– Кто там? – измученным голосом спросил поляк, подойдя к двери. Он уже понял, кто там, по сопению и по тому, как жилетные пуговицы на брюхе Артемия Ивановича царапали дверь снаружи.
– Это я.
Владимиров вошел в переднюю с чемоданом.
– Я у вас жить буду! – заявил он. – В этих меблированных комнатах такой шум, что не заснешь. Хочу пожить немного в тишине и спокойствии. Чайку-с попить, о жизни поговорить.
– Живите, – Фаберовский обречено махнул рукой и пошел обратно в конюшню.
А Артемий Иванович, маясь бездельем и мучаясь не проходящим последние несколько дней чувством голода, засел за педагогический труд о пользе умеренного питания, озаглавленный им «Пищеварительный трактат» и снабженный стихотворным эпитетом собственного сочинения в подражание древним:
Классический грек, под портик на кухню придя,
Пенатов печально спрошает:
«Осталось ли что-то на ужин?»
«Нет, ничего», – унылый пенат отвечает.
Он испачкал чернилами пальцы, испортил кипу писчих листов и только вечерний чай остановил это варварское уничтожение бумаги. Церемония принятия пустого чая уже подходила к концу, когда Фаберовскому принесли телеграмму.
– Откуда? – спросил встревоженный Владимиров.
– Из полиции, из А-дивизиона, – сухо сказал Фаберовский. – Из участка в Гайд-парке. Сейчас нам предстоит туда отправиться.
– Может, лучше не стоит?
– Собирайтесь.
Артемию Ивановичу до смерти не хотелось в участок в Гайд-парке, с которым было связано так много неприятного и где его так хорошо знали по его подвигам в Серпентайне. Он не понимал, почему его тогда отпустили, а теперь это дело опять всплыло. Пожалуй, Владимиров предпочел бы быть арестованным как Потрошитель, а не за то позорное купание в пруду, по крайне мере перед Фаберовским было бы не так неудобно. Но поляк был неумолим и Артемию Ивановичу пришлось покориться и пешком сопровождать его до самого Гайд-парка. Участковый инспектор спросил их:
– Джентльмены, знаете ли вы ирландца Джеймса Корнелла?
– Нет! – мгновенно выпалил испуганный Артемий Иванович, решив, что это он тогда по пьяному делу назвался таким мудреным именем.
– У!!! Йолоп[23]! – зашипел поляк. – Так, разумеется, я его ведаю, – сказал он инспектору. – А в чем дело?
– Марта Спенсер подала на него жалобу, поскольку, гуляя с ней в парке, он испугал ее разговором о Потрошителе.
Артемий Иванович окончательно струсил. Он не помнил никакой Марты Спенсер, он даже очень смутно помнил, что с ним была Пенелопа, поэтому его беседы о Потрошителе с неизвестной ему дамой были для Владимирова новостью.
– Он сослался на вас, мистер Фейберовский, – сказал инспектор, – указав, что вы можете подтвердить его личность.
– Так, могу.
– Тогда пойдемте.
Инспектор провел их в камеру, в которой сидело несколько человек, ожидая допроса в суде.
– Тот человек есть Джеймс Корнелл, – сказал поляк, указав на Даффи.
– Шон Даффи! – обрадовано закричал Артемий Иванович. – А я то голову ломаю: что еще за Марта Спенсер?
– Вы можете поручиться за него?
– Конечно, – сказал поляк. – Сейчас половина Лондона говорит только о Потрошителе. Но это не значит, что все они по ночам выходят резать проституток. Вот моя карточка, вы всегда можете найти меня по этому адресу.
– Выходите, мистер Корнелл. Вы свободны.
Полицейский выпустил Даффи и запер за ним камеру.
– А я чуть было в штаны не наделавши, – с облегчением проговорил Владимиров.
Они вышли из участка и тут Даффи попытался дать деру.
– Стой, пся крев! – заорал Фаберовский и понесся следом.
Пробежав шагов двести, поляку удалось догнать ирландца и зацепить его тростью за ногу. Даффи растянулся на парковой дорожке, а поляк прыгнул сверху, уселся у него на спине и, зажав его волосы в кулаке, повозил лицом по земле. Добежав до них, Артемий Иванович присоединился к Фаберовскому, бегая вокруг и пихая изредка носком ботинка в ребра ирландца. Когда Даффи окончательно перестал сопротивляться, его оттащили с дорожки, вытерли лицом о траву и поставили на ноги.
– Это тебе за Апельсиновый рынок и за газеты. За то, что ты едва не привел нас на виселицу, получишь позже.
* * *
Дождавшись, пока Фаберовский окончит возню со своим лазом из конюшни в сад дома на Ньюджент-стрит и уйдет к себе, Легран перетащил весь привезенный с побережья динамит в освобожденное констеблем здание, еще хранившее крепкий запах дешевого табака, и складировал его в комнате, смотревшей окнами прямо на сад поляка. После чего незаметно покинул нежилой дом и поехал в «Роял-Отель» Де Кейзера на углу набережной Виктории прямо у моста Блекфрайрз, где в комнате с видом на Темзу утром поселился Ландезен.
Еврей встретил его, расхаживая по номеру в одних длинных черных гольфах на подтяжках и накрахмаленной манишке.
– Черт побери, Артишок, – воскликнул Легран. – В каком ты виде!
– Привет, Мандрагора, привет, – Ландезен взял с кресла черный шелковый халат и накинул его на плечи. – Но не думай, я жду не тебя. Да не будет у меня еще ста тридцати лет жизни, если ко мне не вызвана одна местная леди, с которой я познакомился в свой прошлый приезд. Но раз уж ты приехал, давай поговорим. Как дела с динамитом?
– Все привез, сегодня утром он уже припрятан в соседнем с поляком доме, о котором я тебе писал.
– Надеюсь, как на пинского квартального, что тебя никто не видел.
– Зато я видел, как Фаберовский прочищал лаз в мой сад из своей конюшни.
– Да, хитер этот поляк. Выслушай меня, Мандрагора, и сделай так, чтоб я тебе ничего больше не говорил. Ты должен следить за ним, как за крысами, чтобы не сбежали через этот ход с тонущего корабля. А лаз-то широкий?
– Только-только плечам пролезть. – Легран показал ширину лаза руками.
Ландезен улыбнулся.
– Если только Дарья не похудела на гуринском жаловании, она в этот лаз не пролезет.
– Так ты знаешь эту бабищу, сестру нашего Урода? – удивился француз.
– Я сам посоветовал ее мосье Рачковскому, – подмигнул ему Ландезен.
– Я так скажу тебе за это дело: если мы хорошо с тобой сработаем, пусть ваш Святой Петр проход для Дарьи расширяет, – еврей молитвенно сложил руки и воздел глаза к небу. – Ну, коли динамит готов, то возвращайся к мосье Фаберовскому, ты мне там нужен. А вот и моя крошка, миссис Оджер.
Крошка была чуть меньше Дарьи и больше походила и фигурой, и лицом на чугунную бабу, которой забивают сваи. Еврей проводил миссис Оджер в спальню и вернулся к Леграну.
– Твоим шуткам, Артишок, всегда недоставало вкуса. И вообще, ты слишком хорошо устроился. Я по уши в дерьме, а ты приезжаешь в Лондон поразвлечься со шлюхами.
– Бог мой, это я-то хорошо устроился! – взвился Ландезен. – Кому Продеус ломал руку – тебе или мне? Я целый месяц доплачивал проституткам, чтобы застегивали штаны. Все! Езжай к себе в агентство.
– Зачем? Мне там все равно никто не верит. Фаберовский знает о том, что я выкрал у него его письмо к Селиверстову. Я удрал от Батчелора, которого поляк приставил следить за мной, и поехал на побережье. Я уже сутки не был в агентстве и Батчелор наверняка доложил об этом поляку. По-моему, мне там больше нечего делать.
– Ты для какого предлога уехал? – спросил Ландезен.
– Сказал, что отправился к любовнице.
– Возвращайся в агентство и расскажи Батчелору за свою неудачную ночь, за грязную шлюху и за то, что ты, скорее всего, подхватил болезнь. Подольше мойся в ванной… Да мне ли тебе объяснять!
– Да Батчелор тут же убьет меня! – воспротивился француз. – Но ты так и не объяснил, зачем я нужен тебе у Фаберовского.
– И разве Новикова не передавала тебе телеграмму?
– В глаза ее никогда не видел.
– Не говорил ли я мосье Рачковскому, как русский поп пастве, что этой старухе нельзя ничего доверять?! – в сердцах воскликнул Ландезен. – Ты должен быть около Фаберовского, потому что нам с тобой нужно собрать всех их вместе на Эбби-роуд: и Васильева, и Дарью, и Гурина, и ирландцев. Скажи мне, а нет ли у тебя идеи за то, как можно заманить Васильева и Дарью из Вулворта к поляку?
– Только если напугать Фаберовского и он сам перевезет их к себе.
– А если он испугается, но перевезет их в другое место? – предположил еврей.
– Поляк в ближайшее время собирается бежать к Селиверстову. Это значит, что ему некогда будет подыскивать им помещение. На случай скорого бегства ему лучше держать всех под рукой. А уж если все полетит к черту, то фельдшера он просто уничтожит.
– Нам все равно надо сделать так, чтобы у него не было времени на раздумья, куда их деть. И как, по-твоему, мосье Фаберовского можно напугать?
– Я слышал от Батчелора, что Абберлайну какой-то жид, бродячий торговец, донес на Васильева и рассказал, что видел его в цирюльне на Уэстморленд-роуд. Я знаю эту цирюльню. Надо написать Абберлайну и еще раз обратить на нее внимание. А как только инспектор заинтересуется, сообщить об интересе полиции к этой цирюльне Фаберовскому.
