и спокойствии. Чайку-с попить, о жизни поговорить.
– Живите, – Фаберовский обречено махнул рукой и пошел обратно в конюшню.
А Артемий Иванович, маясь бездельем и мучаясь не проходящим последние несколько дней чувством голода, засел за педагогический труд о пользе умеренного питания, озаглавленный им «Пищеварительный трактат» и снабженный стихотворным эпитетом собственного сочинения в подражание древним:
