– С вас шиллинг и шесть пенсов, сэр.
– Запишите на счет тюрьмы, – велел Шепард.
Глава, в которой Алистер Лодербек, считавший, что его единокровный брат Кросби Уэллс приходится единоутробным братом, то есть братом по матери, негодяю Фрэнсису Карверу, и, как следствие, полагавший, что Кросби Уэллс каким-то образом причастен к шантажу, в результате которого ему, Лодербеку, пришлось уступить свой ненаглядный барк «Добрый путь», немало озадачен, получив письмо со штемпелем Хокитики, причем из содержания письма явствует, что подозрения его беспочвенны. Это открытие побуждает его, после долгих и тягостных раздумий, в свою очередь написать письмо.
Было бы преувеличением думать, будто Алистер Лодербек решил выдвинуть свою кандидатуру в парламент от Уэстленда только потому, что вновь получил письмо от мистера Кросби Уэллса; однако ж не приходится отрицать, что сие послание склонило чашу весов в пользу именно этого округа. Лодербек перечитал письмо шесть раз и наконец со вздохом бросил его на стол и зажег трубку.
Западный Кентербери, июнь 1865 г.
Сэр Вы по почтовому штемпелю небось заметили, что я уже не живу в провинции Отаго, но «снялся с места», как говорится. У Вас, надо думать, не было повода заглянуть к западу от гор, так я Вам расскажу, что Западный Кентербери – это целый мир, совершенно отличный от южных пастбищ. Закат над побережьем – это алое чудо, а в снежных пиках запечатлены цвета неба. Буш сырой, непролазный; воды – кипенно-белы. Здесь пустынно, но не тихо: птицы поют не умолкая, и эти неумолчные трели слух куда как радуют. Как Вы, верно, уже догадались, я оставил прежнюю жизнь позади. Я разошелся с женой. Должен признаться, я многое скрыл в своей переписке, опасаясь, что если Вы узнаете горькую правду о моем браке, то станете думать обо мне хуже. Не стану докучать Вам подробностями моего бегства в здешние края, это скверная история, и мне горько о ней вспоминать. Я, дважды обжегшись на молоке, трижды на воду подую, – хвалиться тут нечем, но урок свой я затвердил, что правда, то правда. Ну и довольно об этом, поговорю-ка лучше о настоящем и будущем. Больше я золото рыть не буду, хотя Западный Кентербери желтым металлом богат, люди за день целое состояние сколачивают. Нет уж хватит с меня старательствовать – того ради чтоб у меня снова мои деньги украли. А попытаю-ка я лучше силы в торговле лесом. Я тут хорошее знакомство свел – с одним маори, Теру Тау-Фарей. На его родном языке это имя означает «Сотенный Дом Лет» – какие же у нас, у британцев, жалкие имена в сравнении с этими! Оно ведь прямо как стихотворная строка. Тау-Фарей – благородный дикарь как есть; мы с ним здорово сдружились. Признаюсь, меня это очень воодушевляет – снова вернуться к человеческому общению.
Ваш и т. д.,
Кросби Уэллс
Эссенциальное достоинство
Глава, в которой Эмери Стейнз навещает Анну Уэдерелл в гостинице «Гридирон», где после некоторой преамбулы умоляет ее рассказать о том, как Кросби Уэллсу удалось бежать, и Анна, удивленная настойчивостью и прямотой его просьбы, не видит причин к умолчанию и рассказывает все как есть.
В платье, которое было на Анне, Эмери Стейнз не узнал одно из тех пяти, которые ему поручили охранять с револьвером в руке в гостинице «Боярышник» 12 мая. Однако при первом же взгляде на девушку его поразило, насколько плохо одежда на ней сидит, – этот наряд был явно пошит на фигуру куда более пышную; впрочем, эту мысль юноша тотчас же выбросил из головы. Они поздоровались друг с другом сердечно, но с некоторой неуверенностью; после неловкой паузы Анна пригласила Стейнза в гостиную, и оба сели на стулья с прямыми спинками лицом к камину.
– Мисс Уэдерелл, – тотчас же приступил к делу Стейнз, – мне хотелось бы задать вам один вопрос – вопрос чертовски нескромный, и вы можете сразу сказать мне «нет», если… если отвечать не хотите… если не хотите исполнить эту мою просьбу по какой бы то ни было причине.
– О, – обронила Анна, вдохнула поглубже, словно собираясь с духом, и отвернулась.
– Что такое? – отпрянул Стейнз.
Девушка резко встала, пересекла комнату и постояла немного, глубоко дыша и глядя в стену.
– Глупо, – проговорила она чуть слышно. – Ужасно глупо. Не обращайте на меня внимания. Сейчас мне станет лучше.
Потрясенный Стейнз тоже встал.
– Я вас обидел? – спросил он. – Я тысячу раз прошу прощения, если так… но в чем дело? Что я такого сказал?
Анна утерла ладонью лоб.
– Ничего, пустяки, – отозвалась она, по-прежнему не оборачиваясь. – Меня застало врасплох, вот и все, – глупо было с моей стороны думать иначе. Вы ни в чем не виноваты.
– Что вас застало врасплох? – недоумевал Стейнз. – И что такое «иначе»?
– Просто что вы…
– Да? Пожалуйста, объясните мне, чтобы я все исправил. Ну, пожалуйста.
Девушка наконец-то успокоилась и обернулась к гостю.
– Задавайте свой вопрос, – промолвила она с вымученной улыбкой.
– Вы точно в порядке?
– Совершенно точно, – заверила Анна. – Спрашивайте, будьте добры.
– Ну хорошо, – отозвался Стейнз. – Так вот. Речь пойдет о человеке по имени Кросби Уэллс.
Несчастное выражение в лице Анны сменилось неподдельным изумлением.
– Кросби Уэллс?
– Я так понимаю, он наш с вами общий друг. По крайней мере… иными словами, я на его стороне. У меня сложилось впечатление, что и вы тоже.
Девушка ничего не ответила; сощурясь, она некоторое время вглядывалась в собеседника и наконец спросила:
– Откуда вы его знаете?
– Я не могу вам всего рассказать, – отвечал Стейнз. – Уэллс велел мне хранить тайну – в смысле, никому не говорить о его местонахождении и об обстоятельствах нашего знакомства. Но он упомянул ваше имя в связи с одним золотым самородком, и человеком по имени Фрэнсис Карвер, и каким-то там ограблением; и, если вы не сочтете меня чересчур дерзким – а я дерзок, я знаю, что дерзок! – мне бы очень хотелось услышать всю историю как есть. Не буду говорить, что это вопрос жизни и смерти, потому что это не так, и не буду говорить, что многое зависит от моей осведомленности на этот счет, потому что на самом-то деле не зависит вообще ничего; просто я вступил с мистером Карвером в своего рода партнерство – дурак я был, что ввязался, теперь я это понимаю, – и есть у меня ощущение… есть страшное подозрение, что я заблуждался на его счет: пожалуй, он все-таки негодяй.
– Он здесь? – спросила девушка. – Кросби. Он в Хокитике?
– Боюсь, я не могу вам ответить, – покачал головой Стейнз.
Ладони Анны легли на ее живот.
– Не говорите мне, где он, – промолвила девушка. – Но я вас попрошу передать ему кое-что на словах. Кое-что очень важное – от меня.
Глава, в которой Те Рау Тауфаре предпочитает не называть имени Фрэнсиса Карвера Кросби Уэллсу, равно как и рассказывать ему об обстоятельствах их с Карвером недолгого взаимодействия месяц назад; каковое умолчание в равной степени объясняется глубокой скрытностью его натуры и изрядной хитростью в том, что касается денежной выгоды: Тауфаре прикидывает, что, когда он повстречается с Фрэнсисом Карвером в следующий раз, он с легкостью сшибет шиллинг, а то и два.
Кросби Уэллс купил четыре оконных стекла для четырехчастного окна, теперь оставалось лишь прорезать дыру и установить подоконник; пока же стекла стояли прислоненными к стене, тускло отражая мерцающий отблеск лампы и квадратную решетку плиты.
– Знавал я одного парня, он руку потерял во время наводнения в Данстане, – рассказывал Уэллс. Он устроился на подушке, с бутылкой на груди; Тауфаре сидел напротив, попивая из второй бутылки. – Его течением понесло, а рука застряла, не смогли спасти. Как-то его совсем по-простецки звали, не то Смит, не то Стоун, или вроде того. Ладно, я к чему веду-то: он потом рассказывал об этом происшествии и говорил, что больше всего горюет вот о чем: на оторванной руке татуировка была. Корабль с полным парусным вооружением – это он сам себе подарок сделал, после того как мыс Горн обогнул, – и его эта потеря ужасно угнетала. Отчего-то мне его история запала в память. Потерять татуировку – ну надо же! Я его спрашивал, а почему бы просто-напросто не повторить татуировку на второй руке, но он как-то чуднó себя повел. Никогда, говорит, такого не сделаю, никогда и ни за что!
– Это больно, – отозвался Тауфаре. – Та-моко[82].
Уэллс покосился на собеседника.
– А ведь увидеть себя самого – потрясение то еще, – задумчиво проговорил он. – Я имею в виду, когда давно зеркала под рукой не было. Забываешь что и как, верно?
– Нет, – возразил Тауфаре. – Никогда. – Лицо его оставалось в тени; в отсвете лампы линии вокруг его губ обозначились еще более отчетливо, отчего лицо выглядело по-ястребиному хищным и мрачным.
